Необратимость (ЛП) - Хартманн Дженнифер - Страница 21

Но, скорее всего, сначала он умрет.

― У меня такие слабые руки, что не удержат планку и секунду, ― говорит она, перекрикивая шум воды. ― Ты должен отдать себе должное.

― Да ладно, ты же позировала в бикини. Наверняка тебе приходилось время от времени заниматься спортом, чтобы сохранить свою стройную фигуру.

Рассказы Эверли о модельном бизнесе оказались интереснее, чем я мог предположить. Как бы мне ни нравилось ворчать по поводу ее постоянной болтовни, я благодарен за то, что она с удовольствием проводит время, рассказывая мне подробности своей жизни. Благодаря полицейским архивам я уже знаю больше, чем простой незнакомец. Но здесь я Ник Форд, какой-то парень с улицы, а не детектив Айзек Портер ― то есть бывший детектив. Я постоянно напоминаю себе, что не должен ляпнуть ничего из того, что она не рассказала мне сама.

― Я много занималась йогой. Но если говорить о кардио, то я лучше останусь дома и пересчитаю волоски на лапках своего тарантула.

― В этом есть какой-то скрытый смысл?

― Думаю, ты сам догадаешься. ― Я практически вижу, как она закатывает глаза. ― Хотя у меня есть тарантул… Или, по крайней мере, был два года назад. Он был совсем маленьким, когда я его купила.

― Как долго живут домашние тарантулы?

― Это зависит от вида, но некоторые самцы могут жить до десяти лет или около того. Самки могут дожить до тридцати.

Тридцатилетние пауки, черт возьми.

― В таком случае, логика подсказывает, что у тебя, скорее всего, все еще есть тарантул.

― Я ценю эту теорию, спасибо. ― В ее голосе звучит благодарность. ― А теперь, если ты не против, я отлучусь на пару минут. Вода включается на полную мощность.

Интересно, она голая?

Хватит ли у нее смелости раздеться, когда на нее круглосуточно направлена камера, или человек под постоянным наблюдением в конце концов просто теряет свою скромность и ему становится все равно? Если подумать, то я могу представить, какие идеи возникли бы у этих мужчин с сомнительной моралью, если бы она разгуливала без одежды.

Да. Определенно не голая.

В любом случае, я притворюсь, что она голая, просто чтобы скоротать время.

Я закрываю глаза и на несколько минут погружаюсь в свои мысли. Вода выключается, и на смену ей приходят несколько шуршащих звуков.

― Все в порядке?

Ответа нет.

Затем, как по команде, из соседней комнаты доносится тихий стон, и я чуть не прыскаю со смеху. Я понимаю, что это, скорее всего, не то, что рисует мое мужское воображение, но я далек желания прерывать приятные фантазии, находясь в плену ночного кошмара.

По очереди я вытягиваю ноги перед собой, не обращая внимания на сильную боль, возникающую при тренировке заживающих мышц. Если бы я был другим парнем ― милым, уважительным, ― я бы беспокоился, что поставлю ее в неловкое положение. Но я не такой, и мне интересно…

Если я заставлю ее покраснеть, как далеко распространится ее румянец?

Окрасит ли он верхнюю часть ее груди…

До моих ушей доносится еще один стон.

― Что ты там делаешь, Би?

― Собаку мордой вниз.

Подожди, что?

Мои глаза прищуриваются, я ухмыляюсь.

― Это дети так называют в наши дни?

Наступает пауза, затем раздается характерный скрип, когда она опускается на свою кровать.

― Что?

― Я слышал разные названия… потереть фасолинку, погладить киску, подрочить. Но «собака мордой вниз» ― это…

Раздается глухой стук.

― …креативно. ― Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться при этом слове. ― Ты уверена, что делаешь все правильно?

― Ты издеваешься? ― Это самая громкая фраза, которую я слышал от нее с тех пор, как мы стали вынужденными соседями.

― Осторожно, Роджер может услышать и застукать тебя со спущенными штанами.

Стук. Потом еще один.

― Это асана из йоги. Я пытаюсь избежать атрофии, а не… ― Она хмыкает. ― Ты просто невероятен.

― Слушай, я мужчина, а по ту сторону стены ― голая женщина. И что ты в меня кидаешь?

