Царь нигилистов 6 (СИ) - Волховский Олег - Страница 52

Остальные, в основном, юристы.

Но это не все. Были арестования в Харькове и Херсоне. Я не о всех знаю.

Началась история со студента Харьковского университета Петра Завадского, который служил домашним учителем у помещика Михаила Гаршина. Дело в том, что супруга Гаршина бросила семью и двоих детей и сбежала от мужа с Завадским, взяв с собой только младшего сына Всеволода пяти лет.

Гаршин и написал письмо в полицию, где рассказал о причастности любовника жены к тайному революционному обществу.

Михаил Гаршин психически болен (говорят: циркулярный психоз, который ещё называют «помешательством в двух формах»). Бегство жены вызвало обострение болезни, что и привело к доносу. Дело в том, что до сих пор он имел репутацию очень доброго, даже чрезмерно доброго человека. Отставной кирасирский офицер, Гаршин, по слухам никогда не порол солдат.

Но во время обыска у Завадского нашли документы, которые подтвердили изложенное в донесении'.

«Вот и Всеволод Гаршин нашёлся», — подумал Саша.

Циркулярный психоз — это, вроде маниакально-депрессивный, он же биполярное расстройство. Интересно в какой фазе Гаршин писал донос: в маниакальной или депрессивной.

Можно, конечно, понять взбешённого мужа.

Но можно понять и беглую жену: жить с психически больным врагу не пожелаешь, даже если в периоды ремиссии он добрейшей души человек.

Тот случай, когда всех можно понять, у всех своя правда, а вместе получается античная трагедия.

Остро хотелось привлечь Балинского в качестве эксперта. Впрочем, чем он поможет? Арестовали, очевидно, на основании найденных бумаг, а не доноса безумного помещика.

Так один разгневанный муж погубил двадцать человек, думая, что мстит одному.

В субботу 5-го марта прибыли коньки Никсы, и вечером они пошли кататься. Таврический каток и не думал таять. Минус шесть градусов. Снег еле разгребли после метели, и сугробы выросли выше человеческого роста.

У Николая получилось не сразу и его приходилось периодически поддерживать. Но он был каким-то лёгким, что твои мандарины. Впрочем, брат всегда был худощав.

А в воскресенье пришёл очередной номер «Колокола».

Принёс его Никса и положил на стол к Саше с такой торжественностью, что в содержании не приходилось сомневаться.

— И что про меня пишет Герцен? — спросил Саша.

Номер был от 1-го марта. То есть вышел после семейного обеда, где обсуждались Сашины закупки для узников Петропавловки. Самым странным было то, что папа́ не вызывал на ковёр. Посол Бруннов, наверняка написал свой дайджест в тот же день и отправил царю по телеграфу.

— Ругает! — злорадно объявил брат.

— За что? — удивился Саша. — Чем я навредил русской демократии?

Номер начинался «Письмом из провинции», на котором Саша и залип. Письмо было анонимным и подписано «Русский человек». А ему предшествовало пространное предисловие Александра Ивановича, в котором разбуженный декабристами на все лады доказывал, что призывать к восстанию нехорошо: «Но к топору, этому ultima ratio (то есть последнему доводу) притеснённых, мы звать не будем — до тех пор, пока остаётся хоть одна разумная надежда на развязку без топора».

И вообще, чем дольше он смотрит на европейские дела, тем больше в нём отвращение к кровавым переворотам. И нет у нас власти, которую надо было бы вырубать топором, а есть надёжа государь Александр Николаевич.

Длинное предисловие лондонский звонарь завершал риторическим вопросом: «Кто же в последнее время сделал что-нибудь путного для России, кроме государя? Оградите и тут кесарю кесарево!»

Откровенно говоря, предисловие Саше понравилось.

А потом следовало то самое анонимное письмо, которое, собственно к топору и звало, призывая не верить либеральным посулам и упрекая Герцена за славословия Александру Второму.

