Громов: Хозяин теней - Демина Карина - Страница 15

Олигарх. Ну или почти.

Хрена.

– Ты… – просить я не привык, но тут иначе не выйдет. – Того паренька… если захочет, то привези. Ладно? Только нормально… без этих вон.

А то явятся мордовороты. Напугают.

– Можешь с мамкой, чтоб глянула, что тут никто обижать не станет.

– А ты меняешься, Громов, – Ленка смотрит внимательно. – Возможно…

Запнулась.

Не сказала, что к лучшему это. Или к худшему. Или потому, что мозги плавятся. А они плавятся. И когда Ленка берет телефон – с Антоненко договаривается, не иначе – я закрываю глаза. И уже почти без усилий оказываюсь там.

Лазарет.

Запахи знакомые. Да и где мне ещё быть? Но не один. Мы с Савкой лежим в кровати, а над нею нависает фигура.

От фигуры пахнет спиртным.

И она покачивается. Будто человек этот всё никак не может решение принять. Или принял, но в голове, а взять и сделать то, чего он там в голове надумал, оказалось сложнее. В руках он мнёт что-то…

Подушку?

Серьёзно?

Савка. Дёргаю мальца, пытаюсь во всяком случае, но не выходит. Савка прячется где-то там, в глубинах то ли разума, то ли души. Главное, что спрятавшемуся там, ему выглядывать не хочется. Как ребенок, который при пожаре под кровать забивается, надеясь спастись.

Нет.

Не выйдет.

И раз уж так, я занимаю тело. Приоткрываю глаза. Осматриваюсь, отмечая, что очертания предметов становятся чётче. И мужика узнаю – тот, свежеявившийся, который нас продать кому-то собирался.

А теперь, когда не вышло, прибить?

Ни хрена это не логично.

И главное, видно, что трусит, что прям весь на дерьмо исходит, до того ему страшно и непривычно. Ну да, убивать людей непросто. Особенно в первый раз. А тут ребёнок.

Дети…

Спокойно убивают детей лишь конченные психи. Этот же…

– Дяденька, – я решил рискнуть и глаза открыл. – Дяденька, а что вы делаете… мне страшно, дяденька!

И сказал это громко. А ну как тут ещё кто есть поблизости.

– Я? – он стушевался и от кровати отскочил, убирая подушку за спину. – Я тут…

Как есть трус.

И из тех, кто до последнего будет отступать. А потому самое главное – не загонять в угол.

– Вы… меня лечите, да? – и глазками хлопнуть. Не знаю, видит он там что или нет, но хлопаю старательно и голосок вымучиваю жалостливый. – А что со мною было, дяденька? И попить бы…

– Попить… да, попить…

Внимание его переключается, а я выдыхаю. Если он не решился убить меня спящего, то бодрствующего тем паче не рискнёт.

– Сейчас. А ты что, не помнишь?

– Помню… плохо помню… вот как бегал… и вернулся…

– Куда бегал?

– Так, вокруг. Для здоровья. У меня здоровье слабое. Я решил, что если бегать буду, стану сильным… вот как вы.

Он что-то там пыхтит. И уходит недалеко, к столу, на котором графин с водой стоит. Наполняет стакан. Возвращается. Пить страшно, а ну как плеснул чего. С другой стороны, что ему мешало это и сделать? А он с подушкой припёрся. Значит, или нечего плеснуть, или опасается, что отравление обнаружат.

Сказать определённо сложно. Я слишком мало знаю про мир.

Пью.

Вода местная имеет своеобразный привкус, но его я уже знаю.

– Ты… мальчик… отдыхай, – велит Антон Павлович. – Тебе надо восстанавливать силы…

– Антон Павлович? – дверь открывается без стука, и в комнату входит Евдокия Путятична. – Что вы тут делаете?

– То, что и должен.

Он чуть дёргается, но вспоминает, что треклятая подушка лежит на табурете, у стола с графином, и успокаивается этим.

– Наблюдаю за пациентом.

– Что ж. Очень рада, что вы снизошли до исполнения непосредственных обязанностей, – голос Евдокии Путятичны сочится ядом. – Но теперь я вас сменю. Вам стоит… подготовиться.

