Муля, не нервируй… Книга 2 (СИ) - Фонд А. - Страница 8

— Ну, ничего себе! — округлила глаза девушка и добавила, — Ты не беспокойся, Муля, мы все придём на собрание и будем тебя защищать! Честное комсомольское!

— Ну если прямо все придёте, — с печальной печалью в голосе сказал я, — и попробуете спасти меня, то так и быть, прочитаю вам потом одну лекцию. Тема будет о том, как правильно использовать внешний вид, чтобы любому человеку понравиться с первого взгляда. Только ты, пожалуйста, никому не говори, ладно?

— Ах! — девушка поклялась, что конечно же она никому и никогда не скажет. Но по её вспыхнувшим от любопытства глазам стало понятно, что сейчас эту новость будет знать весь Комитет по искусствам, как минимум. Во всяком случае вся её женская часть.

Вот и прекрасно. Именно этого я и хотел.

Нужно чуток всколыхнуть это болотце. А то вишь, решил на меня докладную написать, гад. Я усмехнулся. Уверен, сейчас моя улыбка больше напоминала оскал.

Ну, а что, нужно сейчас сесть и очень правильно и не спеша составить стратегию моего выступления на собрании. Если я всё правильно проверну, и моя группа поддержки сделает всё как надо, то уже через пару дней в Комитете будет новый комсорг.

И я даже знаю, как его зовут…

Поэтому остаток рабочего дня я просидел за столом и прикидывал все доводы, которыми может обличить меня комсорг. Соответственно я проработал и все аргументы, которыми смогу от него отбиться. Отдельным столбиком я выписал косяки комсорга и все вероятные улучшения, которые назрели у нас в комсомольской организации и можно сделать при моём непосредственном руководстве.

И так увлёкся, что почти не заметил, как пролетело время.

Когда закончился рабочий день, ровно в шесть часов, я сложил вещи, собрал портфель (нужно будет озаботиться и купить себе новый, нормальный) и направился в актовый зал. Сейчас мне предстояла нешуточная такая битва. Нет, так-то это был просто хамский наезд на меня и мне достаточно было доказать, что я не при делах. Но я хотел два в одном, чтобы и себя обелить, и сдвинуть комсорга.

Я повернул в коридор и практически нос к носу столкнулся с Ларисой, которая вела какую-то девушку.

— Муля, — сказала она, увидев меня, — Это к тебе пришли.

Я присмотрелся внимательнее — девушка была знакомая, пушистые волосы, тёмные глаза-вишенки.

— Машенька? — удивился я.

*принцип «переключения»* используется в детской психологии: когда ребёнок лезет, куда нельзя, то вместо того, чтобы ругать его и наказывать, нужно просто переключить его внимание на что-то более интересное.

— Извините меня, Муля, — пролепетала девушка, чуть не плача, — я… я…

— Машенька, — давайте вы успокоитесь и всё мне расскажете, — сказал я и взглянул на Ларису, которая застыла рядом и жадно прислушивалась. — Спасибо, товарищ Лариса. Дальше мы сами.

Лариса намёк поняла, фыркнула и надулась. Однако, ей пришлось ретироваться. Напоследок она одарила меня таким недовольным взглядом, что мне аж стало не по себе. Ну да чёрт с ней. Я посмотрел на Машу:

— Рассказывайте!

— Я… ыыы… — пролепетала она и вдруг разрыдалась, всхлипывая и хлюпая носом.

— Вот, возьмите, — я протянул ей носовой платок (этот тоже был чистым. В последнее время я попросил Дусю, и она выдавала мне сразу по два. Одним я пользовался сам (он всегда лежал в правом кармане, а второй, в левом, был для таких вот случаев, которые с недавних пор что-то участились).

Она схватила носовой платок, словно утопающий пресловутую соломинку. Несколько мгновений Машенька занималась тем, что пыталась прервать фонтан слёз с помощью носового платка. Получалось у неё, честно скажу, не очень.

Наконец, с горем пополам, она справилась и подняла на меня свои глазки-вишенки, которые сейчас покраснели от слёз:

— Б-беда случилась, М-муля-а-а-а… — она опять разрыдалась.