«Дело вот в чем: к концу царствования Николая все люди, искренно и глубоко любящие Россию, пришли к убеждению, что только силою можно вырвать у царской власти человеческие права для народа, что только те права прочны, которые завоеваны, и что то, что дается, то легко и отнимается, — писал „Русский человек“. — Николай умер, все обрадовались, и энергические мысли заменились сладостными надеждами, и поэтому теперь становится жаль Николая».

Понятно, принцип «чем хуже, тем лучше». И Саше остро захотелось найти автора.

Письмо его слегка бесило, но он взял себя в руки и решил дочитать до конца. В таких кучах не самой приятной субстанции тоже встречаются бриллианты истины.

Автор писал о том, что не было никакого патриотизма во время Крымской войны, никакого воодушевления, никакого единства с царём. Крестьяне записывались в ополчение только в надежде получить свободу.

А когда англо-французы высадились в Крыму, крепостные ждали от них освобождения от помещичьей неволи, а старообрядцы — свободы вероисповедания.

— Никса, можешь мне этот номер подарить? — спросил Саша.

— Конечно, для тебя и принёс.

Саша взял красный карандаш, которым преподаватели любили выводить ему пятёрки с плюсом, и трижды обвёл пассаж о старообрядцах.

«Как ни чисты ваши побуждения, но, я уверен, придет время, вы пожалеете о своем снисхождении к августейшему дому, — писал „Русский человек“. — Посмотрите, Александр II скоро покажет николаевские зубы».

«Уже показал, — думал Саша, — они, видимо, ещё не знают». Даже, если студенты реально виноваты — всё равно оппозиция напишет о «николаевских зубах».

«Притом Галилеянин продолжает так ревновать о вере, — писал автор письма, — что раскольники толпами бегут в Австрию и Турцию, даже вешают у себя на стенах портреты Франца-Иосифа вместо Александра II».

И Саша обвёл красным и этот пассаж.

«Нет, наше положение ужасно, невыносимо, и только топор может нас избавить, и ничто, кроме топора, не поможет! Эту мысль уже вам, кажется, высказывали, и оно удивительно верно, — другого спасения нет. Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, перемените же тон, и пусть ваш „Колокол“ благовестит не к молебну, а звонит набат! К топору зовите Русь. Прощайте и помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей. Не вам ее поддерживать».

Саша отложил статью и задумался. Если исходить из его ходящего в списках Билля о правах, не злоупотребление ли это правом? Явное же подстрекательство.

Интересно, сколько у автора сторонников, разделяющих подобный радикализм.

Позиция автора была ему глубоко понятна. Он сам порою также относился к российской власти. Не ждать от них ничего, потому что всё равно обманут. И сотрудничать — только мараться.

Но папа́ был совершенно не про это. Саша знал, что свои Великие реформы он проведёт. Не идеально — да. Но что бывает идеально?

Пособим, чтобы поидеальнее.

Автор был из тех, кто вставляет палки в колёса реформ, чтобы приблизить революцию. А потом революция таких и пожирает. Предтечи, мать их!

В декларации независимости США записано право на восстание:

«Но, когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчинённых одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа».

И где насилие? Где деспотизм? Где длинный ряд злоупотреблений?

Вперёд идем. Может неуклюже, медленно, вразвалку, с отступлениями и откатами. Но вперёд, не назад.

Так что нет у народа сейчас такой обязанности. Это не только злоупотребление правом на свободу выражения мнения, это призыв к злоупотреблению правом на восстание.

Саша рассеянно пролистал «Колокол» дальше, пока не дошёл до раздела, ну естественно «Смесь», который открывало «Открытое письмо Искандера к Великому князю Александру Александровичу»…

"Александр Александрович! — писал Герцен. — В ноябре прошлого года вы открыли первую в Петербурге воскресную школу. Сами договаривались с попечителем округа, выступали перед пажами в Пажеском корпусе, и привели их в качестве преподавателей, говорили с рабочими Александровского завода и привели учеников, сами закупали учебники и даже начинали преподавать. Сейчас, благодаря вашей кипучей энергии в столице открыто более десятка школ.