Русь. Строительство империи 4 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 20

— Может, — буркнул я, не сводя глаз с всадника. — Ратибор, что скажешь?

Он пожал плечами, но ответил тихо:

— Венгры. Такшонь, поди. Ты же к нему гонцов слал.

Такшонь. Неужели дошли посланцы Калиты? Или это ловушка? Если это он, то тысяча копий и полутысяча всадников — это сила, которую я могу повернуть на Киев.

— Добрыня, Ратибор, пойдем со мной, — сказал я, поворачиваясь к ним.

Я махнул всаднику, показывая, что иду. Мы вышли из ворот.

Лагерь венгров раскинулся у подножия холма — низкие шатры из шкур. Воины стояли вдоль пути, глядя на нас. Высокие, в кожаных доспехах, с длинными усами. У каждого сабля или лук, копья торчали из земли, как лес. Пахло жареным мясом и конским потом. Я шел, чувствуя их тяжелые взгляды. Добрыня рядом хмыкнул, шепнув:

— Поглядывают, будто добычу делят. Не доверяю я им, княже.

— И я не доверяю, — ответил я тихо. — Но если это Такшонь, то говорить будем. А там посмотрим.

Всадник привел нас к большому шатру в центре лагеря. Шкуры на нем были темные, почти черные, с вышитыми красными узорами, внутри горел огонь и дым валил наружу. У входа стояли двое — широкоплечие, с саблями наголо, но нас пропустили, едва всадник что-то буркнул. Я шагнул внутрь, пригнувшись, чтобы не задеть низкий полог. В нос ударил запах дыма и шерсти. Шатер был просторный, стены увешаны коврами с дикими узорами — звери, стрелы, солнце. Посреди горел очаг, над ним висел котел, в котором что-то булькало. А у дальней стены, на груде шкур, сидел глава всего этого.

Крепкий мужик, лет сорока, с густой бородой, спадающая на грудь. Лицо обветренное, глаза узкие, хитрые, как у лиса. На нем была кожаная броня, расшитая медными бляхами, у пояса — сабля с резной рукоятью, а рядом лежал лук, длинный, почти в рост человека. Он смотрел на меня, не вставая, и ухмыльнулся, показав желтые зубы. Рядом с ним сидел еще один, помоложе, с такими же усами, но без брони — в рубахе и штанах, с ножом в руках, которым он чистил яблоко.

— Ты Антон, князь Переяславца? — спросил Такшонь, с хрипотцой.

Говорил он на нашем языке, но с акцентом, будто слова жевал перед тем, как выплюнуть.

— Я, — ответил я, останавливаясь у очага. Добрыня и Ратибор встали за мной, молча, но оба готовы выхватить оружие в любой момент. — А ты князь венгров?

Он кивнул, ухмылка стала шире. Он приглашающее пригласил сесть на шкуры, мы сели.

— Такшонь я. Слыхал о тебе. Гонцы твои дошли, а я и решил сам прийти, посмотреть, что за князь такой, что чужие мечи зовет.

Я прищурился. Пришел сам? Это хорошо или плохо? Я кивнул на шатры за стенами.

— Это мирный поход или мне стены крепче держать?

Он засмеялся, как собака тявкнула. Молодой с ножом тоже хмыкнул, не отрываясь от яблока.

— Мирный, пока ты сам мир держишь, — сказал Такшонь, наклоняясь вперед. — Слыхал я, ты тут знатно порезвился. Киевлян разбил. А у нас с Киевом свои счеты. Уверен, пойдешь мстить за своих. Вот и подумал — может, вместе пойдем?

Я молчал, перебирая его слова. Вместе на Киев? Это то, что мне нужно. Полторы тысячи венгров — это сила, которая может значительно усилить меня. Но венгры — не друзья, это наемники, а наемники любят золото. Я бросил взгляд на Добрыню — он молчал. Ратибор смотрел на Такшоня, как на зверя в клетке, — спокойно, но с расчетом.

— Вместе — это как? — спросил я, скрестив руки на груди. — Ты мне мечи даешь, а я что?

Такшонь откинулся назад, потянулся к котлу и зачерпнул деревянной ложкой что-то густое, пахнущее мясом и специями. Он отпил, вытер бороду рукавом и только тогда ответил:

— Мечи мои, да. Тысяча воинов, копья, луки, сабли. И полутысяча всадников. Идем с тобой на Киев, бьем твоих врагов. Но золото твое. И добыча — пополам.

Я кивнул, прикидывая. Золото у меня есть. Добычу делить — не жалко, если Киев взять удастся. Но что-то в его голосе, в этой ухмылке, меня цепляло. Слишком легко он согласился. Или это я слишком подозрительный стал?