— Что-то с отцом? — у меня аж руки похолодели. Да, он не был мне отцом (да и Муле, собственно говоря не был), но я оценил добрую душу этого человека и вполне искренне к нему привязался. По сути, на сегодняшний день, у меня здесь, в этом мире никого более близкого и не было. Я уже воспринимал его как соратника и товарища.

— Н-нет… то есть д-да… ыыыы…. — опять зарыдала она, уткнувшись в платок, плечи её вздрагивали.

— Он жив? — спросил я, возможно более резко, чем следовало.

Машенька ответить не смогла, только кивнула «да».

У меня аж отлегло. А то думал, поседею (хотя я же лысый, так что пофиг).

— Тише, тише… — я отнял её за плечи и прижал к себе. Машенька зарыдала пуще, — Успокойтесь, Маша. Всё хорошо. Раз отец жив, остальное — ерунда. Нет ничего непоправимого и выход бывает из любой ситуации.

— Из этой ситуации нет выхода! — Маша, наконец, справилась с эмоциями и выпалила это уже почти нормальным голосом.

— Ну почему же нет? — я отстранился от девушки и сказал успокаивающим тоном, — вот вы пришли ко мне. Это уже выход. Вместе мы сейчас найдём оптимальный вариант. Только расскажите мне всё по порядку. И постарайтесь держать себя в руках. Мы же хотим всё исправить, правильно?

Машенька кивнула и начала рассказывать. По мере рассказа она пару раз не выдержала и всплакнула (а один раз так вообще зарыдала), но, в принципе, справилась достойно.

В общем, ситуация была непростая. Машенькина подруга Таня, с которой девушка делилась секретами и мечтами, не смогла написать диссертацию на таком уровне, чтобы Модест Фёдорович пропустил её на предзащиту. И поэтому Таня сидела на ставке лаборанта и без конца переделывала. Что-то она там или напутала, или в принципе неправильно делала, я так и не понял, впрочем, это и не важно. А важно то, что они, Маша и Таня, вместе поступили на заочную аспирантуру к Модесту Фёдоровичу. Как научный руководитель, Мулин отец был очень жёстким и требовательным, но для своих аспирантов и докторантов делал всё. И в этот раз он оставил девушек у себя в лаборатории и дал им работу лаборантами, чтобы они были, как говорится, «под рукой» и могли проводить свои эксперименты под его руководством. Но Маша диссертацию давно написала и была рекомендована к предзащите, поэтому Модест Фёдорович перевел её на освободившуюся ставку младшего научного сотрудника (там женщина в декрет ушла и ставка была свободна, вот шеф и предложил её Маше. Расчёт был на то, что Маша скоро защититься и ей дадут уже полноценную ставку, как раз, когда эта декретница вернётся). И зарплата у неё теперь была побольше, чем у Тани. А у Тани вообще ничего не получалось. А тут ещё Машенька призналась ей, что влюблена в шефа. Таня присмотрелась и обнаружила, что и шеф неровно дышит к Маше. А в последнее время Модест Фёдорович поставил перед Таней жёсткий дедлайн: она должна за месяц переделать эксперимент, всё опять переписать и положить диссертацию с правильными результатами ему на стол. Иначе Таню отчислят и с лаборантского места, соответственно, тоже попросят (эти ставки Модест Фёдорович держал для аспирантов). И Таня понимала, что тогда она потеряет и койку в общежитии, и зарплату. И придётся ей возвращать в родную деревню. Или вообще идти на завод. Потому что нужна прописка, даже если и снять койкоместо у кого-то. В общем, везде засада и головная боль. И вот то ли от безвыходности, толи от бабской злой зависти, но Таня пошла в профком и рассказала, что Маша спуталась с женатым мужчиной и разрушает ему семью.

Как назло, в это самое время там околачивался Попов и всё прекрасно слышал. Попов был давний и заклятый враг Модеста Фёдоровича. Поэтому он моментально ухватился за возможность насолить давнему конкуренту. И раздул дело так, что теперь будут Машу рассматривать на общем профсоюзном собрании коллектива. И, скорей всего, отчислят и с аспирантуры, и с работы. Причём отчислят с позором. За безнравственность и аморалку.

В конце своего экспрессивного монолога, Маша опять разрыдалась.

— А что говорит Модест Фёдорович? — спросил я, удивляясь, почему Мулин отец не разрулил эту ситуацию.