Крафтер (СИ) - Сорокин Александр Сергеевич - Страница 32

— Исковое заявление от гильдии алхимиков: «Артефактные нагревательные колбы потрескались по дороге. Уплатите штраф в размере 10000 ₽ за порченный товар и наши издержки.»

— Претензия от какого-то сибирского дворянина: «Несанкционированная вырубка высококачественной лиственницы в количестве 100 штук. Уплатите штраф в размере 100000 ₽»

— Вот это экземпляр! — я расстелил на столе карту размером с парусник. Чернильные линии извивались, образуя контуры поместья. — «Залоговая расписка 2025 года. В случае невыплаты 250 000 рублей…»

— … права на Морозовку переходят Караваеву, — закончил Григорий, нервно поправляя пенсне.

— Караваев… Кто он?

— Бизнесмен. — кивнул дворецкий. — Самый влиятельный в Крыму.

— Хм… — не вдаваясь в подробности, ухмыльнулся я. — Мои предки были весёлыми ребятами, которые наворотили тут дел. Придется исправлять. — проворчал я, сворачивая папку. Лист острым краем оцарапал мне палец.

Когда солнце за окном перекатилось в зенит, мы добрались до других долгов. Папка с гербом князя Воронцова излучала холод — лёд кристаллизовался на её металлической застёжке.

— Три миллиона. Срок — два месяца. — я провёл ножом по замку, и тот зашипел, как раскалённое железо в воде. — Интересно, что будет, если просрочим?

Григорий достал из жилетного кармана смятый листок:

— Это потомственные боевые маги воды и льда. Очень могущественный род. По статье 15 Уложения о дворянских долгах…

— Выбрось эту ерунду, — я выхватил у него бумагу. И прикипел взглядом к тексту: «В случае неуплаты: конфискация имущества, лишение титула, передача должника в тюрьму для бывших дворян.»

— Оригинально, — я дунул на документ. — Ты мне несколько минут назад говорил, что кто-то давно желает выкупить наше поместье с деревней. Кто наш «доброжелатель»?

Дворецкий достал фотографию: мужчина в костюме-тройке, с суровым лицом и холодными глазами.

— Не думаю, что это совпадение, но всё тот же Глеб Караваев. Владелец очень многих предприятий и заводов. — Григорий понизил голос, хотя мы были одни. — Говорят, его люди «убеждают» должников через… как бы это сказать… телесные аргументы.

На фотографии Караваев вдруг подмигнул. Или мне показалось? Я швырнул снимок на стол и принялся дальше разгребать бумаги.

Когда часы пробили шесть, я наконец поднялся из-за стола. Ноги онемели, в глазах плавали безжалостные цифры. Даже Плюм, обычно неугомонный, спал клубком на бюсте Данте, пуская пузыри из сизого дыма.

— Итак, резюме, — я пнул ногой гору документов. — Долги дворянам, аппетиты мафиози, и пара десятков мелких кредиторов…

Григорий, бледный как мел, кивнул:

— В точности.

— Значит, план такой, — я подошёл к окну, глядя на тёмный лес. Где-то там, за ним стоял Севастополь с его барами и набережными. — Сначала разбираемся с Караваевым. Потом с Воронцовыми. И далее — по порядку…

Я хрустнул шеей и потер лоб. Голова гудела, будто в ней танцевали големы с молотами. Даже Плюм косился на меня с укоризной — его хвост нервно подрагивал.

— Всё, Гриша, — махнул я рукой. — Если ещё минуту проведу среди этих бумаг, превращусь в архивную пыль.

Дворецкий поправил очки, за которыми прятались глаза, похожие на два потухших фонаря. Его голос дрогнул:

— Куда изволите? В портал? На охоту? Или… — он замялся, словно боялся произнести слово «бар».

— В город. Отдохнуть.

— От… отдохнуть? — Григорий произнёс это так, будто я объявил о полёте на Луну. — И это при таких-то долгах⁈

Не дожидаясь других комментариев, я схватил с вешалки плащ и отправился во двор. Воздух пах дождём, морем и обещанием свободы.

Бросив взгляд на два мотоцикла под навесом, я не сдержал улыбки. Оседлав своего старого друга, я повернул ключ зажигания.

«Громлей-Дэвидсон» взревел, срываясь с места так, что гравий под колёсами взметнулся фейерверком. Ветер выбил из головы остатки сонливости, но не смог смыть усталость — она висела тенью, как назойливая муха. Городские огни Севастополя мерцали вдали, словно россыпь украденных звёзд.