– К чему?

– Ко встрече с дознавателем.

– Синод? – обречённо поинтересовался Антон Павлович.

– Он самый… завтра с утра и прибудет.

– С чего вдруг так скоренько зашевелились?

– Понятия не имею, – она подвигает стул и садится подле кровати. – Возможно, рядом оказался. А возможно… разные слухи ходят, Антон Павлович.

– Вам ли слухам верить…

Эти двое за время моего отсутствия то ли договорились, то ли примирились. Во всяком случае прежнего раздражения я не ощущал.

– Порой только им и остаётся… цензура в последние годы стала куда как жёстче. И многое до людей просто-напросто не доходит. Впрочем, не стоит пугать юношу. Давно очнулся?

– Только что. Воды вот попросил. Я и налил.

Антон Павлович явно не спешил уходить.

– Как твоё самочувствие? – обратилась ко мне Евдокия Путятична.

– Голова болит, – честно ответил я, хотя и не был уверен, что болела она после стычки с тварью. Может, Савкино тело так на меня реагирует. – И есть хочется. Очень.

– Это нормально. Энергетическое истощение…

– Чай поможет, – согласилась с ним Евдокия Путятична. – С вареньем. И сушки есть.

– Я печенье привёз. Шоколадное. Будете?

Отказываться она не стала. Я тем более. Не настолько я вежливый, да и не положено сироте. Так мы и пили чай с сушками, вареньем крыжовенным, которое Евдокия Путятична намазывала на ломти белого хлеба, и шоколадным печеньем.

Просто пили.

Молча.

И так же молча, допив, они разошлись, а я остался. Разве что Евдокия Путятична в дверях сказала:

– Завтра прибудет дознаватель от Священного Синода. Он хочет поговорить с тобой. Не следует его бояться…

И тут соврала. Мы это поняли.

– Главное, – добавил Антон Павлович. – Не пытайся от него что-то утаить…

Интересное, однако, напутствие.

О прибытии дознавателя возвестила суета. Сперва, стоило чуть придремать, нагрянула Зорянка с ведром и веником. И громко охая, причитая и молясь – причём получалось у неё как-то одновременно – принялась наводить порядки.

– Господи, что ж это деется, что деется… – повторяла она, натирая дежурные иконы. Время от времени Зорянка поплёвывала на тряпку, а потом тёрла с особым остервенением.

Затем поменяла бельё.

И даже без ворчания почти выдала новую одежду.

Заглянула и Евдокия Путятична.

Антон Павлович, от которого тянуло свежим перегаром, пощупал лоб и рекомендовал лечение отдыхом. А батюшка Афанасий, вошедши в лазарет, щедро облил святою водой. Подозреваю, больше досталось мне, нежели стенам, но на том всё и затихло в ожидании.

Завтрак и тот отложили.

Я даже начал было подумывать, не попросить ли ещё еды, потому как шоколадным печеньем с сушками долго сыт не будешь, но услышал рокот мотора. Затем раздались голоса. Хлопнула дверь.

И другая.

Пол заскрипел под тяжестью тела. И, наконец, явился дознаватель Священного Синода.

От него пахло мятой и ещё клубничным вареньем. Сдобой. Ванилью. И главное, запахи эти не перемешивались, существуя каждый по себе. Они окутывали массивную фигуру дознавателя облаком, словно бы желая сгладить и очертания ее, и в целом страх, который люди испытывали пред Священным Синодом. В глазах же Савки, который только-только выполз из убежища души или разума, дознаватель вовсе был огромен. Он заслонил собой не только дверь и отца Афанасия, увязавшегося следом, но и весь мир.

– Доброго дня, – произнес дознаватель неожиданно мягким голосом. – Как себя чувствуете, молодой человек?

И улыбнулся. Вот хоть мы не могли видеть, но я остатки души поставить готов был, что он улыбнулся.

– Д-доброго дня, – слегка заикаясь, выдавил Савка. И попытался сползти с кровати.

– Лежи, лежи, – дознаватель замахал руками. – Тебе вставать ещё рановато.

– Лежи, – буркнул и я.

Вот не понравился мне этот тип. Категорически.