Вероника. Исповедь влюблённой - Эвина Лариса Борисовна - Страница 19

Доктор Санникова настойчиво убеждала её не отказываться от оформления инвалидности. Вероника долго сопротивлялась. Но, взвесив ситуацию, отключив эмоции и включив логику, поняла, что бизнес-леди с историей лечения в клинике ей уже не быть. А чтобы устроиться на работу в госучреждение, не хватало знаний латышского языка. И мозг Вероники судорожно искал выход из создавшейся ситуации. Она хотела ни от кого не зависеть и чтобы дело, которым бы она занималась, приносило ей удовольствие. В тот момент удовольствие ей приносили цветные картинки и не очень зрелые импульсивные стихи. Но до монетизации своих хобби было далеко.

Незаметно пролетели дни, и Веронику ждала выписка с направлением на комиссию для получения инвалидности. Жаль было расставаться с женщинами, которые за это время стали для неё подружками, но главврач настойчиво рекомендовала оставлять все знакомства за стенами больницы. Вероника нарушила её запрет и оставила Людмилу в своих подружках.

Они практически в одно время покинули лечебницу. Девушки были из разных песочниц, и жизненные пути у них были разные. Но изредка им хотелось перезваниваться и быть в курсе дел друг друга. Объединили их дни, проведённые в больнице, а также общий диагноз — шизофрения.

Никто из них не озвучивал это слово. Не сговариваясь, они называли своё заболевание ласково и нейтрально «плохой характер». А, как известно, от характера не лечат. Спустя какое-то время Веронике попались две цитаты, одна из которых звучала так: «Характер — величайший умножитель человеческих способностей» (К. Фишер). А вторая была настолько глубока, что её хотелось оспорить: «Характер — это окончательно сформировавшаяся воля» (Новалис). Так что про Веронику и Людмилу можно было сказать, что сошлись два характера.

Вероника знала, что Людмила после выписки из больницы вышла на свою постоянную работу. Она дежурила по двое суток посменно в частной сауне. Работа Людмиле нравилась, и платили там хорошо.

Вероника, помозговав недельку, решила пойти учиться на курсы гидов по соседней Эстонии. Продолжительность курсов — месяц Деньги на оплату занятий дал её бывший компаньон, который знал о случившемся с ней несчастье. Он чувствовал себя виноватым, ведь именно по его просьбе Вероника работала на него в лесной промышленности. Работа была ненормированная по времени, иногда до двух часов ночи. Приходилось вспоминать математические формулы для расчёта объёма древесины и коэффициенты выхода готовой продукции. Вероника допускала, что у неё, как у Анны с физмата, «перегорела микросхема» из-за большого умственного напряжения. А волнения из-за Гоши лишь подтолкнули нервный срыв.

Записавшись на курсы в туристическом агентстве, Вероника сразу почувствовала себя здоровой. Но рисовать и писать стихи продолжала, как не переставала записывать любовные письма Георгию в тетрадь.

Однажды она гуляла по городу и ей на глаза попала реклама, что в помещении Музея истории медицины выставляются картины пациентов Государственного центра психиатрии и наркологии. Вероника, не раздумывая, направилась по указанному адресу. Ей было интересно сравнить свои рисунки с работами других больных.

В комнате на первом этаже она нашла то, что искала. Небольшие, формата A4, листы, исчирканные простыми карандашами, напоминали ей опыты с обезьянами в Сухумском питомнике. По уровню развития Вероника поставила себя и свои картины на четыре ступени выше приматов из опыта и пациентов клиники. Теперь она не сомневалась, что ей нужны профессиональные эксперты. И это касалось не только живописи, но и поэзии.

Покинув музей, она перешла дорогу и углубилась в старинный парк. Найдя одинокую скамейку, достала свою сокровенную тетрадь и начала писать письмо Гоше. Ей нужно было выговориться, и она не боялась это делать, как будто начиная с каждым монологом жизнь с чистого листа.

Письмо от меня, сошедшей с ума от разлуки, от невозможности встретиться и поговорить. Я, в конце концов, прихожу в себя и начинаю думать логически: может, никто и не чинит никаких препятствий между мной и объектом вожделения под кодовым названием F1? Так я тебя зашифровала — Г. Г., имя и фамилия кириллицей, и 1 — единственный.

