История тишины от эпохи Возрождения до наших дней - Корбен Ален - Страница 21

Жюльен Грак со своей стороны приводит любопытную тактику: иногда один из собеседников намеренно провоцирует в разговоре паузу, тягостную и вызывающую в другом собеседнике чувство неловкости, — повисает гнетущее молчание, «почти что неприличное», которое сродни пустоте, и вы упираетесь в «глаза, глядящие на вас в отсутствие слов, — глаза, создавшие это молчание». В романе «Побережье Сирта» эту тактику применял глава правительства Орсенны, чтобы дать Альдо почувствовать иерархию[226].

Теперь перенесемся в совсем другой контекст. Крестьяне часто прибегают к различным тактикам молчания — на свой лад; и эти тактики связаны со стремлением сохранить что-либо в тайне. Повторим, что в XIX веке крестьянин слыл человеком молчаливым. Он редко проронит слово, которое зачастую кажется ему бесполезным, в том числе во время молитвы. Так, кюре Apсa с удивлением отмечает, что крестьянин из его маленького прихода регулярно приходит в церковь причаститься. Он проделывает весь ритуал молча, и даже губы его не шевелятся. В конце концов кюре спрашивает, что заставляет его столь преданно совершать ритуал, причем в совершенном безмолвии. Крестьянин, не тратя лишних слов, отвечает: «Я смотрю на него, и он на меня смотрит». То есть крестьянин, пребывая в церкви, просто переносил сюда свой обычай молчаливого обмена взглядами. В романе «Земля» Эмиль Золя выводит персонаж Фуана, жившего в течение года в доме, где не было никого, кроме него. Фуан находится там наедине со своим «великим трагическим молчанием», вынашивая планы расширить владения[227]. Дело в том, что в деревне молчание — это прежде всего тактика. Оно оберегает семейные тайны, защищает от всякого посягательства на честь. Оно обеспечивает сплоченность сословия. Стоит на страже накопленного имущества и придает силу намерениям, касающимся дальнейших приобретений. Молчанием можно прикрыть желание мести. Молчать — значит обезопасить себя от чужих проделок, ведь посторонние вечно пытаются вникнуть в суть вашего молчания. Не случайно в крестьянской среде все планы и проекты, смелые и удачные или обреченные на провал, реализуются крайне медленно. Главное — не дать людям раскрыть задуманное.

Помимо этого стратегического молчания в деревне есть и другое, сопровождающее каждодневный обиход, и оно несет в себе умиротворение. Крестьянин ценит и поддерживает в своей жизни покой и тишину. Каждый из обитателей деревни мог бы восторгаться этим, отмечает Ивонна Кребу, однако же все они воздерживаются от лишних слов[228]. Сельские жители предпочитают молчать не только из недоверия к посторонним. Их молчание объясняется также тем, что они не считают себя подлинным объектом любопытства и вдобавок неуклюже изъясняются по-французски. Если допытывающийся незнакомец — дворянин или буржуа, крестьянина пугает сословная пропасть. Страх разболтать лишнее, унаследованный от предков, иногда забывается и рассеивается при умелом ведении разговора со стороны собеседника и искусных расспросах — особенно это касается полицейских, агентов налоговых служб, судейских. Вдобавок деревенские обычаи предполагают, что договор можно заключить молча, не прибегая к письменным документам и даже к устному слову. Именно на молчании основывается сплоченность таких социальных групп, внутри которых бытуют взаимные неизреченные соглашения, идет ли речь о наемном труде, принятии в дом прислуги или долевой аренде. Всякое соглашение между людьми регулируется неизменными, неписаными законами. Оно длится положенный ему срок или обрывается — все так же молча. В течение долгого времени, пишет Ивонна Кребу, деревенская жизнь была накрыта молчанием, которое теперь мы воспринимаем как проявление сословной мудрости, но которое вместе с тем тормозило развитие крестьянства.

Однако при исследовании этой темы историку важно избежать недопонимания и ошибки, а именно не преувеличить степень молчаливости крестьян, полагая, что слово было в деревне большой редкостью и местные жители-молчуны вели замкнутое существование, ограниченное средой, в которой они привыкли находиться и выражать себя. Молчание крестьянина — великая ценность. Он не бросает слов на ветер как раз потому, что слова — богатство, а говорит размеренно, тщательно обдумывая и взвешивая каждое слово, и произносит его внятно и четко — потому что слову должны поверить. В деревенской среде долгое молчание предваряет любую фразу и служит подготовкой к ней. И кстати, когда источники свидетельствуют нам о молчании крестьян в ответ на судебные расспросы, важно учитывать, что зачастую тут присутствует непонимание смысла их молчания. Речь идет о глубоком различии кодексов поведения, укоренившихся в каждой из социальных групп. Вдобавок обычай не придавать огласке вещи существенные входит в крестьянский кодекс молчания и является особым его пунктом. В этой смысле в деревне большую роль играет намек, то, что не проговорено, но ясно собеседникам и подразумевается ими. При таком способе общения слов не требуется. Нужно выучить иной язык взаимодействия с окружающими, который отличается от вербального и основан совсем на других принципах, нежели те, каким подчиняется устная речь. В данной связи уместна поговорка «Молчание — знак согласия»: ведь оно указывает на скрепление договоренности между людьми. В сельской среде, особенно на протяжении XIX века, балансирование между молчанием и словом происходило на особенно тонкой грани. Этот феномен ставит перед историком непростую задачу уметь различать виды молчания, которое бывает вынужденным, добровольным и преднамеренным, а может проявляться в виде замалчивания чего-либо; оно бывает тщательно продуманным или же следствием неумения выразить необходимый смысл. Мы должны учесть и то, что представители вышестоящих сословий часто отказывались записывать, фиксировать каким бы то ни было образом слова крестьян и судили об этих людях свысока, недооценивали их, относились к ним предвзято и в целом плохо понимали.

Именно по этим причинам Жорис-Карл Гюйсманс с крайним предубеждением смотрел на деревенскую среду. Яркое тому свидетельство — его роман «В пути», к которому мы теперь обратимся. Крестьянская супружеская пара, в чьем доме останавливаются племянники из города, — молчуны, и за их неразговорчивостью — или, по крайней мере, скупостью на слово — скрывается острая жажда наживы. Главное их намерение — обобрать племянников. Супруги ловко используют молчание, притворяясь, будто оно проистекает из вежливости и традиционных законов гостеприимства, которые предписывают крестьянину воздержаться от слов, если с ним разговаривает парижанин. И муж, и жена искусно играют роли молчальников и людей почтительных, прикрывая свое лицемерие. Племянникам приходится иметь дело с негласным уговором супругов, чье молчание отшлифовано долгой совместной жизнью. Гюисманс сумел очень глубоко раскрыть тему этого стратегического молчания в деревенской среде.

Мы могли бы исследовать связанные с молчанием обычаи и в других социальных группах, однако эта проблема чересчур обширна и выходит за пределы нашей книги. Отметим все же, что в армии обучают системе жестов, заменяющих собой слово; особая система жестов существует и среди охотников. Так, Генри Торо, рассказывая о своих путешествиях по лесам штата Мэн, описывает поведение охотника-индейца. С топориком в руках тот бесшумно пробирается сквозь чащу. Его поступь — «плавная, неслышная, он идет крадучись» и, продвигаясь вперед, «то и дело отпечатывает пальцем пятно крови на листьях деревьев»[229]. Историк Сильвен Венейр очень живо сумел передать волнение и напряженность, возникающие в моменты тишины, которые то и дело наступают во время большой охоты, разворачивающейся на фоне экзотического пейзажа (причем часто речь идет о колониальных странах) во второй половине XIX века. Стремительная, молниеносная атака следует за выжиданием; оно нередко длится бесконечные полчаса, в течение которых у охотника колотится сердце и когда крайне важно, затаившись, не произвести ни малейшего шума[230].