Натиск (СИ) - Старый Денис - Страница 16

— Бей! — прокричал я, указывая рукой, в какую группу воинов нужно стрелять.

Множество болтов полетело в сражающихся на мечах воинов, сразу две трети из них пали. После, я, воспользовавшись ошеломлением противника от резко сменившейся обстановкой, врубился в остатки атакующих. Делаю удар снизу-вверх, рассекая кольчугу на ближайшем войне и отправляя его в ад. Оглядываюсь, а вокруг только гора трупов или подранков. Нет, трое бойцов, защитников императора Алексея II Комнина и императрицы Евдокии устало прижались к двери, это только их и спасало, чтобы от усталости воины не упали.

— Я знаю тебя, ты командор русского Ордена, императрица говорила о тебе, — усталым голосом говорил оставшийся верным клятве византийский воин. — Госпожа говорила, что ты можешь прийти. Входи во внутрь. Как видишь, моя сотня почти вся полегла. Внутри два десятка ратников заперлись в пурпурном зале вместе с императрицей и императором.

— Я лично награжу тебя и твою семью. И я не командор, скорее магистр, но на Руси я воевода. Ты больше ни в чём не будешь нуждаться. Свой главный долг ты выполнил, — сказал я, дверь открылась, и я вошёл вовнутрь.

Внутри также были трупы вооружённых людей. Видимо, всё-таки какой-то группе заговорщиков, смекнувших раньше всего, что можно плодить хаос и множить смерти, в том числе и младенческие, удалось сперва прорваться во дворец. Но они были выдворены за пределы с большими жертвами и для атакующих и для охраны императрицы.

— Воевода, я на башню, вывешу твой стяг, он у меня с собой. Ты согласен, что его нужно вывесить? — спросил Стоян.

— Ты всё правильно понял, действуй! — ответил я, подходя к Тронному залу, называемому ещё Пурпурной комнатой.

Она была заперта.

Когда я выкрикнул на русском языке призыв немедленно открыть мне дверь, она отворилась почти моментально. На пороге стоял один из знакомых мне ратников из ближнего круга великого князя Изяслава Мстиславовича. У Евдокии в телохранителях было десять таких лучших мастеров клинка из дружины Киевского князя.

— Ты! — выкрикнула Евдокия и бросилось было дело ко мне навстречу, но я выставил руки вперёд, останавливая императрицу.

Никому не нужно видеть, что мы что-то большее друг для друга, чем воевода и императрица. Я русский воевода. А она любимая дочь русского правителя. Вот и вся мотивация, что меня привела во дворец, и о которой должны знать все вокруг.

— Европейцы прорвались в город! Их останавливают на улицах, — по выстроенной цепочке с самой верхней точки передавали важную информацию.

Прорыва европейцев следовало ожидать. Даже невооружённым глазом, а как бы хотелось его вооружить хорошей оптикой, было видно, что в Константинополе начинается сущий хаос. Явно имеется множество политических сил, которые не воспринимают и не могут принять младенца, которому ещё года нету в качестве своего правителя, да еще под явным регентством русской княжны.

Вместе с тем, лишь частную жизнь в Константинополе вёл Андроник Камнин, двоюродный брат погибшего императора. Если бы я досконально знал, где он может находиться, то послал бы туда двадцать ратников, даже в ущерб охране Евдокии. Такого нужно убивать сразу и без сомнений. Именно он, наверняка, является главным на данный момент возмутителем спокойствия. Больше ни у кого не было столько прав на престол, чем у Андроника Комнина.

— Ко дворцу приближается не менее трёх сотен генуэзских стрелков! — поступила новая порция информации.

Я стал распоряжаться, условно считая генуэзцев врагами. Что им стоит договориться и просто разделить Константинополь, как и всю византийскую Империю? В этом я с ними похож: если для Руси будет выгодно, то и грязные делишки в ход можно и нужно пускать. Из-за сомнений и морализаторства могут погибнуть более количество людей. И, нет, для меня не столь важна каждая отдельная жизнь, сколько существование и развитие государства, в котором можно жить.

— Друг мой, Владалев! — услышал я знакомый голос.

Быстро выглянув в одно из окон, которое, скорее, можно было бы назвать больницей, я ответил своему, вроде бы как, пока ещё приятелю:

— Гильермо, ты когда, наконец, выучишь моё имя? Или мне называть тебя, допустим, Гаверма?

