Страж (ЛП) - Андрижески Дж. С. - Страница 32

Он должен убедить их отпустить его. Он должен убедить их отпустить его, чтобы он мог найти её — чтобы он мог сделать свою грёбаную работу.

Они наблюдают за ним, бесстрастные, собравшиеся в невзрачном сером пространстве чисто функционального и безликого Барьера.

Ревик силится контролировать свой свет, силится образумить их.

Несмотря на это, его слова вырываются с острым кинжалом гнева, который выделяется подобно красно-золотому пламени в более тускло-сером пространстве.

«Как, чёрт возьми, это подпадает под доктрину невмешательства? — говорит он, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие в мыслях и терпя неудачу. — Объясните мне это. Как, чёрт возьми…»

«Брат, успокойся», — мягко посылает Ваш.

«Вы позволили бы ей умереть за ваши устаревшие принципы? — парирует Ревик без раздумий, награждая старшего видящего более пристальным взглядом сквозь пространство Барьера, за которым скрывается почти физический удар. — Для вас так важно, брат, быть правыми в этом вопросе?»

«Да, — только и говорит Вэш, игнорируя сарказм Ревика. — И крайне маловероятно, что она умрёт сегодня, брат Дигойз».

«Маловероятно…»

Они снова обрывают его.

«В этот день вероятность этого лишь незначительно выше, чем в любой другой день, брат Дигойз, — говорит другой видящий Совета, старший монах, которого Ревик знает по имени Опарен. — Самый большой риск уже произошёл. Это был сам наркотик. Действиям Джейдена, возможно, недостает этической честности, но он никоим образом не намерен причинять ей перманентный вред. Совершенно ясно, что его мотивы скорее эксплуататорские и сексуальные… а не агрессивные».

Ревик борется со своим светом, борется с тем, чтобы не послать их всех на х*й.

Ему хочется накричать на них за то, что они так пренебрежительно относятся к этому.

Ему хочется закричать, что все они насильники, мучители, бессердечные упыри.

Чёрт возьми, прямо сейчас он хочет причинить им боль.

«Я знаю, брат Дигойз, — мягко говорит Вэш. — И мы понимаем. Мы правда понимаем. Но ты должен помнить о своей работе по отношению к нашему драгоценному посреднику, Мосту. Ты не можешь защитить её от жизни среди людей. Ты не можешь. Она должна учиться. Она должна научиться защищать себя, причём без твоего прямого вмешательства, каждый раз, когда она совершает ошибку в суждениях о конкретном существе — или о виде в целом».

Вэш делает паузу, затем добавляет, ещё более мягко.

«Более того. Она должна страдать от их рук. Не закрываясь от них. Не теряя сострадания к ним как к биологическому виду».

Ревик смотрит на них всех сквозь Барьерное пространство, особенно на Вэша. Он не может контролировать свой нрав так же, как не может контролировать свой страх. Он отрезан от Элли, от бара, от Джейдена и этого больного ублюдка Микки и от того, что один из них или оба намереваются с ней сделать.

Он даже не может больше чувствовать её, не сейчас, не внутри ограничительных щитов Совета, и часть его вибрирует, желая вернуться к ней так сильно, что он едва может сдерживать свои мысли, несмотря на ряд лиц, смотрящих на него сквозь тусклое пространство и ожидающих, когда он капитулирует.

«Ты знал это, — напоминает ему Вэш, всё ещё выступая в качестве оратора от их коллектива. — Мы объяснили, что это часть её жизненного пути. С самого начала я объяснял это тебе, брат. Я предупреждал тебя о трудностях привязанности к ней. О необходимости позволить ей развить свою собственную свободную волю и проницательность по отношению к людям».

Впервые его голос звучит жёстче, становясь явным предупреждением.

«Ты не можешь препятствовать ей в этом. Мы этого не допустим. Она находится среди людей не только для её защиты, брат. Это упражнение в обучении, в котором её родители очень детально проинструктировали нас. Этот аспект её жизни в человеческом обществе в некотором смысле даже важнее, чем необходимость защищать её, а также необходимость скрывать её от видящих, которые также могли бы эксплуатировать её и причинять ей вред».