Спустя несколько минут я уже был в городе. Проезжая мимо площади Игнатия, я резко затормозил. На стене старинного здания с колоннами, напоминавшего замок из сказки, алела афиша:

«Театр 'Зеркало души». Вечерний спектакль: «Сны в летнюю ночь». Начало в 19:00.

Рядом висел портрет актрисы — женщина с лицом, словно высеченным из мрамора, и глазами, в которых тонули целые миры. Надпись гласила: «Людмила Вересова — Титания, королева фей».

— Театр… — пробормотал я, ощущая странное покалывание в груди. В моём мире такого не было — лишь бродячие труппы, разыгрывавшие похабные сценки на ярмарках. Но здесь…

Плюм, превратившись в крохотного дракончика, уселся на руль и фыркнул дымом в сторону афиши.

— Не нравится? — я ткнул его в брюшко. — А я пойду. Может, научишься ценить прекрасное.

Театр «Зеркало души» напоминал гигантский ларец, забытый древним магом. Готические шпили впивались в небо, словно пытаясь проткнуть саму ночь. У входа стояли две каменные гарпии — их крылья были сложены, а в пустых глазницах горели синие огоньки. Билетёрша в чёрном платье с кружевным воротником протянула мне программу. Бумага пахла полынью.

— Осталось последнее место. Первый ряд, номер семь, — сказала она, и её голос звучал так, будто доносился из-под земли. — С вас 100 рублей.

Я перевел деньги и прошел внутрь.

Нужный мне зал встретил меня гулом, напоминающим шум подземной реки. Хрустальные люстры, подвешенные к потолку в виде созвездий, мерцали тусклым светом. Бархатные кресла, вышитые серебряными нитями, тихо посрикпывали между собой, когда я прошёл к своему месту.

Рядом сидела старуха в вуали, от которой пахло ладаном и скорой смертью. Она повернула ко мне лицо, покрытое паутиной морщин:

— Вы новенький. Интересно, долго продержитесь?

— До конца спектакля, надеюсь, — ответил я, но она уже отвернулась, зашептавшись с мужчиной, сидящим рядом.

Занавес поднялся с шелестом крыльев гигантской бабочки. Сцена погрузилась в синеву лунного света. Титания вышла из тумана. Людмила Вересова. Её платье, сплетённое из серебряной паутины и звёздной пыли, переливалось тысячами оттенков. Голос — колокольчик, упавший в родниковую воду:

— «Спор, раздор, коварство — всё это бури в нашем летнем сне…»

Я замер. Это была не игра. Это была магия.

Шут, прыгавший за ней, оказался не человеком — его лицо менялось с каждым смехом: то юноша с ямочками, то старик с лысым черепом. Он швырял в зал шарики света, которые взрывались тихим смехом, оседая на плечах зрителей.

— «Любовь глазами дурака видит то, что является обманом!» — крикнул он, и фраза ударила меня в грудь, как забытое заклинание.

Оберон, король фей, появился в вихре осенних листьев. Его плащ был сшит из шкур загадочных зверей. Когда он произнёс: «Сердце — лучший компас в мире иллюзий», воздух сгустился, и я увидел… себя. Себя из прошлого: артефактора, швыряющего руны в лицо врагам, но теряющего что-то с каждой победой.

Во втором акте случилось необъяснимое. Когда Титания влюбилась в Сумеречного Принца, зал наполнился запахом роз. Актриса обняла возлюбленного.

— Это же… какая-то феерия, — прошептал я, чувствуя, как Плюм дрожит у меня в кармане.

Старуха рядом захихикала:

— Они всегда платят цену. Играющие в любовь всегда страдают.

На сцене зажглись звёзды — настоящие, вырванные из небесной вышивки. Одна упала в зал, прожгла бархат и застряла в полу, шипя. Никто не шелохнулся. Так было задумано.

Финал обрушился как гроза. Титания, Оберон, шуты и жертвы сплелись в танце, где каждый шаг был проклятием или благословением. Когда занавес упал, я сидел, вцепившись в подлокотники. Ладони были мокрыми, в ушах звенело.

— Система Станиславского, — прошептала старуха, исчезая в толпе. — Они не играют. Они проживают.

Духовные силы, истощённые порталами, наполнились вновь — но не магией, а чем-то иным. Горячим, живым, пульсирующим. Это был катарсис!