"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 43

Нелогичность этой связки отмечали и ранее. У Татищева здесь вставлено: «Древляне же, видевши, что за убийство Игоря не могут без отмщения остаться, умыслили княгиню Ольгу сосватать за их князя Мала». То есть Татищев наделил древлян пониманием неизбежности мести и заставил считать сватовство за Ольгу средством ее избежать. Но вот между этими двумя вещами все-таки связи не видно. Ради избежания мести древляне, теоретически, должны были Ольге что-то дать. За простого человека – и то 40 гривен, а за князя? Они же, по легенде, пытаются взять. То есть при реалистическом подходе к сюжету идея «брак ради избавления от мести» себя не оправдывает.

Саксон Грамматик для нас служит неоценимым источником легендарных параллелей. У него и на этот случай есть история. Она такова (курсив здесь мой):

Между тем Ярмерик вместе со своим молочным братом и сверстником Гунно находился в плену под стражей у короля склавов Исмара… Затем Ярмерик вместе со своим товарищем Гунно, разделившим с ним славу этого подвига, скрытно подобрались к шатру, в котором пировал, справляя поминки по своему брату, король, и подожгли его. Все, находившиеся внутри шатра, были пьяны. Впрочем, когда огонь распространился повсюду, некоторые, сбросив с себя вызванное хмелем оцепенение, вскочили на коней и бросились в погоню за теми, кто подверг их такой опасности. Преследовавшие их варвары, увидев, что они уплывают, пытались возвратить их, крича им, что в случае возвращения они станут королями; они клялись, что согласно их древнему обычаю убийца короля становится его наследником в королевстве. Долго ещё до ушей беглецов доносились неутихающие крики склавов и их лживые обещания.

Здесь мы видим примерно тот же набор мотивов в другом сочетании: уничтожение (путем сожжения) пирующих и пьяных (на поминках!) людей, а потом заявление, что якобы убийца короля по обычаю становится его наследником. Эта история происходила среди склавов, то есть западных славян, с которыми соседили датчане, но тут же эти обещания власти названы «лживыми». Возможно, здесь отразилась память о древнейшем обычае, когда власть переходила к новому претенденту, выигравшему обрядовый поединок с прежним королем (это мы уже рассмотрели). Но то, что это же право переносится – или якобы переносится – на убийцу-преступника, а не соперника в честном поединке, уже явная литература. Да и сами склавы вовсе не собирались этому «обычаю» следовать. Шансы и Ярмерика, и Мала таким путем получить чужой трон явно были равны нулю, и Ярмерик это хорошо понимал. Мал почему-то нет…

У истории сватовства древлян к Ольге есть и такое истолкование: поскольку в древности правитель считался сакральной защитой своего племени, то смерть князя сделала всех киевлян беззащитными именно с сакральной точки зрения. А древляне с князем их Малом, убившие Игоря и взявшие себе его силу, считали себя в праве просто пойти и взять все, что ранее ему принадлежало. Это объяснило бы пассивность киевлян, которые считали бы в этом случае, что без князя сопротивление бесполезно, даже если физический перевес в военной силе на их стороне.

Не знаю, произошло ли так на самом деле или такие представления лишь отразились в сюжете предания. В любом случае важно, что здесь мы видим разный подход двух разных формаций власти. Мал, представитель «князей-пахарей», считал, что как победитель имеет право на жену и землю побежденного без дальнейшего применения силы. Но Ольга, происходящая из рода князей-воинов, так не считала. Она не пожелала покориться и безропотно принять свою судьбу. Приезжали к ней в действительности древлянские послы-сваты или нет, мы не можем знать, но сами факты таковы, что передачи власти Малу не произошло. Наследники убитого Игоря сохранили свои права и были готовы их отстаивать, вовсе не считая, что без него лишены удачи и сил для борьбы. Если представитель рода древлянских князей, чья власть основывалась на сакральности его особы, считал, что убийством чужого князя он одержал полную победу, то семья князя-варяга вовсе не была сокрушена и верила в силу верной дружины (и удачи остальных членов рода, конечно, тоже). Это опять к вопросу о разнице между князем-пахарем и князем-воином, которых не стоит смешивать в анализе чего бы то ни было, относящегося к теме княжеской власти в Древней Руси.

