Муля, не нервируй… Книга 2 (СИ) - Фонд А. - Страница 32

Он сделал глубокую МХАТовскую паузу и посмотрел на меня.

Но я в такие игры тоже умею. Поэтому я изобразил абсолютно равнодушный вид и спросил елейным голосом гостеприимного хозяина:

— Ещё чаю?

Павел Григорьевич помрачнел и закончил несколько скомкано, но, честно говоря, я был в шоке. Потому что он сказал:

— Муля, мы с мамой решили, что ты поедешь в Цюрих.

— Ч-что? — я так обалдел, что чуть не пролил чай на белоснежную скатерть (Дуся бы меня точно убила).

— В Цюрих! — проворковала Надежда Петровна абсолютно довольным голосом и посмотрела на меня с триумфом.

Она сегодня была в нежно-голубом шерстяном платье, которое необычайно ей шло и для привлечения внимания постоянно теребила манжеты с рюшами.

— А как это возможно? — удивился я, намекая на железный занавес.

— Ты забываешь, Муля, что мы с тобой — Шушины! — горделиво сказала Надежда Петровна.

Если честно, то никакой связи я особо не видел. С таким же успехом мы могли бы быть Ивановы или Бердымухамедовы. И что с того?

— И что? — осторожно спросил я.

— А то, что твоя тётя Лиза работает в Цюрихском университете, — сказала Надежда Петровна.

— Я это знаю, но какая связь в моей поездке в Цюрих и тётей Лизой? — так и не понял я, — если бы я был тоже химиком…

— Она физик! — перебила меня Надежда Петровна.

— Один чёрт, — сказал я, и Мулина мама возмутилась:

— Муля, не выражайся!

— И как я могу попасть за границу?

— А это уж позволь провернуть мне, — тихо сказал Адияков. — От тебя требуется только согласие. И мы сразу приступим к оформлению документов.

— А когда ехать? — спросил я.

— В ближайшее время, примерно через два месяца. — ответил Павел Григорьевич, а я завис.

Получилось только выдавить:

— Можно я подумаю?

Надежда Петровна и Павел Григорьевич с недоумением переглянулись, они не понимали, что тут можно думать. Но потом Адияков нехотя сказал:

— Подумай, Муля. Пару дней у тебя есть. Ты сам знаешь, что все эти разрешения получить не так-то и просто.

Я всё понимал.

Когда Мулины родители ушли, я остался сидеть и изумлённо смотреть в чашки с недопитым чаем. Это они откупиться от Мули хотят, что ли? Или так их заело, что я к Модесту хожу? Или действительно от любви к сыну?

Как бы то ни было, но теперь передо мной замаячила перспектива личной яхты и круизов по Адриатике…

Это дело нужно было обдумать. Хотя что тут думать? Я схватил сигареты и устремился на кухню, пальцы подрагивали от нетерпения.

И там столкнулся с Фаиной Георгиевной, которая тоже курила у форточки.

— О! Муля! — сказала она, — ну что там Глориозов?

— Получилось уговорить его взять вас на роль Сосипатры Семёновны, — сказал я будничным голосом, так как ещё не отошёл от визита Мулиных родителей и не отрефлексировал такую новость.

— Ну вот, я же говорила, что я великая актриса и Глориозов ухватится за меня руками и ногами! — самодовольно сказала она и с наслаждением затянулась, — это по пьесе Островского «Красавец мужчина»?

А я вспылил и, возможно, ответил чуть резче, чем следовало:

— Ну, учитывая, что за это я теперь должен выбить Глориозову финансирование на ремонт зрительного зала, гримёрок и гардероба, то да, исключительно за ваш талант!

Фаина Георгиевна аж закашлялась от дыма.

— Муля! Ты так меня угробишь! — прокашлявшись, возмущённо сказала она, и язвительно добавила, — считай, что тебе сильно повезло! Если бы я не была такой великой актрисой, то ремонтом зрительного зала и вешалок ты бы не отделался! Пришлось бы строить ещё один театр рядом!

Тут уже закашлялся я.

— А вот не надо столько курить, — на кухню ледоколом вплыла Полина Харитоновна с пустой банкой, и укоризненно проворчала, — надымили, дышать нечем.

