Царь нигилистов 6 (СИ) - Волховский Олег - Страница 16

После мазурки был небольшой фуршет с ананасами, мандаринами и чаем с пирожными, пирогом и бланманже, то есть белым сливочным пудингом, похожим на панна-котту, но с запахом и вкусом миндаля.

А потом бал завершился полонезом, где Саша чинно вышагивал в паре с тётей Александрой Петровной.

Только утром его просветили, чего от него требует этикет.

Кто девушку танцует, тот и знакомится с её папенькой. Так что ближайшие два дня Саша обязан был посвятить визитам.

В тот же вечер он попросил Гогеля принести из дворцовой библиотеки Тютчева (всё, что есть).

Утром прибыл единственный сборник «Стихотворения» 1854 года издания.

— И всё? — удивился Саша.

— Да, — кивнул Григорий Федорович.

Саше казалось, что у Фёдора Ивановича должно быть ещё до фига густопсовой, скрепной, имперской, антизападнической публицистики.

До полудня наносить визиты всё равно неприлично, так что прочитать сборник в 60 страничек со стихами, отчасти знакомыми с детства, не составило труда.

В основном, пейзажная лирика и про любовь, но в конце автор не удержался и ввернул про «Христов алтарь» под сводами Святой Софии, всеславянского царя и колокол в Царьграде.

И Саша крепко задумался, как бы с автором не подраться. А то тут от различных взглядов на славянский вопрос до пары пистолетов не то, чтобы очень далеко.

Во избежание Саша освежил в памяти «Грозу в начале мая» и убедился, что наизусть расскажет.

Итак, Невский проспект, 42. Один из домов, относящихся к Армянской церкви Святой Екатерины, или дом Лазарева по имени главы армянской общины Ованеса Лазарева.

В соседнем доме номер сорок Саша был осенью у попечителя Делянова.

Какое отношение Фёдор Тютчев имел к армянам, Саша понятия не имел, но жил Фёдор Иванович именно здесь: в доме 42.

Как истинный поэт, консерватор и сторонник традиционных ценностей Фёдор Иванович имел трёх жён. Точнее двух в каждый момент времени, ибо первая, приходившая матушкой Анне Фёдоровне, умерла лет двадцать назад, а третья появилась не так давно, ибо приходилась той же Анне Фёдоровне подружкой по Смольному институту и была примерно её ровесницей.

Третью звали Елена Денисьева. Из-за истории с Тютчевым её выгнали из института Благородных девиц, отказали в месте фрейлины, перестали принимать в уважающих себя домах, ее тетушку, служившую в Смольном инспектрисой, отправили в отставку, а дочь от Тютчева как незаконнорожденную записали в мещанское сословие, хотя смолянку Елену Денисьеву тоже не на помойке нашли.

И только репутация Фёдора Ивановича никак не пострадала.

Между тем, его вторая жена, которую Анна Фёдоровна называла «Мама́», переносила всё стоически и, будучи урождённой баронессой из старой австрийской аристократии, содержала на свои деньги мужа вместе с любовницей. Ну, гений же!

Увидеть эту святую женщину Саша не рассчитывал, ибо всю зиму она проводила заграницей.

Фёдор Иванович тоже любил Европу, несмотря на всю свою скрепность, и ездил туда попеременно: то с женой, то с любовницей.

Интрига заключалась в том, осмелится ли Тютчев встретить великого князя с Денисьевой.

Нет, не решился. Фёдор Иванович был один.

Тютчев был щупл, невысок ростом, обширный лоб, переходящий в лысину, окружали мягкие седые волосы в поэтическом беспорядке, глаза рассеянно смотрели через маленькие круглые очки, а на плечи был накинут большой светлый плед с кистями. Прямо поверх парадного мундира.

Саша подавил смешок. Ну, да! Зима же, холодно.

Хозяин пригласил к чаю.

— Да, конечно, — кивнул Саша. — Я давно мечтал с вами познакомиться.

— Вам же не нравятся мои стихи, — заметил Тютчев.

— Анна Фёдоровна рассказала? — улыбнулся Саша. — Мне их стоило перечитать. Оказывается, мне не нравится гораздо меньше, чем я думал. Но про всеславянского царя на троне Царьграда… написано хорошо, но утопия.

— Почему же? — с ироничной улыбкой вопросил поэт, но глаза его вспыхнули за очками. — Всю земную историю империи сменяли друг друга: Вавилон, Персия, греческая империя Александра Македонского, Рим и, наконец, Византия. Россия — наследница Византии, великой православной империи.

— Гм… — сказал Саша. — То есть пятая империя. Разве Москва — не Третий Рим?

— Третий…

Взгляд Тютчева стал рассеянным и ушёл в себя. Кажется, он не знал знаменитой цитаты.

— Ну, как же? — удивился Саша. — Это какой-то наш монах сказал, старец Филофей, если не ошибаюсь, в шестнадцатом что ли веке: «Москва есть Третий Рим, два Рима пали, третий стоит, а четвёртому не быть».

— Это упрощение, — возразил Тютчев, — шестому не бывать. Но хорошо сказано! Я почему-то не слышал об этом старце. Вы где-то об этом читали, Ваше Высочество?

Саша пожал плечами.

— Во сне. Мне казалось, что это очень известное высказывание. Я правда не понимаю, где в этой концепции империя Карла Великого.

Глаза Тютчева вспыхнула вновь.

— Империя Карла Великого — это ложная западная империя, освященная папством. Есть только одна истинная законная империя — восточная и православная. И сейчас — это Россия — единственная наследница Византии. Поэтому русский царь должен стать вселенским царём, а римский папа́ — только одним из подданных.

— Понятно, — кивнул Саша и отпил чай, — а почему восточная империя законная, а западная — нет?

— Потому что запад отпал от истинной православной веры и принял догматы, противоречащие решениям вселенских соборов, что привело к церковному расколу протестантизма и в конце концов — к погружению в пучину рационализма.

— Ясно, — сказал Саша, — восточная империя правильная, а западная — нет, потому что у нас правильно считают, что святой дух исходит от Отца через Сына, а на богомерзком Западе — неправильно, что от Отца и Сына.

— У нас от Отца, — заметил Тютчев.

— Где-то я читал про «через Сына», — сказал Саша.

— Было в Византии такое богословское мнение.

Наверное, Саша не смог скрыть усмешку.

— Вы считаете это неважным? — спросил Тютчев.

— Я не понимаю разницы, Троица же едина. Более того, я думаю, что любой мало-мальски образованный католик найдёт тысячу аргументов для доказательства правильности западной версии христианства и неправильности восточного. Кажется, наш Чаадаев считал, что беда России в том, что она приняла схизму и потому откололась от магистрального пути развития европейской цивилизации. И поэтому у нас всё плохо.

— Материальное — не критерий хорошего и плохого! Зато у нас истинно православный народ, до самой глубины души проникнутый христианством.

— Я встречал другой взгляд на народ, — заметил Саша, — что он у нас крещён, но не христианизирован, что он воспринимает христианские молитвы как набор языческих заклинаний и ничего не знает об истинном учении Христа.

— Вы совсем мало знаете народ!

— Возможно. Но когда я сидел на гауптвахте, и мне позволили читать только Библию, она была на французском языке. Поскольку её нет на русском.

— Она есть на славянском. Это католикам пришлось переводить её на национальные языки, потому что народ не понимал латыни.

— Народ понимает церковнославянский?

— Лучше, чем французы латынь.

— Лучше, чем французы французский?

— Книги не главное, Ваше Высочество! Главная народная вера.

— Угу! «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится».

— Но русский народ поднялся в защиту веры и смог победить Наполеона!

— Не думаю, что вера была главным. Банальная ксенофобия да месть тем, кто сжёг родные хаты и вытоптал поля. Не думаю, что русские крестьяне, шедшие в партизаны, вообще понимали, чем православие от католицизма отличается.

— Знание догматов не так уж важно, — возразил Тютчев, — Бог и так защитит свою паству.

— Я так высоко не летаю, — усмехнулся Саша, — я стою на земле. Материальной. И пользуюсь неуважаемым вами разумом. И я вижу, какая железнодорожная сеть в Европе и какая у нас (одна дорога Петербург-Москва). А железнодорожная сеть — база развития экономики, а экономика — база для войны. Поэтому для меня совершенно ясно, что, если мы сейчас полезем Рим завоёвывать и превращать Папу в подданного, это полностью обескровит Россию, и по этому самому миру мы и пойдём. С сумой перемётной. И в драных лаптях!