Звездный билет. Апельсины из Марокко. Пора, мой друг, пора - Аксенов Василий Павлович - Страница 8

Мать Гали (еще молодая женщина). И она еще в чем-то обвиняет меня! Это безумное письмо! Вот, послушайте: «…ты не могла понять моего призвания, а мое призвание – сцена. Ты всегда забывала о том, что я уже год назад обрезала школьные косички».

Дед Алика (с пафосом 14-го года). Позорный документ! А мой внук заявил мне на прощание, что солидные профессии пусть приобретают мещане, и процитировал: «Надеюсь, верую, вовеки не придет ко мне позорное благоразумье».

Отец Юрки (старый боец). Мало мы их драли, товарищи! Мой олух совсем не попрощался. Сказал только вчера вечером: «Не дави мне, папаша, на психику». Ну, я его… кхм… Нет, мало мы их драли. Решительно мало.

Наш папа (мыслит широкими категориями). Удивительно, что на фоне всеобщего духовного роста…

Наша мама (это наша мама). Какие жестокие дети.

Я вижу, что бурный период слез и валерьянки (то, что меня страшило больше всего) уже прошел, и в общем благополучно. Сейчас кто-нибудь скажет: «Что же делать?» И все будут думать, что делать, и, конечно, спросят совета у меня. А что я могу сказать?

Я сказал:

– Товарищи родители! – и посмотрел на Га́лину маму. Мы с ней немного флиртуем. – Товарищи родители, – сказал я, – не волнуйтесь. Делать нечего, и ничего не надо делать. Ребята захотели сразу стать большими. Пусть попробуют. И ничего страшного с ними не случится. Димка просил передать, чтобы вы не беспокоились, он будет писать мне. Парни здоровенные, и Галю, Зинаида Петровна, они в обиду не дадут.

Несмотря на мое выступление, родители возмущались еще очень долго. Часам к одиннадцати они перешли на воспоминания. Я прошел в свою комнату, открыл окно и лег спиной на подоконник.

Они смотрели в окно вагона. Над Каланчевской уже зажглись неоновые призывы Госстраха, а небо было еще совсем светлым. Западный фасад высотной гостиницы весь пылал под солнцем слюдяным огнем.

И все это медленно-медленно уплывало назад.

Станционные пути и совсем рядом обычная московская улица. Огромный плакат на глухой стене старого дома: «Лучшие спутники чая». В космическом пространстве вокруг чашки чая вращаются его лучшие спутники: печенье, варенье, торт.

И все это медленно-медленно уплывало назад.

– Шикарно придумана реклама, – сказал Димка. – Надо бы всю рекламу построить по этому принципу. Лучший спутник мыла – мочалка, лучший спутник водки – селедка…

Но Галя, Алик и Юра не подхватили.

А потом все пошло быстрее и быстрее, трах-тах, тах-тах, тах-тах, тах-тах… То вдруг открывалась дальняя перспектива Москвы, то окно закрывалось вагонами, стоявшими на путях, заборами, пакгаузами.

Трах-тах, тах-тах, трах, свет, мрак, трах-тах-тах, бараки, свет, трах-тах-тах, встречный паровоз.

Уходила Москва, уносилась назад. Центр, забитый автомобилями, и полные ветра Лужники, все кинотеатры и рестораны, киностудия «Мосфильм», Ленинская библиотека и Пушкинский музей, ГУМ, трах-тах-тах, все уже позади, и в каменном море четырехугольная «Барселона», волна и корабль, что качал нас семнадцать лет, мама, папа, дедушка, брат, все дальше и дальше улетают они, трах-тах-тах, свет, мрак, барак, новостройка, тах-тах, это еще Москва, трах-тах, вдруг лес, это уже не Москва, трах-тах-тах, встречная электричка.

Проводники таскали матрацы и комплекты белья. В обоих концах вагона скопились граждане со сверточками в руках. По очереди они исчезали и появлялись снова уже в роскошных полосатых одеждах. Весь вагон возился и извинялся, а трое парней и девушка всё смотрели в окно на лес и поле, где временами появлялись и стремительно мчались назад последние островки Москвы.

Рядом скрипнула кожа, и Галя почувствовала, что кто-то деликатно взял ее за талию.

– Разрешите проследовать? – пророкотал ласковый командирский басок. Прошел мужчина в синем костюме и скрипучих сапогах. Налитая красная шея, пересеченная морщинами, напоминала поверхность футбольного мяча. Обернулся, скользнул зеленым глазом, поправил рыжий ус и сказал кому-то:

– Гарная дивчина.

Димка, взглянув на рыжего, вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным и со злости сжал кулаки. Галя прошла вглубь купе и села там у окна. Димка сел с ней рядом. Алик вытащил из рюкзака кипу газет и журналов – «Дэйли уоркер», «Юманите», «Юнге вельт», «Паэзе сера», «Экран», «Курьер ЮНЕСКО» и «Юность»; Юрка вытащил из кармана «Советский спорт».

Напротив Гали и Димки сидели три парня в очень аккуратных костюмах. Двое из них все время посмеивались, вспоминая какую-то машину, которую они называли «самосвал ОМ-28-70». Третий, белобрысый гигант, молча улыбался, поворачивая голову то к одному, то к другому.

– Лучшая марка из всех, что я знаю, – сказал первый парень и подмигнул Димке.

– Верно, – согласился второй.

– КПД самый высокий, поэтому и хороша эта машина в эксплуатации. – Первый опять подмигнул Димке.

– Что-то я не знаю такой машины, – мрачно сказал Димка.

Первый парень, худой и прыщавый, откинул со лба черную челку и выкатил на Димку лакированные глазки:

– Не знаешь? Слышишь, Игорь, человек не знает самосвала «ОМ-28-70»!

– Молодой еще, – улыбнулся Игорь, человек с крепким и широким лицом. Разговаривая, он поднимал ладонь, словно что-то на ней взвешивая. Он вытащил бутылку и показал. Оказалось, что самосвал «ОМ-28-70» – это «Особая московская» – 28 рублей 70 копеек. Страшно довольный, черноглазый малый безумно хохотал.

– Это нас вояки по дороге в Москву разыграли, – проговорил он, задыхаясь. Отсмеявшись, предложил знакомиться. – Шурик, – сказал он и протянул руку Гале, которая все это время безучастно смотрела в окно.

Галя обернулась к нему холодным лицом манекена. Она умела делать такие лица.

– Александр Морозов, – поправился черноглазый и привстал. – А это мои друзья – Игорь Баулин и Эндель Хейс.

Галя небрежно кивнула головой и снова отвернулась. Димка разозлился на нее и сказал:

– Ее зовут Галка. А я Димка Денисов. А это мои друзья – Юрий Попов и Алик Крамер. Идите сюда, ребята!

Алик уже давно остро поглядывал из-за «Паэзе сера», изучал типажи. Юрка, не отрываясь от «Спорта», пересел поближе, ткнул в грудь Энделя Хейса и спросил взволнованно:

– Слушай, как ты думаешь: припилят наши в баскет американцев?

– Цто? – тонким голосом спросил гигант и покраснел.

– Он по-русски слабо кумекает, – улыбнулся Игорь.

Проводник принес чай. Черноглазый, несколько обескураженный каменным лицом Гали, вскоре снова разошелся. Он сыпал каламбурами, анекдотами, корчил такие рожи, что Юрка уже не спускал с него глаз. Алик положил газету на стол. Черноглазый ткнул пальцем в фотографию Брижит Бардо на первой странице и сказал:

– Артисточка эта на вас смахивает.

Напряженно прикрыл один глаз.

О, как Галя умеет улыбаться!

– Вы находите?

Черноглазый Шурик радостно засиял.

– Должен вам прямо сказать, что вы ужасно фотогигиеничны. Ха-ха-ха!

«Страшно люблю таких психов в компании», – подумал Димка.

Ребята охотно поддержали тон Шурика: дурачились изо всех сил. Игорь достал карты, а Алик стал учить новых знакомых играть во французского дурака. Даже огромный Эндель развеселился и пищал что-то своим тоненьким голоском. Начало путешествия складывалось приятно. Поезд летел в красной закатной стране. Электричество в вагоне еще не включили, и от этого было как-то особенно уютно. Тени на лицах и блики заката сквозь хвойный забор, вокруг блестят глаза, и открываются в хохоте рты. Какие славные ребята наши попутчики! И вообще все о’кей! В мире полно смешных и благожелательных людей. Поезда ходят быстро, в них уютно играет радио.

Все вскочили, отдавая честь, потому что вышел король, а Димка остался сидеть. Его затормошили, Юрка хлопнул картами по носу, но он отмахнулся.