Громов: Хозяин теней - Демина Карина - Страница 19

– Может, лучше позвать кого? – Ленка наблюдала за ней с интересом, не делая попыток помешать.

– Не стоит, тут быстро… меняли недавно, но видите, поставили неудачно. Или сдвинули, возможно. Лекарство в вену не попадает.

Рука выглядела какой-то… набрякшей? Опухшей? Главное, боли я не ощущал.

– Я их… – Ленкины глаза потемнели.

– Угомонись, – говорю тихо.

Даже если эта дрянь мимо вены льется, мне от этого ни хуже, ни лучше. А вот Тимохина мамаша как-то быстро всё исправляет. Главное, даже не успеваю понять, как именно. Тут потёрла, там подвинула… согнула-разогнула руку. Надавила то тут, то там.

Ну да, вены у меня есть.

Где-то несомненно есть.

Нахмурилась.

– У вас сосуды очень хрупкие, вам надо…

– Что здесь происходит? – в палату заглядывает медсестра – всегда удивляло, как они умеют приходить-то не вовремя. – Что вы делаете…

Дальнейшую перебранку наблюдаем мы втроем. Я, Ленка, обнимающая баул, и Тимоха с картошкой. Картошка в него явно больше не лезла, но и оставить такое богатство он не мог.

– Ты меня ещё учить будешь… что вообще посторонние делают… – нервный голос медсестры заставил поморщиться.

– Хватит, – сказал я.

И Ленка повторила чуть громче. А Ленка умела говорить так, что её и нынешние директора, что обычные, что коммерческие, в пару с эффективными менеджерами слушали. Куда там медсестре.

– Капельницу заменить, – Ленкин взгляд не предвещает ничего хорошего. – И с рукой сделайте что…

– У него вены…

– Вены. И не только вены, – вот не любила Ленка, когда ей возражают. И теперь ткнула в мамашу Тимохи. – Ты. Сможешь поставить нормально?

– Смогу.

– Тогда и ставь.

– Это… это не положено.

Да-да, не покладено и не зарыто. Слышали.

Вопрос решается быстро. А вот новую капельничку Тимохина мамка ставит на раз. Пальцы у неё ловкие, а я почти ничего и не ощущаю.

– Почему вообще не катетер? – спрашивает она, закрепляя иглу.

– Да чего-то там у них не заладилось, – отвечаю. – Я в этом не смыслю ни хрена.

Тимоха хихикает. И картошка вываливается изо рта.

– Ой…

– Извините, пожалуйста, – Тимохина мать убирает картофелину и сына за ухо с кровати стаскивает. – Я прослежу. Больше он вас не побеспокоит. Я не знала… отец вдруг решил, что хочет общаться…

– А так не хотел?

– Не особо, – она отводит взгляд, будто стыдясь. – Я думала, они в парк ходят или… Тимофей в прошлый раз игрушку принёс. И врал, что на горках катался.

– Врать своим – западло, – говорю.

И Тимоха обижается.

Надувается.

Да, с детьми сложно, особенно с мелкими.

– Иди, – указываю на дверь палаты. – И подумай…

– Папа… сказал, что так лучше, – он шмыгает носом. – Чтоб мама не нервничала… хорошо же.

Ну да. Папе – определенно. Привести малого, бросить… хорошо. Очень.

– Папа говорить может чего угодно. А у тебя своя голова на плечах должна быть. Думать надо. Ясно.

Кивает.

И руку протягивает робко так.

– Мир? Я… я так… лего оставить могу! Я ж так…

– Какое лего? – вспыхивает мать?

Понятия не имею, но коробка здоровая. Надеюсь, понравится.

– Да нет, это подарок, – руку поднять тяжело, пусть и не ту, которая капельницами сегодня обвита, но вот вторая с трудом отрывается от одеяла. И касаюсь теплых Тимохиных пальцев со страхом… нет, я ж не заразный. И вообще тут стерильно до охренения.

Но вдруг да…

Вдруг что-то случится от этого прикосновения.

– Мир, – отвечаю. И Тимоха убирает руку. – А теперь подожди там за дверью. С мамой твоей переговорим.

– Идём, – Ленка протягивает руку. – Слушай, знаешь, где тут воды взять можно? Пить хочется…

– Там кулер есть…

Ленка наверняка знает. Да и есть у неё, кому за водой сходить. Но уходят. И дверь она прикрывает. А я смотрю на женщину. Обычная. Может, когда-то была красавицей, но красота уход любит. А ей некогда. Она пашет и давно. Устала вон.

– Я… мне жаль…

– За работу очень держишься? – интересуюсь. – Руки у тебя больно хорошие. Иди ко мне.

– Кем?

– Медсестрой. Будешь вон иголки втыкать и за машинками этими следить. Не обижу.

Она вздыхает и качает головой:

– Извините, но… нет.

– Чего так?

Поджимает губы. Неприятно говорить людям, что они скоро сдохнуть. Но и врать она не станет. По лицу вижу. А ведь сынуля Викушин хорошую женщину нашёл. Только, как любой придурок, не понял. Я вот тоже мало что понимал.

– Вам… недолго осталось. А мне… увольняться. И потом куда? Здесь не оставят. Здесь… место для своих.

А этих своих она ткнула носом в грязь.

– Могу… подработкой… ночью, – она вцепляется в свою сумку. – Подежурить… когда своих нет.

– Подежурь, – соглашаюсь. – А малого куда денешь?

– Подруга присмотрит. Мы вместе квартиру снимаем. Они ладят. Да и Тимоха самостоятельный. А деньги мне нужны.

Я это вижу. Понимаю.

И она понимает.

– Что думаешь? – спрашиваю. – Про план твоего бывшего?

– Придурок он…

Ну это очевидно.

– Жаль, раньше не понимала. А так… не надо.

– Чего не надо?

– Если вдруг появится у вас мысль оставить Тимохе… деньги там… не надо.

– Почему?

– Потому что тогда он его отберёт, – и в глазах тоска. – Заявит, что у него жильё… и связи… у него тетка в прокуратуре.

Ну да, сестрица наша карьеру сделала весьма неожиданную. Оно-то секретарь при прокуратуре тоже, если разобраться, невеликая птица, но иные связи не в должностях.

– Ему ведь Тимоха и не нужен. Но как опекун…

Он будет иметь права на деньги.

– Молодец, – говорю. – Что понимаешь… и не бойся. Я не настолько мозгами размяк. Упыри… они устойчивые.

Ленке надо будет шепнуть.

Пусть придумает чего. Наверное, всё же мозгами размякать начинаю. А хорохорился-то… какой из меня упырь. Впрочем, приехавший Антоненко уверил, что самый настоящий. Нет, будет он мне тут бумажки пихать на подпись с надеждою, что читать не стану.

Стану.

И обсудить контракт сил хватит. И вообще… я ещё живой.

На этот раз возвращаюсь почти в момент. Раньше такого не было. Какой-то кусок нет-нет да выпадал. А тут вот если и ушло, то буквально пара секунд. Дверь за дознавателем закрывается.

А Савка сидит.

Жует плюшку и радуется, что всё так хорошо сложилось.

Ну да.

Хорошо.

Для кого-то.

Но мне всё это не нравится. Очень не нравится.

– Почему? – интересуется Савка, прихлёбывая остывший чаёк. Причём торопливо так, уже сообразил, что в любой момент отобрать могут, что не для его, Савкиной, персоны нынешняя благодать.

– Потому что он не спросил о том, что было ночью.

А ведь должен был.

Он же ради происшествия этого и припёрся. А тут чаи, беседы на отвлеченные темы о смысле жизни и иных высоких материях. Чудовища же ночного будто и не было. И сомневаюсь, что господин дознаватель опасался нанести мальчику непоправимую психологическую травму.

Нет…

Дело в ином.

В чём?

Он знал, что случилось? Без Савкиных показаний.

– Он хороший.

– Да просто замечательный, – соглашаюсь с Савкой, сожалея, что привязаны мы к кровати, точнее Савка. Ну и я с ним.

Мне бы бесплотной тенью выйти.

Прогуляться по здешним коридорам в виде призрака. Да и послушать, о чём любезнейший Михаил Иванович беседует с другими свидетелями.

И отзываясь на желание моё, внутри шевельнулось… что-то.

Часть меня?

Такая, которая подалась наружу, готовая покинуть Савкино тело? Это… возможно? Хотя… я ж не пробовал. А если…

Я сосредоточился, подталкивая эту часть. Потихоньку… понемногу.

– Ой, – Савка поднял руку и растопырил пальцы, над которыми будто дымка собралась. Но вот она обрела плотность и с руки скатилась тень.

Натуральная.

Этакой чёрной каплей, хорошо видимой нами обоими. Она плюхнулась на колени, соскользнула на пол, собираясь и вытягиваясь черным ужом. А потом, извиваясь, споро поползла к двери. Причем сейчас икона, над этой дверью висящая, тень нисколько не смутила.