Крупа бывает разная (сборник) (СИ) - Дашкевич Виктор - Страница 17

— Я поеду в столицу! Государю буду служить! В Тайном сыске!

Глава семьи вышел из столовой, потянулся, протянул руку и посмотрел бумаги. И поманил Иннокентия.

— Собери вещи Федора. И сам приготовься. Тоже служить поедешь. Следи за моим сыном. Пить и в карты играть не давай, понял?

Из воспоминаний его выдернул резкий запах мяса и чеснока. И железа и пороха. Иннокентий открыл глаза. Прямо перед его носом маячил кусочек сала, нанизанный на штык.

— Жри давай!

А вот и Степан… Значит, снова заступил в караул. За его спиной стоял колдун, и на этот раз никакой улыбки на его лице не было. Зато Иннокентий сумел выдавить из себя ее подобие, хотя нестерпимо хотелось вцепиться в этот кусочек зубами, да так, чтобы сталь штыка захрустела.

Нет, больше всего хотелось вцепиться в горло проклятому мятежнику. И рвать, рвать в клочья, наслаждаясь теплым, дымящимся мясом. А потом уже приняться за Степана. И за второго, как его… память начинала подводить. Зато улыбка стала вполне натуральной, и Иннокентий даже, кажется, ощутил запах кровавой разорванной плоти. И отвернув голову от куска сала, медленно и монотонно проговорил:

— Я не служу преступникам и бунтовщикам. Я служу только государству.

Он снова погрузился в память.

— Ну вот, готово, — его светлость князь Бестужев, отступая на шаг, указывает на Иннокентия, стоящего в центре алатыря: — А ну-ка, Иннокентий, назови свои высшие приоритеты.

— Служба государю нашему и защита его. Служба Российской Империи, защита и поддержание закона и порядка, — тихо, но твердо говорит он.

— Подумать только… — это голос графа Ростопчина, его будущего хозяина, — даже не верится. А ведь перекрылись обычные-то приоритеты… и все, никак теперь не стереть, а, ваша светлость?

— Никак, — в голосе князя Бестужева звучит неприкрытая гордость, — только если в Пустошь отправить.

— А ну как сожрет он меня? Сбежит?

— Может, и сбежит. Да только когда поймают его — снова служить станет. Не украсть его теперь у государства и себе не присвоить.

— Небывалое чудо…

В ушах Иннокентия раздался грохот аплодисментов.

…Он уже не чувствовал ни боли от ударов, ни запаха еды. Иногда его вынуждали открывать глаза, и тогда он, произнеся: «Я не служу преступникам и бунтовщикам. Я служу только государству», — снова закрывал их и опять уходил в воспоминания.

Он помнил, как выглядел Владимир после двух недель серебряных колодок. Сам Иннокентий, наверное, теперь выглядел почти так же — истощенный, обтянутый лохмотьями кожи скелет, едва шевелящий губами. Да слышал ли кто-то, что он говорит? Это уже не было важно. Даже воспоминания теперь появлялись обрывками: вот он, Владимир, закованный в колодки, а вот он же, во время смертного истязания, которое никак не мог пережить, но пережил… даже запах его настолько силен, что…

Иннокентий медленно приоткрыл глаза. Нет, это не воспоминание. Перед ним, отделенный лишь прутьями клетки, стоял Владимир. В высоких хромовых хозяйских сапогах, в военной форме. Ворот его формы был наглухо застегнут, но Иннокентий был уверен — под ним ошейник. А на самом вороте были нашиты красные полоски — такие же, как у мятежного колдуна и его подручных.

Владимир встретился с ним взглядом. Лицо его ничего не выражало. Он обернулся к стоящему чуть поодаль колдуну:

— Он умирает, хозяин. Вам его не подчинить.

— «Товарищ Дзержинский», — поправил его колдун, — я уже говорил: тут больше нет хозяев и рабов.

— Как прикажете, товарищ Дзержинский, — проговорил Владимир и добавил: — Я знаю его много лет. Его не сломать.

— Ты сказал, что можешь поговорить с ним.

— Да. Но наедине. И пусть мне принесут еду. Много.

Колдун посмотрел куда-то в сторону:

— Степан, принеси из кухни каши. Все, что осталось от завтрака.

— Будет сделано.

Хлопнула дверь. Иннокентий снова прикрыл глаза. Но воспоминания не шли.

Владимир. Он возвращался на службу даже когда и приоритетов-то у него еще никаких не было. Он не ушел сейчас, когда погиб его хозяин, и защищал Управление до последнего. Почему он с ними? Как его смогли так быстро сломать?