— И тогда мне придётся тебя убить в поединке. Я немного уже знаю твой родной язык и понимаю, что такое Говнермо. Ты пустишь нас внутрь? — спросил генуэзец.

Я всё равно сомневался. Логично было бы, чтобы генуэзцы всё-таки сохраняли и со мной отношения, и с Византией, у нас долгосрочные планы по взаимовыгодному сотрудничеству. А это может быть только в том случае, если старая власть останется таковой. Иначе, весьма вероятно, что придут венецианцы.

Да, уже где-то под Влахерскими воротами происходит бой. Новый Императорский дворец, возможно, подвергается разграблению. А всем тем воинам, которые были в крепости Голота, которые уже совершили свой подвиг и разбили часть европейцев, чтобы добраться и ударить практически в тыл европейцам, нужно минут тридцать, не меньше. Ведь пушки туда тоже должны уйти.

Я не могу рисковать своими воинами. Поэтому у них будет тактика «наскочил-отошёл». Но отход должен быть именно с выводом противника на те самые три пушки. Там же должны стоять пехотинцы. Я уже практически уверен, что всё получится, тактика уже показала себя более чем уданой.

— Друг мой, Гильермо, не обижайся на меня. Но, я думаю, что ты бы на моём месте также сомневался. Если ты хочешь помочь, то расставь своих воинов вдоль стен дворца, а также поставь возле входа. Я впущу лишь часть твоих воинов, чтобы они имели возможность стрелять из окон. Но это будет только двадцать арбалетчиков, — принял я половинчатое решение.

— Аксуха ударил! — сообщили мне, вновь передавая информацию по цепочки живых ретрансляторов.

— Так что, друг мой? — поторопил я генуэзца. — Ты со мной?

— Для того и пришёл, друг мой русский. Мне порой кажется, что единственные мудрые люди в этом городе — это мы с тобой. А умные люди должны держаться вместе, — прокричал Гильермо.

И ведь не поспоришь.

Поговорив с Гильермо Понти, я пошёл навестить Евдокию, чтобы в том числе немного её успокоить. Не всё так ужасно, как наверняка рисуется в воображении женщины. Мы могли бы сейчас держать оборону против сотен разъярённых византийцев, которые хотели бы разорвать на части малолетний плод греха, Алексея. Уверен, что найдётся тот, кто уже будет во всё горло кричать, что ребёнок был не от Мануила. Если об этом ранее говорили втихую, разнося сплетню, то сейчас наступил тот момент, когда можно говорить всё… пока не найдётся тот, кто вырвет язык и перережет глотку говорунам.

— Скажи, Влад, почему все они, клянущиеся честно служить императору, сейчас просто убежали из дворца? Где все евнухи, где часть охраны, где слуги, наконец? Мне некому подать вина, — сетовала императрица.

— Только вина тебе сейчас и не хватает. Тебе нужно собраться и быть сильной. Не ради себя, ради своего сына. Всё равно придётся выступать перед людьми. Если они почувствуют слабину от тебя, то как коршуны слетятся и будут клевать. И даже я не защищу, хотя здесь и умру… — я замялся, понимая, что меня сейчас слушает не только Евдокия Изяславовна. — Я и мои люди будем умирать, выполняя свой долг перед отцом твоим. Как я посмотрю в глаза великому князю, если допущу убийство его внука, убийство его дочери. Как сможет Великий город встречать германского короля Конрада III, если его правнук и внучка будут убиты?

— И я не забуду твоей верности клятвам. И отпишусь отцу, и найду, чем тебя отблагодарить. Тебя и твоих воинов, — произнесла Евдокия.

— Варяги! — закричал впередсмотрящий на крыше дворца.

— Варанги! — через некоторое время стали кричать генуэзцы под стенами дворца.

Нужно принимать решение. Рисковать. Если генуэзцы остаются снаружи — они умирают, или же предают.

— Гильермо, Христом и своим кошельком клянешься, что зла не причинишь императору Алексею? — выкрикнул я в окно.

— Ну и клятвы же у тебя. Я знал, что артадоксам не хватает учтивости к Богу, — отвечал генуэзец. — Но я клянусь. И сам понимаешь, что я тут не из-за младенца, а потому как при другом василевсе мой город вновь будет вытесненным из Византии, а я только-только вступил на путь становления самым богатым человеком в республике.