— И еще одно, — добавил я, — венгры мои в города твои не входят. Стены бьем, ворота открываем, а дальше я сам.

— Лады, — быстро согласился венгр.

— До зимы пойдешь? — спросил я, глядя ему в глаза. — Или как?

Он снова засмеялся, хлопнув себя по колену.

— До зимы, князь. Зима придет — домой пойдем. У нас свои земли, свои дела. Но до того — мечи твои. Слово даю.

Слово венгра. Я хмыкнул про себя. Слово — это ветер, а ветер переменчив. Но выбора у меня не было. Восемь сотен против Киева — мало. А полторы тысячи венгров сверху — это уже почти две с половиной тысячи. Я наклонился ближе к очагу, чувствуя жар на лице.

— Хорошо, — сказал я. — Идем вместе. Золото дам, добычу поделим. Но если предашь — голову сниму, Такшонь. Сам.

Он кивнул, ухмылка не исчезла, но глаза сузились.

— Договорились, князь. Завтра выступаем?

— Через два дня, — ответил я, поднимаясь и поворачивая к выходу. — Готовь своих.

Я вышел из шатра, Добрыня и Ратибор за мной. Снаружи венгры провожали нас взглядами. Я шел обратно к воротам, чувствуя, как гудит голова. Союз с Такшонем — это риск.

— Княже, — начал Добрыня, понизив голос, когда мы отошли от лагеря. — Ты ему веришь? Смотрит он, как купец на базаре, что тебя обвесить хочет. А эти его усачи — грабители, не воины. Предать могут.

— Не верю, — ответил я, не сбавляя шагу. — Но мне не вера нужна, а мечи. Тысяча копий и пять сотен всадников — это сила, Добрыня. С нашими восемью сотнями Киев не взять, сам знаешь.

Он хмыкнул, но спорить не стал. Ратибор молчал, только кивнул чуть заметно, будто соглашаясь. Я бросил взгляд назад — шатер Такшоня все еще виднелся, дым вился над ним, как змея. Венгры не походили на друзей, но и врагами пока не были. Наемники. А с наемниками я работать умел — главное, держать их в узде и платить вовремя. Мы дошли до ворот и Алеша, увидев нас, махнул рукой с башни. Ворота заскрипели, открываясь, дружинники расступились, пропуская меня внутрь. Ярополк ждал у стены, скрестив руки, его светлая борода топорщилась от ветра.

— Ну что? — спросил он. — Кто это был?

— Венгры, — ответил я, останавливаясь. — Такшонь, их князь. Хочет идти с нами на Киев.

Ярополк прищурился, Илья рядом прогудел что-то невнятное.

— И ты согласился? — продолжал Ярополк, с тревогой. — Чужаки, Антон. Они не за Русь, они за золото. А если Сфендослав их перекупит?

— Не перекупит, — буркнул я. — Золота у меня хватит. А мечи их мне нужны. Ты сам говорил — восемь сотен против Киева не вытянут. Теперь будет намного больше. Это уже войско.

Он сжал губы, но кивнул. Видно было, что ему не по душе, но спорить не стал — понимал, что я прав. Я махнул Добрыне и Ратибору, чтобы шли за мной, и двинулся к терему. Надо было думать, как это все провернуть. Венгры — сила, но сила дикая, необузданная. А мне нужен порядок, чтобы Киев взять, а не просто кровью залить поле перед ним.

В тереме было тепло, пахло хлебом — Милава хлопотала у очага. Я скинул плащ, бросил его на лавку и сел у стола. Добрыня плюхнулся рядом, Ратибор встал у стены, скрестив руки.

— Золота у тебя много, княже, — сказал Добрыня, потирая бороду. — Но они жадные. Добычу пополам — это половина Киева, если возьмем. Не жирно ли им?

— Не жирно, если Киев наш будет, — ответил я. — Главное — договориться четко. Я их до стен доведу, а дальше — сами. Но обманут — пожалеют.

Ратибор наконец подал голос:

— Договор нужен. Не слово, а знак. Венгры уважают клятвы на крови. Дай им такое — крепче держаться будут.

Я кивнул, задумавшись. Клятва на крови — это дело серьезное. У нас такое тоже бывало, но редко. Если Такшонь согласится, то это уже не просто слова на ветер. Я откинулся на спинку лавки, глядя в потолок.

— Ладно, — сказал я. — Завтра с утра иду к нему снова. Договор скрепим. Но вы с Алешей и Веславой готовьте дружину. Нужно много самострелов.

Дверь скрипнула и вошла Милава. Волосы растрепаны, руки в муке, глаза строгие. Она посмотрела на меня, потом на Добрыню с Ратибором, пробурчала: