Соль под кожей. Том третий (СИ) - Субботина Айя - Страница 47

«Что ты наделал, Лори? Что я натворил?»

Проталкиваю язык дальше ей в рот, где она влажная и горячая, и на вкус как соленый морской воздух на том тропическом пляже, куда она меня однажды отвезла.

Между ногами ты такая же, Лори?

Господи, дай мне силы просто вытрахать ее рот своим языком — и остановиться.

Она настолько крышесносная, что я чувствую себя заново лишенным девственности, но ощущается это в хулиард раз круче, чем было в мои пятнадцать.

Каким дьяволам нужно продать душу за возможность вырвать Валерию Ван дер Виндт из своего штопанного сердца?

А потом я чувствую на своей груди ее ладонь.

Тонкие прохладные пальцы, но это касание обжигает как серная кислота.

И — очень вовремя! — приводит в чувство.

Возвращает в голову трезвую мысль о том, что Лори здесь не для того, чтобы со мной потрахаться. Она пришла сказать, что в их счастливом дуэте, я — третий лишний.

И это хорошо, что хотя бы у одного из нас хватило силы воли разорвать эту на двести процентов нездоровую хуйню. Мне просто нужно немного помочь ей, подтолкнуть туда, откуда она сможет, не моргнув глазом, обозвать меня бессердечной бездушной скотиной.

Давай, мудила. Ты столько раз делал это раньше.

Но почему же именно в этот раз так хуево?

Я знаю ответ, но запрещаю даже думать о нем, пока она здесь и пока моя рожа корчится под маской «Мудака». Пока мои внутренности покрываются кровоточащими порезами, потому что на мгновение, когда я с силой отрываюсь от ее губ, я вижу ее лицо таким…

Блядь, она же на десять лет меня младше.

У нее впереди вон целый Авдеев-мать-его-Блестящий-принц, ребенок, семья. Нормальная такая, авдеевская семья по всем канонам. Куда я прусь.

Лори медленно открывает глаза.

Поднимает руку. Проводит пальцами по губам. Слизывает маленькую капельку крови с ранки. Ее губы дергаются, чтобы улыбнуться, но потом она со всего разбега налетает на мою каменную рожу — и вместо улыбки на нее лице гримаса а ля «Я так и знала».

— Не очень ты похожа на женщину, которая кайфует в постели со своим идеальным мужиком. — Я должен доиграть до конца. Осталось совсем немного.

— Может потому, что я трахалась с ним всего один раз? Может, потому что хотела потрахаться с кем-то другим? — Смотрит на меня с вызовом. — Такая мысль не приходила в твою гениальную голову, Шутов?

«Ты перестала называть меня придурком, обезьянка», — отмечаю с горечью. Потому что она всегда делала это с теплом, даже когда орала и отчитывала.

— Будешь бегать ко мне на тайные свидания от мужа? — Меня сама мысль о том, чтобы делить ее с другим мужиком наизнанку выворачивает, но и этого она тоже никогда не узнает. — Говорят, некоторые женщины нарочно выходят замуж, чтобы потом кайфовать от встреч с любовником. Это типа заводит.

— Вижу, ты уже начал практиковаться с Рудницкой. — Тыльной стороной ладони Валерия медленно — демонстративно медленно — стирает мой поцелуй с губ. Чтобы я точно прочувствовал все отвращение, с которым она это делает.

— Я вас обеих потяну, Ван дер Виндт. Но в память о нашей старой дружбе, ты можешь рассчитывать на приоритет.

В голове некстати крутится цитата из дурацкой песни: «Дайте «Оскар» этой богине…»

Это я про «Мудака», который методично и безжалостно выкорчевывает из обезьянки последние кусочки тепла.

— В память о старой дружбе… — повторяет Лори. Грустно улыбается. — Прости, да, как же я вдруг могла забыть, что мы просто_друзья. Всегда и чтобы не случилось — просто_друзья. Знаешь, Шутов, а я ведь люблю тебя.

Я на выдохе что есть силы заталкиваю ладони в карманы, яростно, из последних сил сжимаю в кулаках предательски скользкую ткань подкладки.

Она меня снова переиграла. Уже в который раз. Я со счету сбился.

Пока я тут корчу офигевшего бессердечного ублюдка, Лори спокойно признается мне в любви.

И мое наполненное до краев токсичное болото вдруг превращается в долбаную, блядь, полянку с колокольчиками и кроликами.

