В Россию с любовью (СИ) - Кусков Сергей Анатольевич - Страница 19

И знаете, листая их, о#ренел знатно! Все тексты были написаны на… Скажем так, старорусском. Это слово приходит в голову, хотя пока не помню, когда старорусский стал новорусским и почему. Так вот, тут в конце почти каждого слова стоял твёрдый знак, в некоторых словах вместо «е» стояла буква «ѣ», а вместо «и» — тоже «и», только с точкой: «і». Ещё встречались буквы «ѳ» и «ѵ», они же «фита» и «ижеца», но их было мало. Но встречались. Однако подавляющее большинство отличий — это вал твёрдых знаков, только они цеплялись за взгляд и реально мешали!

Но стоило вчитаться, диссонанс прошёл. Текст устаканивался, уложился в голове, и я переставал замечать, что читаю на незнакомом алфавите. Хотя незнакомом ли? Царевич им свободно владел, а у меня башка от него, со всеми внутренностями.

Так что когда Ксюшина нянечка протянула книгу сказок, огромный талмуд в кожаном переплёте, с просто очешуенными по красоте картинками… Я и сам поплыл. Такого шедевра не держал в руках — «я» чётко дал это понять, а память царевича молчала. И смог с места в карьер начать чтение, совершенно не замечая, какой алфавит использован. Кажется, я теперь словно урождённый билингва, для меня нет разницы какой алфавит, на обоих могу читать и писать, главное не забыться и не написать на автомате то, что местные не поймут.

Книжка была зеркальными сказками про Ивана-царевича, только для девочек. «Марья-царевна и серый Волк», «Сказка о живой воде и молодильных яблоках» — там Марья Царевна воровала яблоки у сказочного синеглазого принца, имеющего, капец какая роскошь и какие понты, дружину из тридцати богатрыей-мужчин! Которые, прокачанные на химии живой воды могли победить любую одарённую. И сам царевич, выращенный на живоводяном допинге, был тот ещё монстр. Но и у него в бою с Марьей ножка подломилась… А дальше по канону. Марью-царевну убивали непутёвые старшие сёстры, не доставшие яблок и воды, просидевшие в подвале работорговцев, пока Марья их не освободила. Сговорившись, как разделят власть, когда приедут к матушке-царице. В общем, всё-всё как в отголосках памяти, подкинутых «я»… Только про женщин. В смысле одарённых — царевна-богатырша пулялась фигурами не по детски, без всякого лука и стрел.

А в следующей сказке самого Кощея победила. Да он, собака сутулая, был бессмертным, пришлось ей позорно ретироваться в поисках сундука с зайцем, уткой и далее по списку с инвентарными номерами, но опять же, если владеешь фигурами — у тебя автоматически крепче тело, в случае опасности создаёшь вокруг себя что-то вроде защитного поля, и фигачишь сгустком непонятной, но опасной энергии метров на сто без костылей вроде пищалей, луков и арбалетов.

А ещё позабавила сказка про Алёну-царевну (хоть какое-то разнообразие, а то всё Марья да Марья), стрелявшую, о ужас, девочки, из лука! Вместе с сёстрами, по городу, с центральной колокольни. Ага, в поисках мужей — на чей двор стрела залетит. У Алёны стрела на болото залетела. Она девка была эмансипированная, продвинутая, мужа не хотела — не нагулялась, а потому и выстрелила так, чтобы снаряд за линию стен ушёл. А после, обрадованная, что откосила от брака, взяла первого попавшегося шкрека, который сдуру держал во рту её стрелу, и предъявила матери — вот, мол, избранник мой, стрелу поймал. А та за#упилась, встала в позу и сказала: «Ах, счастье какое, что ты хоть его-то нашла! Владыка — венчай!»