Иннокентий снова открыл глаза. Владимир так же неподвижно стоял и смотрел ему прямо в лицо. Глаза его стали совсем прозрачными. Последний раз он поднимал взгляд на Иннокентия очень давно, в самом начале своей службы, будучи еще совсем диким и совершенно неуправляемым. Потом, даже когда они служили одному хозяину и Владимир из двух дивов был главным, он не бросал вызова. Но сейчас… от него ощущалась сила и власть.

«Мы сейчас власть», — вспомнил Иннокентий слова мятежного колдуна. Неужели и Владимир стал частью этой преступной, варварской «власти»?

Снова скрипнула дверь, и до Иннокентия донесся запах еды.

— Поставь на стол и уходи, — не оборачиваясь, велел солдату Владимир.

— Ты кто такой, чтобы мне указывать? — возмутился Степан и демонстративно грохнул котелком по столу. — Мне Феликс Эдмундович пост покидать не приказывал.

Владимир медленно повернулся и постучал пальцем по красной полоске на воротнике. И тогда Иннокентий рассмотрел на ней какие-то прямоугольники. А спустя миг Владимир сорвался с места, и его острые, похожие на кинжалы зубы щелкнули возле уха незадачливого солдата.

Тот вскрикнул и бросился к выходу.

— Работы с личным составом предстоит еще много, — пожал плечами Владимир. Подошел к дверце клетки и, открыв ее, протиснулся внутрь, старательно обходя алатырь. Нагнулся и начал пристально рассматривать пленника.

— Тебе надо поесть. Неделя в колодках — это тяжело и опасно даже для тебя. А тебя еще и пытали. В таком состоянии ты и вправду не годишься для службы.

— Я не служу преступникам и бунтовщикам. Я служу только государству.

Иннокентий произнес это, едва шевеля губами. Но Владимир его, несомненно, услышал. И резко, наотмашь, насколько это позволяла клетка, ударил Иннокентия кулаком по лицу.

Следующий удар пришелся в горло, а еще через мгновение носок тяжелого, снятого, возможно, с собственного хозяина сапога врезался Иннокентию в живот.

И в этот момент Иннокентий ощутил, как вместе с болью поднимается вверх тяжелая клокочущая ярость. Кем этот предатель себя возомнил? Неужели он думает, что ослабевший и израненный бывший Главный див будет послушно сносить побои от ничтожества? И когда кулак Владимира снова врезался ему в челюсть, мотнул головой, щелкнул зубами и немедленно ощутил во рту сладкий вкус чужой плоти и крови. И, не удержавшись, облизнулся от удовольствия. Владимир же, отдернув руку с начисто откушенными пальцами, развернулся и вышел из клетки. Капли крови упали на пол, и Иннокентий с трудом смог отвести от них взгляд. С усилием подняв голову, он посмотрел на Владимира.

— Я… до сих пор намного сильнее тебя, глупец. И это не изменить ни пытками, ни серебром.

— Хорошо, что ты вспомнил об этом, — проговорил Владимир, и Иннокентий с некоторым удивлением отметил, что бывший подчиненный больше не поднимает глаз.

— Вот теперь с тобой можно и поговорить, — Владимир облизал кровь с руки и сел на пол перед клеткой, — они не слушают меня. И не станут слушать, я им ровня и не могу приказывать, ты должен это понимать.

— Они?.. — Выходит, из дивов уцелел кто-то еще.

Иннокентий выпрямился, насколько позволяли колодки, и спросил, глядя на Владимира в упор:

— Чем закончился штурм? Что со следователями? Кому-нибудь удалось спастись? Сколько дивов осталось?

— Во время штурма погибли колдуны Стоцкий и Воронин. Старший следователь Углов застрелился. Остальных арестовали и увезли. Куда именно, мне пока не известно, но я стараюсь это выяснить. Дивов осталось в живых одиннадцать, включая тебя и меня. Трое сбежали, но находятся поблизости, я их чувствую. Казимир и Мирон в клетках наверху, остальные — в алатырях. Нас кормят из того же котла, что и солдат. При штурме был поврежден еще один лестничный пролет, обрушился главный вход, выбиты все окна, кроме трех в левом крыле на третьем этаже. Разрушенные лестницы восстанавливают, пока их заменят на временные, деревянные. Товарищ Дзержинский занял кабинет Главы, я вставил там стекла — вынул из нескольких уцелевших рам — и навожу порядок два раза в день. Сейф с документами охраняют двое солдат.