«Я тебя тоже люблю, Лори! Я без тебя не знаю, как жить!»

Открой рот, тварь, и просто скажи ей.

Подожги этот костер.

Ты там уже давно горишь.

Но, может, сгореть вдвоем — не такая уж плохая идея?

— Но еще больше, Шутов… — Лори даже не пытается спрятать слезы: две влажные дорожки на щеках, тонкие, почти незаметные. — Еще больше я тебя ненавижу.

«Я не стою твоих слез, обезьянка».

И хотел бы огрызнуться — а не могу, потому что глотку будто залили свинцом.

— И вот это, — показывает пальцами на влажные следы, — последнее, что ты от меня получишь. На мне чертов дорогущий макияж, Шутов, и я не позволю тебе снова все испортить.

Она уходит.

Еще стоит здесь и даже не шевелится, но ее здесь уже почти нет.

— Считай это последним уроком, обезьянка. — Хмыкаю. Умоляю сердце остановиться прямо сейчас и не дать мне захлопнуть последнюю дверь между нами. Но волшебный израильский доктор безупречно сделал свою работу и этот кусок мышц продолжает накачивать кровью мое тело. Продолжает поддерживать жизнь в костях и мышцах под кожей. Хотя, вряд ли то, что от меня осталось, можно назвать «жизнью». Но по хуй. Как же по хуй, если это — конец для нас. — Теперь ты знаешь, что «я тебя люблю» — это просто бесполезные слова.

— Спасибо, учитель.

— Ну раз мы все выяснили — вали на хуй к своему Сверкающему рыцарю, Валерия. А то вдруг у меня тормоза откажут, и я решу проверить, насколько мокрой ты стала просто потому что я засунул язык тебе в рот, как и всем остальным тёлкам до тебя?

Она даже не собирается огрызаться в ответ.

Вообще почти никак не реагирует, держит удар абсолютно безупречно.

Ее выдают только слегка дрогнувшие ресницы.

Лори оглядывается, находит взглядом мой валяющийся рядом пиджак.

Поднимает, почти заботливо отряхивает.

Вкладывает в карман кольцо.

Кладет на гору каких-то ящиков.

Уходит, оставив меня без прощального: «Иди ты на хуй, Шутов».

А мне становится пусто.

И тихо, как в гробу.

— Валерия Дмитриевна, примите мои…

Не успеваю вернуться в зал, как на меня буквально накидывается какой-то мужчина, чье лицо и возраст я не в состоянии рассмотреть за пеленой в глазах. Он что-то говорит и говорит, толкает какую-то, кажется, невообразимо пафосную речь, но я даже отдельных слов разобрать не могу, потому что в ушах до сих пор звенят слова Шутова.

Про то, что мы друзья.

Про то, что он не откажет, если вдруг мне приспичит потрахаться без обязательств. Или он сказал по-другому? Или он вообще ничего такого не говорил? Не было того ужасного разговора, после которого у меня… как будто и не болит нигде?

И все это было просто моей очередной попыткой проиграть один из вариантов нашего возможного расставания. Я даже зал осматриваю в поисках одной-единственной невообразимо белобрысой, почти платиновой головы, но его нигде нет.

— О, простите… — сочувствует мой собеседник и вкладывает мне в ладонь салфетку. — Я не хотел разбередить вашу рану. Не держите зла на старика, Валерия.

Очевидно, принял мои слезы за траур по Андрею.

Из моего горла вырывается нервный смешок, я прошу прощения и со всех ног несусь в уборную. По дороге приходится грубо отшить еще парочку желающих вывалить на меня фальшивую скорбь, так что, когда оказываюсь внутри женского туалета, молниеносно закрываю дверь на защелку и буквально падаю на нее спиной.

Хочется проверить телефон, увидеть там сообщение от своего Дьявола, где он обязательно скажет, что это была просто еще одна попытка меня взбодрить. А потом вспоминаю, что сказала ему и мотаю головой. Нет. Я же не собиралась признаваться ему в любви. И точно не хотела говорить, что ненавижу.

Но все те слова, которые он бросал в меня как метательные ножи, попадали точно в цель, делали так невыносимо больно. Что еще мне оставалось? В ту минуту я действительно желала ему провалиться на месте, исчезнуть из моей жизни как дурной сон. Это была защитная реакция. Рефлекс. Шутов сам учил меня всегда давать сдачи, даже если дело яйца выеденного не стоит.