— Полина Харитоновна, — сказал я, — а это правда, что вы Жасминова сапогом зятя побили?

— Ничего подобного! Враньё! — возмутилась Гришкина тёща, набирая из-под крана воду в банку, — это Лилькин сапог был!

— Вот так мещанство и обывательство побеждает искусство, — хрюкнула Фаина Георгиевна, когда Полина Харитоновна ушла обратно из кухни.

— Кстати, как там поиски фотографа продвигаются для обывательской свадьбы? — спросил я, чтобы перевести тему разговора.

— Фотограф есть, — с довольным видом улыбнулась Фаина Георгиевна, а потом смущённо добавила, — осталось его уговорить…

И я понял, что уговаривать, конечно же, придётся мне.

А на работе мне предстоял разговор с Козляткиным. Учитывая то, что он на меня рассердился, и то, что это финансирование изначально предполагалось направить для нужд Большого театра, то разговор мне предстоял очень непростой.

Но что прятаться и отодвигать проблему, если проблема есть? Нужно брать себя в руки и идти её решать. Иначе из-за прокрастинации и проблема останется, и жизнь превратится в сплошной стресс.

Я встал из-за стола и решительно направился в кабинет к Козляткину.

— Сидор Петрович, — сказал я, — уделите мне пару минут. Есть разговор.

— Я занят, — недовольно буркнул Козляткин и я понял, что всё ещё гораздо хуже, чем я думал.

— Буквально две минуты, — продолжал настаивать я.

Козляткин поднял голову от бумаг и с изумлением посмотрел на меня поверх очков. Такая наглое презрение субординации от подчинённого шокировало его самым невероятным образом.

— Мммм… — он смог из себя выдавить только изумлённое мычание.

Другой бы на моём месте как минимум расплакался бы и убежал. Но мне было всё равно: не бьёт — уже хорошо. Вон Остап Бендер на пароход художником устроился, и ничего. Чем я хуже?

Поэтому я сказал решительным голосом:

— Нам нужно финансирование перенаправить на театр Глориозова.

У Козляткина глаза стали как часы на Спасской башне, размерами, я имею в виду.

— Финансирование запланировано для большого театра! — выдавил он.

— Я знаю, — кивнул я и добавил, — но нужно для театра Глориозова.

— Вон отсюда! — рявкнул Козляткин, немного приходя в себя.

И я понял, что уговорить его будет очень непросто. Но русские не сдаются. И я сказал:

— Сидор Петрович, это финансирование…

И тут дверь распахнулась, в кабинет вошел возмущенный комсорг со словами:

— Я написал на вашего Бубнова служебку! Ноги его в Комитете не будет!

Я посмотрел на комсорга. А комсорг посмотрел на меня.

Очевидно, на моём лице отразилось что-то не очень светлое и доброе, потому что комсорг вдруг тоненько охнул и выскочил из кабинета.

Конечно же, я его догонять не стал.

Потому что прежде всего нужно было решить вопрос с финансированием театра Глориозова, и желательно срочно.

— Сидор Петрович, — вежливо сказал я, — я просил пару минут, и они ещё не истекли. Дослушайте меня, пожалуйста.

Козляткин, который после моих требований сильно изумился, после пантомимы и последующего бегства комсорга, вообще впал в ступор. Потому что пробормотал нечто невнятное.

Ну, а кто я такой, чтобы не воспользоваться подвернувшейся возможностью. Поэтому я сказал:

— Финансирование театра Глориозова должно быть, потому что там будет выступать Раневская.

Козляткин посмотрел на меня скептически. Явно имя великой актрисы не произвело на него никакого впечатления.

Блин, и тут не прокатило.

Пришлось на ходу импровизировать:

— У нас будут самые высокие показатели в этом году по посещаемости театров. Я знаю, как организовать пиар-акцию по привлечению целевой аудитории!

Козляткин посмотрел на меня недоумённо и чуть поморщился. Опять мимо (кажется, он вообще не понял, что я несу).

И тогда я выпалил:

— Я помогу вам стать заместителем директора Комитета!

Надо было видеть лицо Козляткина. Он тихо прошипел:

— Вон!

— А что вы теряете, Сидор Петрович? — хмыкнул я (мне-то уже терять было нечего). — Вы же знаете из какой я семьи?