― Я не голая. ― Она явно раздражена, а я явно превращаюсь в двенадцатилетнего подростка.

Иисус.

― Это был «Похотливый дровосек».

Она бросает в меня свое женское порно. Я не могу перестать смеяться.

― Я насчитал три удара. Что там было еще?

― «Ласки в лунном свете» и «Двенадцать рыцарей страсти». Надеюсь, ты доволен собой. Я могла повредить их, а они даже не задели твою крепкую голову.

Я притворно вздыхаю.

― Только не «Двенадцать рыцарей страсти»!

― Чедвик и Алессандра ― мои любимые.

― Ты должна убедиться, что с ними все в порядке. Жизнь в шестнадцатом веке и без того достаточно трудна, чтобы их швыряли в стену.

Я понимаю, что стою перед камерой с нелепой ухмылкой на лице. Роджеру, должно быть, интересно, что я обсуждаю с его любимой девушкой. Я подумываю подмигнуть ему и сделать непристойный жест, но останавливаю себя.

― Посмотрим… ― Эверли хмыкает, перелистывая страницы, а я представляю ее стоящей по ту сторону стены без штанов. ― Ну вот… ― С громким вздохом, который служит драматическим вступлением, она превращается в персонажа из другого времени и другого места:

― Чедвик… ― Облизнув губы кончиком языка, Алессандра опустила взгляд к его губам. Внутри у нее все сжалось от желания. ― Тебя когда-нибудь целовали?

С любопытством ожидая, к чему это приведет, я откидываюсь назад и позволяю интонациям ее голоса увлечь меня за собой.

― Его кадык дернулся, он закрыл глаза. Когда он снова открыл их, его рука двинулась вверх по ее руке, мимо плеча и запуталась в каштановых кудрях. Сжав их в кулак, он коснулся ее лба и прошептал, ― в своих мечтах я целовал тебя бесконечное количество раз.

― Пожалуйста, скажи мне, что женщины ищут в мужчинах не это, ― стону я.

Мой рассказчик шикает на меня.

― Алессандра потянулась вперед и прижалась к его губам, отчаянно желая воплотить его мечты в жизнь. Она никогда раньше не поступала так смело, но, когда дело касалось любви, трусости не было места. Сдержаться было невозможно.

― Не сдерживайся, Алессандра.

Эверли прочищает горло.

― Застонав с дикой самозабвенностью, Чедвик мгновенно приоткрыл губы, его язык был жадным и голодным. Требовательным. Алессандра забралась к нему на колени, обхватила руками за шею, и их губы занялись прекрасной любовью. Она целовала его со страстью и нежностью, обхватив его щеки ладонями и лелея его, как он того заслуживал. Его возбуждение, твердое, как стальная труба, дразнило место между ее бедрами, заставляя стонать от желания.

― Ты действительно только что сравнила его член со стальной трубой?

― Не перебивай. Я хочу убедиться, что с ними все в порядке. ― В ее голосе звучит едва сдерживаемое веселье. ― И это были слова Алессандры, а не мои.

― Алессандра, ― с вожделением прошептал он, отстраняясь, чтобы перевести дух. ― Мы поступаем глупо. Это погубит нас.

Она поцеловала его нижнюю губу один раз, затем второй.

― Если бы мне пришлось выбирать между этим или чем-то еще в мире, я бы предпочла быть влюбленной дурой.

Я прерываю этот слащавый диалог несколькими медленными хлопками.

― Кажется, у них все в порядке. Мы должны оставить их наедине.

Ладно, слушать ее довольно увлекательно, и я, возможно, не против, чтобы она продолжала, хотя и не признаюсь в этом. Точно так же, как я никогда не скажу, что ее смех напоминает мне нежный перезвон ветряных колокольчиков в весенний день.

Я закрываю глаза.

Прижавшись ухом к стене, я едва улавливаю серию звуковых сигналов, предшествующих тихому щелчку моей двери. Она открывается, и прежде чем я успеваю сориентироваться, в мое пространство стремительно вторгается воплощение сатаны, облаченное в пурпурный атлас, с серебристыми волосами и чистым садистским злом на лице.

Из комнаты исчезает весь воздух.

Я мгновенно переключаюсь в защитный режим и прищуриваюсь на человека, который держит нас в плену.