Ревик чувствует, как его сердце сильнее бьётся в груди, удушая его.

Он знает, что это иллюзия. Его тело далеко.

Близко, но очень далеко.

Он не может почувствовать это по-настоящему.

Он чертовски хорошо знает, что Вэш говорит не о людях, приёмных родителях Элисон. Они бы скорее отрубили бы себе руки, чем позволили этому случиться с их дочерью. Джон тоже бы так поступил, если уж на то пошло.

И какая же раса превосходит другую в этом отношении?

Эта мысль приводит его в ярость, нарастая в нём.

Какая раса скармливает своих собственных детей волкам, и всё это ради какой-то высшей цели, которая ничего не значила бы для их дочери, узнай она истинный источник своей боли? Какая раса ставит абстрактную, мифическую чушь выше безопасности собственной крови? Которая забывает о сострадании к тем, кому они якобы служат?

Какая раса игнорирует вполне реальную возможность психологических шрамов, травм на всю жизнь, серьёзной потери себя в том самом «почитаемом» существе, перед которым, как они все утверждают, отчитываются?

Ревик не видит во всём этом ничего, кроме высокомерия.

Эго. Высокомерие. Бредовая чушь.

Символизм ничего не значит здесь, на Земле.

Из всех людей Ревик знает это как никто другой; он знает это на личном опыте. Все эти философские размышления — худший вид пафосного дерьма, продукт кучки старых мудаков, которые потеряли связь с тем, что такое настоящая боль…

«Может быть, и так, брат Дигойз, — говорит Вэш, его мысли мягки. — Но не тебе или мне решать это, мой друг».

«Хрень собачья, — посылает Ревик, вторгаясь в мысли собеседника. — Хрень. Ты дал мне именно эту работу. Я мог бы остановить это. Чёрт возьми, ты мог бы остановить это… ты мог бы остановить это без меня. Ты притворяешься бессильным, но это не так. Её родителей здесь нет. Вы здесь. Я здесь. Но вы всё равно позволяете этому случиться. Как марионетки. Как безмозглые автоматы, лишённые каких-либо истинных чувств…»

«Мы тоже служим высшей цели», — напоминает ему Вэш.

Ревик подавляет желание сказать им, что они могут сделать для достижения своей высшей цели.

Он уже знает, что это ни к чему хорошему не приведёт.

Как бы сильно он ни любил Вэша, он знает, что в этом он так же чужд собственной натуре Ревика, как и безликие видящие, которые стоят позади него в темноте.

И прямо сейчас он мог бы причинить боль им всем.

Он мог бы заставить их почувствовать то, что чувствует она.

Он мог заставить их бояться так, как боится она. Он мог заставить их почувствовать то, что почувствовал от неё он, когда она звала его в темноте, обезумевшая от ужаса, зная только, что ей грозит смертельная опасность, и она ничего не может сделать, чтобы остановить это.

Он мог проделать с ними всё это и ничего не почувствовать.

Он мог сделать это без малейших угрызений совести.

Глава 15. Долг на хорошем счету

Когда ему снова разрешили выйти, они ослепили его.

Ревик заморгал, глядя на тускло освещённый потолок, на мгновение растерявшись, где он находится.

Затем он вспомнил.

Клуб. Он всё ещё был в клубе Торека.

Сейчас, должно быть, уже почти рассвело.

Он повернул голову, стряхивая последние цепляющиеся нити Барьера как раз в тот момент, когда чувство времени вернулось, выдёргивая его из этого вневременного пространства и снова устанавливая вокруг него твёрдые границы. Не просто границы — лимиты. Элли была на другом конце света.

Здесь не четыре и не пять часов воскресного утра в Калифорнии.

Здесь ближе к восьми или девяти часам вечера в субботу.

За те же секунды Ревик понял, что его мысль не была случайной или основывалась на какой-то угрозе, которую они оставили висеть в воздухе, когда он уходил.

Они действительно ослепили его.