Может, говорить не о чем. встречаться незачем? Иногда молчание выразительнее слов.

Но когда ум логически «доходит» до такого расклада, разум зашкаливает и начинает вопить по Станиславскому: НЕ ВЕРЮ!!! НЕ ХОЧУ ВЕРИТЬ! НЕ БУДУ ВЕРИТЬ! Потому что, если отберут веру, я умру в этом мире алгоритмов и программ, изучаемых когда-то в университете:

lfF1… fogo …

lfF2 … to go …

lfF3 … to go …

Я верующий РОМАНТИК, и я не виновата, что в детстве зачитывалась Мопассаном и Цвейгом. Бальзаком и Дюма. Достоевским я увлеклась достаточно поздно, после многочисленных обманов и предательств, когда захотелось разобраться, как и почему люди так различаются, хотя и воспитаны на одних и тех же книгах в школе, где нам прививали одни и те же жизненные ценности.

Я живу и умру романтиком. Меня в моих мечтаниях ожидает розовая смерть. В один прекрасный день, отложив в сторону очередной прочитанный роман, я протяну свою прозрачную руку к букету стоящих в вазе цветов, вдохну их смертельный аромат и без боли в один миг попрощаюсь с бренной жизнью. Быстрой, как полёт бабочки, будет моя кончина. Я хотела бы умереть, как будто понарошку.

Ой, меня немного занесло в своих размышлениях о смерти романтиков. Попробую раскрыть тему моего письма с другой стороны.

Я пишу тебе, своему любимому человеку, который из XXI века случайно перенёсся в царскую Россию и попал на службу, как крепостной сибирский крестьянин. И так как он был безграмотный, влюблённая в него графиня не получала писем. Извини, меня опять занесло, но так легче оправдать твоё молчание. Я тебя очень люблю и оправдываю твою сдержанность по отношению ко мне и моим письмам. Хотя на что тут обижаться — я не отправляю их тебе. Но, тем не менее, я позволяю себе размышлять над тем фактом, что ты мне не пишешь. И нахожу объяснения в твоём суровом пуританском сибирском воспитании — это моё гуманное отношение к тебе. А порой, будучи в грусти и меланхолии, я обвиняю тебя в абсолютной невоспитанности. Тебе повезло, что существует понятие «презумпция невиновности», если ты даже увяз в преступлении по уши. Я всюду ищу тебе оправдание. Где ты ещё найдёшь такие гуманные, либеральные законы? Смертная казнь отменена мною, а пожизненное заключение изменщика выражается в непрекращающейся песни любви к нему… Думаю, для тебя это суровое наказание. Сумел внушить мне любовь к себе — получай бумеранг исправительного срока. Так сказать, от звонка до звонка. И этот последний звонок должен прозвенеть в голове у «карающего органа», то есть у меня.

Интересно, я тебя напугала своей откровенностью или заставила немного улыбнуться? Хотелось бы второго, хотя мои детки говорят, что у меня проблемы с юмором. Между тем, когда их нет рядом, я часто смеюсь. Смеюсь от своих мыслей. Врачу, правда, не рассказываю: боюсь изменят диагноз, а он у меня и так «весёлый». Ещё бы, когда я рассказала, в каких страстных любовных отношениях я с тобой состою, мне сразу влепили маниакальность. Извини, меня опять занесло. Есть оправдание — наболело. Надеюсь, сейчас тебе уже не так страшно. Внутренний голос мне подсказывает, что тебе уже всё равно. Тогда терпи или прекрати это «безобразие» своим появлением у меня в квартире. Поговори со мной по душам, по-взрослому, в конце концов. А то я в общении со своими детьми оторвалась от реальности и веду себя, как они, как незрелые, зелёные подростки…

Выскажи мне всё, что ты думаешь по поводу моей «тирании». Скажи, что ты даже квартиру поменял, лишь бы избавиться от моих посягательств на твою «свободу выбора». Извини, ты дал мне повод. Терпи, мне нужны эти письма, нужно «выговориться», а ближе тебя в этом вопросе у меня никого нет.