Эйрин и Залкос, бог Хаоса (СИ) - Аттонита Эмпирика - Страница 13

— Что… что ты хочешь сделать? — дрожащим голосом спросила она, обернувшись к нему, пока светловолосый рыцарь ритмично двигался в ней, держа её приподнятые бёдра.

— Ничего, что тебе не понравится, — загадочно ухмыльнулся Эральдо, сверкнув чёрными глазами.

Ощущать его пальцы там было странно и на удивление приятно, но тревога не покидала её, и когда он приставил своё достоинство к запретному входу, по её телу пробежала волна дрожи — от страха, смешанного с неимоверным желанием: желанием быть наполненной ими сразу.

— Расслабься, — настойчиво прохрипел Эральдо, начав медленное порочное продвижение, пока Эридан замер в ней, ожидая его присоединения, и Эйрин, хотя ей всё ещё было страшно, постаралась сделать так, как он говорил.

Она громко вскрикнула от боли, когда он продолжал растягивать её своим мощным органом, пока не наполнил её всю, и оба рыцаря начали работать в унисон, словно зная, как именно удовлетворить её желания, всё глубже погружая её в этот мир неизведанного удовольствия.

Она чувствовала, как их руки скользят по её телу, как они нежно, но настойчиво подталкивают её к новым вершинам наслаждения, как её сердце бьётся в унисон с их движениями. Она была готова отдаться этому моменту, забыть о прошлом и позволить себе наслаждаться настоящим. В этом вихре страсти она была свободна, и это ощущение было невыносимо сладким.

Судорога удовольствия крепко схватила её тело, заставив сильно сжаться вокруг их стволов, и она ощутила, как они оба запульсировали в ней, доводя её до экстаза. Перед глазами вспыхнул разноцветный фейерверк, а внизу живота взорвался настоящий фонтан невероятных ощущений, погружая её в океан блаженства. Её голова безвольно упала на грудь Эридана, и Эральдо, наконец отпустив её бёдра, позволил ей рухнуть на кровать, забывшись сладкой грёзой.

Она очнулась уже в купальне — от того, что её снова сажали на член, — и начала инстинктивно двигаться, позволяя второму овладеть ей сзади. Держа её за талию, рыцари ритмично насаживали её на себя, и она трепетала в их руках, обнимая одного из них и уткнувшись в его шею. Они менялись местами, обмениваясь довольными комментариями, и она, снова и снова покоряя с ними вершины блаженства, совершенно потерялась в этом вихре эмоций и чувств, позволяя им делать с ней всё, что они захотят.

Его ненависть была безгранична, она полыхала в груди, подобно всепожирающему огню, готовая смести всё на своём пути, и от этой ненависти плавились проносящиеся мимо звёзды, смеющиеся над его падением, и его собственный разум полыхал чёрным пламенем безумной злобы, застилающей всё, что он знал раньше.

Залкос распахнул глаза. Холод, сырость, запах хвои. Острые иглы впиваются в щёку, прижатую к земле. Где он? Последнее, что он помнил — жаркий поцелуй Эйрин, алтарь… Спирос. Ярость вспыхнула в груди, но угасла, не успев разгореться. Магии не было. Ни капли. Лишь слабость, чужая, унизительная слабость смертного тела.

Он встал и оглядел себя: босой, в изорванной чёрной мантии, с обнажённой грудью, он выглядел как посмешище, и его злоба теперь была бессильна. На опушке соснового леса, где он очнулся, журчал кристальный родник, и Залкос, словно жалкий пёс, подполз к нему и принялся жадно пить холодную воду. Умыв лицо и поглядев на своё отражение, он сдавленно зарычал: теперь это прекрасное тело, которое он создал для соблазнения, стало его тюрьмой.

Сосновые иголки впивались в ноги, когда он брёл среди высоких деревьев, и каждый скрип ветвей на ветру казался ему насмешкой, в каждом шелесте он слышал презрение, какое испытывал сам.

Он ненавидел лес. Ненавидел солнце, пробивающееся сквозь кроны, ненависть к которому затмевала даже ненависть к Спиросу. Солнце светило для смертных, для этих ничтожных созданий, чьи жизни он презирал.

Он выбрался на узкую тропу. Пыль забивалась между пальцами босых ног, напоминая о его нынешнем положении. Тропа вела куда-то, и Залкос, не имея иного выбора, побрёл по ней, словно приговорённый к вечной каторге. Он шёл долго, и голод терзал его тело, заставляя его — бессмертного владыку, питавшегося хаосом и страданиями, — мечтать о куске чёрствого хлеба.

Наконец тропа вывела его на грунтовую дорогу, ведущую к хмурой крепости из серого камня, возвышавшейся впереди неприветливой громадой, и словно в довершение этого негостеприимного облика небо над головой затянулось грозовыми тучами. Вдалеке загремел гром, заморосили первые капли, и Залкос ускорил шаг в надежде добраться до укрытия прежде, чем промокнет до нитки.

У ворот крепости его остановил стражник, одетый в поношенную кольчугу. Окинув его презрительным взглядом, он грубо спросил:

— Чего тебе здесь надо, бродяга?

Залкос с трудом сдержал гнев. Ответить так ему, владыке, осмелился какой-то смертный червь! Но у него не было сил на колдовство.

— Я путник, — прохрипел он, — сбился с пути. Прошу приюта на ночь.

Стражник смерил его презрительным взглядом.

— Ну и мерзостная же рвань! — криво усмехнулся он. — Что вас всех так тянет в Миркос? Ну ладно, проходи. Только не вздумай что-то учудить — вмиг головы лишишься.

Внутри крепость оказалась такой же мрачной и неприветливой, как и снаружи. Тяжёлые каменные стены, узкие коридоры, тусклый свет факелов — все это угнетало Залкоса. Его привели в мрачную ночлежку для бродяг, освещённую коптящими свечами, пропахшую грязными телами, крысиным помётом и кислым вином, где уже собрались несколько оборванцев, отрепья которых по сравнению с лохмотьями Залкоса казались королевскими одеяниями. Все они уставились на него с любопытством и подозрением.

Ему указали на свободное место у стола, поставили перед ним миску с жидкой похлёбкой и бросили кусок чёрствого хлеба. Залкос, превозмогая отвращение, набросился на еду: голод оказался сильнее брезгливости. Ему нужно было восстановить силы. Нужно было придумать, как вернуть свою магию и отомстить Спиросу.

Ночь он провел на жёсткой соломе в углу комнаты. Сквозь щели в стенах свистел ветер, дождь барабанил по крыше. Залкос не мог заснуть. Его терзали ярость, унижение и страх. Страх перед тем, что он стал смертным.

Он понимал, что ему нужна власть: не для мгновенного взрыва хаоса, а для методичного разрушения изнутри. Он поклялся сокрушить Нижний мир до основания, и он должен был добиться этого во что бы то ни стало. Ярость клокотала в нём, но он понимал, что сейчас главное — выжить. Выжить, чтобы отомстить.

Промозглое утро не принесло облегчения: он чувствовал каждую кость в своём проклятом теле, которое ломило от боли и холода. Голос стражника вывел его из мрачного полузабытья:

— Эй, бродяга! Чего бока отлёживаешь, проваливай отсюда!

Залкос заставил себя подняться и стиснул зубы. Каждое движение отзывалось болью. Он окинул взглядом грязную ночлежку, оборванцев, ухмыляющихся над ним.

— Я… могу быть полезен, — хриплым голосом произнёс он, но в ответ услышал лишь раскатистый смех.

— Ты? Ты же отребье, какой от тебя может быть толк?

«Я вам покажу, кто здесь отребье!» — пронеслось в его голове, но вслух он сказал:

— У меня есть знания. Я умею читать и писать. Могу помочь с документами.

Стражник нахмурился, словно услышал нечто несусветное.

— Грамотей, значит? — протянул он, скривив губы в усмешке. — Ну ладно, посмотрим. Пошли за мной.

Залкос поплёлся вслед за стражником по узким коридорам крепости, с каждым шагом ощущая ненавистную тяжесть смертного тела. Его привели в тесную каморку с письменным столом, заваленным пожелтевшими бумагами с пятнами чернил.

— Это финансовые отчёты для лорда Тамила. Разбери это, грамотей, — бросил стражник. — Если будет хоть одна ошибка — пинка под зад получишь и обратно в ночлежку полетишь.

Оставшись один, Залкос огляделся, пытаясь оценить масштабы бедствия. Бумаги покрывали стол толстыми слоями, и он, ранее способный мгновенно прочитать и запомнить разом тысячи книг, теперь был вынужден корпеть над каждой строчкой. Корявые буквы, написанные небрежно и с ошибками, плясали перед глазами, пока он всё больше погружался в эти отчёты, в которых, как подсказывала ему безошибочная интуиция, было скрыто нечто большее, чем просто сухие цифры.