И матриарх под шумок повенчала. Царица же, с матушкой-государыней не поспоришь. Так что отличия есть, но косметические. После оказалось, что шкрек — заколдованный Иван-царевич из сказочной страны. А потому, что магией владел, правда не боевой, а бытовой, домашней. Старательный паренёк, смог для этой дурёхи эмансипированной и коврик за ночь расшить, и пирог испечь, даром что Алёна девушка, ни икса не умела по хозяйству! Ну и далее по канону, но, как и сказал, зеркально. Это я коротко пробежался, но если читать сплошняком — то внутри очень много мыльной воды: эмоции, переживания, слёзы разлуки… «Ты меня любишь?» «Конечно, я тебя люблю!» «Ты будешь ждать меня?» «Ве-ечно!..» Короче, ЛыР, женское чтиво, только для совсем маленьких девочек. За мужчин даже обидно стало — безынициативные, пассивные, а даже тот, кто магией обладает — не боевик, а пекарь тортов и расшиватель ковриков. А ещё они ОЧЕНЬ сильно любят своих царевен. И, разумеется, до гроба верны, только на руках не носят — считаются слабыми для этого. По мне — какие-то слуги, рабы, разве что без БДСМ, мне такие мужчины не симпатичны. Но это мне, потерявшему память, а с нею и моральные императивы, по которым жил ранее, на кого смог воздействовать объективно пришлый «я». А тут свой мир, свои порядки; люди живут так не одну сотню лет, привыкли и не видят в таком ничего плохого. Им всё нравится, их всё устраивает, понимаете? И не мне, чужаку-попадану «я» его судить и охаивать — вот главная мысль, которую вынес из сказок.

Кстати, Машка поначалу кривилась, дескать, ты, и ребёнку сказки? Но после стала захаживать и слушать. Эдак задумчиво — ей даже понравилось, девчонки в любом возрасте девчонки. И даже стала по возможности раньше приходить, сразу после вечерних тренировок, чтобы ещё и в куклы с нами поиграть успеть.

А совсем недавно, буквально две недели назад, когда Ксюша по привычке попросила читать перед сном, у меня не было настроения, и я честно сказал:

— Девочки, не хочу. Устал от этих сказок. Там ведь одно и то же: везде одна Марья-царевна, супербогатырша, всех побивахом. Сказки под копирку. Давайте другое что-то почитаем?

— Что другое? Это же сказки! — нахмурилась Машка. — Они все такие.

— А про эту… Рапунцель? Красную шапочку? Белоснежку? — сделал я предположение.

— Это не наши сказки, — покачала Машка головой. — Но если надо — поищу, должны быть. Только уверен, что они будут лучше? — ехидно оскалилась она.

А вот тут в глаз, а не бровь. Если уж про царевну-лягушку так испоганили оригинал, то Белоснежка уж точно лучше не будет. Да и Красная Шапочка — даже боюсь представить, что нас ждёт на её страницах.

— А ты знаес длугие сказки? — оживилась мелкая. — Не такие?

— Знаю, — кивнул я.

— Ласскази! — запрыгала она.

— Легко! Как только игрушки телепортируются на своё место — так сразу!

И вот мы сидели на ковре (не знаю почему, но мне было удобнее рассказывать сидя на полу рядом с её кроватью, а она лежала выше и рассматривала через плечо картинки), с пристроившейся рядом с Ксюшей Машкой. Я, сломавший голову, что бы такое замутить, чтобы не выглядело чем-то эдаким, решил не мучиться и пустить процесс на самотёк, рассказав то, что просилось первым.

— Далеко-далеко отсюда… В Америке, в Луизиане, — быстро локализовал я местность под здешние реалии, — в крае под названием Канзас, жила-была девочка Элли. Она была дочерью фермеров-переселенцев с юга, пришедших сюда распахивать степь и сеять хлеб, и жили они небогато. Настолько небогато, что у них даже домика не было — только старый фургон, с которого, чтоб не уехал, сняли колёса. В нём они и жили, и спали. Отец, Джон… Жуан… — в здешнем Канзасе жили французы, немного испанцев, а вот англоговорящих совсем чуть-чуть, — … весь день работал в поле, а мать, Анна, хлопотала по хозяйству.

— Отец в поле? — удивилась Машка. — Кто его туда выпустил?

— Они были ОЧЕНЬ бедные! — привёл я самый серьёзный аргумент, и других придумать не мог. Только это может заставить мужчин работать, а не хлопотать по хозяйству. — Там вообще без вариантов.

— А других зён отцу мама не взяла? — спросила Ксюша. — Она зе пелвая, да?

— Конечно, первая. И пока единственная. Не успела, наверное, — пожал я плечами.

Машка задумчиво покачала головой. Такая картина в её голове не укладывалась.

— Наверное, они так сильно любили друг друга, что им никто не был нужен? — предложила она свою версию… Которая вдруг чётко встала в картину мира. — Элли же уже много лет?

— Примерно восемь. — Я и не помнил, сколько лет Элли, надеюсь, попал. — Да, наверное, любовь — сложная штука. Хоть иногда и не практичная. Но на то она и любовь. И родители очень любили друг друга, и свою пока единственную дочурку…