Но так ли понимал эту историю летописец? Это ли хотел нам сказать? Ведь тогда история жестокой мести отходит на второй план перед совсем другой – историей женщины, которая не подчинилась злой судьбе и вырвала победу вопреки тому, что удача покинула ее род. Вопреки тому, что весь ее народ (киевляне) сдались, она отказалась сдаваться и доказала, что побеждать можно и без князя. В чем она видела источник этой победительной силы – в своей собственной родовой удаче, отличной от удачи Игоря? Тогда это еще одно доказательство, что «девушкой с перевоза» Ольга не была. В сакральной силе своего сына, который в своем нежном возрасте уже имел статус князя, а значит, и удачу? Во всяком случае, Ольга совершила то, чего от нее не ожидали – по крайней мере, древляне. Она произвела революцию в общественном сознании и показала себя не просто сильнее обычной женщины – сильнее вообще любого князя, подвластного судьбе. Сильнее самой судьбы.

У образа Ольги в этой части истории есть аналоги, причем настолько древние, что по сравнению с ними даже Салическая правда – почти новейшая литература.

У Геродота (V век до нашей эры) есть рассказ о Томирис, царице скифского племени массагетов (она жила еще на сто лет раньше), чья судьба обнаруживает впечатляющее сходство с судьбой Ольги. Томирис правила своей страной после смерти мужа, имела сына. «Кир задумал подчинить массагетов… К ней Кир отправил послов под предлогом сватовства, желая будто бы сделать ее своей женой. Однако Томирис поняла, что Кир сватается не к ней, а домогается царства массагетов, и отказала ему. Тогда Кир, так как ему не удалось хитростью добиться цели, открыто пошел войной на массагетов…»[54] Далее рассказывается, как персы решили допустить войско массагетов на свою территорию, но прибегли к хитрости: приготовили пир, зарезали баранов, выставили множество сосудов с цельным вином, чтобы массагеты упились и стали их легкой добычей. Так и вышло, сын Томирис попал в плен и потом убил себя. Далее состоялась битва, в ней войско Томирис одолело персов, сам Кир пал в сражении. Томирис приказала отрезать ему голову и погрузила в мех с кровью, чтобы он утолил наконец свою жажду.

По истории Ольги мы здесь немного забегаем вперед, но зато видим, огромное сходство составных частей сюжета:

– сватовство царя к вдовой царице с целью завладеть ее землей – хитрость с применением угощения и вина для захвата противника врасплох – открытая битва, в которой царица одерживает победу.

Разница в том, что у Геродота к хитрости прибегнул противник царицы, а в нашем сюжете – она сама, что прославляет ее мудрость. Эти сюжетные элементы у Геродота изложены несколько в другом порядке, но из них можно собрать историю «Ольга и древляне» почти полностью.

Я не знаю, могла ли «История» Геродота повлиять на древнерусскую литературу, устную и письменную. Но к моменту появления этого сказания в летописи постоянные, регулярные контакты Руси с Византией, наследницей античной культуры, насчитывали уже три-четыре века. Античное наследие византийцы ценили и активно использовали – даже Константин Багрянородный в письме называет муз источником своего вдохновения. А история такого рода очень хорошо подходит для купеческих баек, разговоров на торгах, в гостиных дворах и в приемной у эпарха. Что-то вроде этого: «Женщина, говоришь, у вас теперь правит? Вдова прежнего князя? Ну да, вам, скифам, это дело привычное. У вас уже была одна такая, Томирис ее звали. Как это – не слышал? Ваша же, скифская царица, а ты не слышал? Ну ладно, расскажу, пока ждем…»