Вторжение (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 32

Ответом мне было какое-то ругательство на местном наречии.

— Что он сказал⁈

Ответом было красноречивое молчание. Возможно, что среди моих спутников не было знатоков татарского языка, а быть может, они просто не решались перевести точный смысл его слов.

— Кажись, по матушке послал! — буркнул оказавшийся рядом Воробьев, незаметно поправляя кобуру револьвера.

— Кто ты таков?

— Я крымский дворянин и помещик Адгли-Али-Мурза Ногаев! — с непередаваемым превосходством в голосе сообщил мне проситель.

— А я великий князь Константин!

— Э…– сдулся никак не ожидавший подобной встречи нахал.

— Вот что, милейший. Как мне доложили, твои люди осмелились противодействовать нашим войскам. Если такое повторится еще хотя бы раз, вина будет на тебе. Это понятно?

— Но это неслыханно!

— Я задал вопрос!

— Да, ваше императорское высочество.

— Мне жаль, что твое имущество пострадало, но сейчас война и это неизбежно. Но если хочешь компенсировать свои потери, можешь собрать своих людей и воевать с вторгшимся на нашу землю неприятелем. Все что при этом добудешь — твое! Плюс, за каждого пленного француза, англичанина или турка тебе будут платить. О цене сговоримся позже…

— Вы хотите, чтобы мы воевали со своими единоверцами? — исподлобья взглянул на меня татарин.

— Вот уж не знал, что среди твоих единоверцев есть католики и англикане. Но в любом случае, тебе и твоим людям придется определиться, за кого они!

— Мы подумаем…

— Вот и хорошо. Не хочу тебя пугать, но, если узнаю, что ты и твои люди напали или как-то повредили хоть одному нашему солдату, на снисхождение можешь не рассчитывать!

— Я это запомню.

— Вот и славно!

Как только их кавалькада скрылась с глаз, ко мне подъехал Меншиков и, не скрывая озабоченности спросил:

— Ваше императорское высочество, мы можем поговорить?

— Не вижу препятствий, Александр Сергеевич, в особенности, если вы перестанете терять время на титулование.

— Боюсь, Константин Николаевич, что вы сделали огромную ошибку. Не стоило ссориться с местными жителями и уж, в особенности с такими людьми как этот мурза Ногаев. Их нелояльность может очень дорого обойтись нам.

— Ты князь, человек неглупый и образованный. Так что скажи мне, положа руку на сердце, ты хоть на минуту веришь, что эти люди не перейдут на сторону противника при первой же на то возможности?

— Разве финны переметнулись на сторону союзников?

— Так-то финны, — немного смутился я. — Причем защищали они не столько Россию, сколько свои хутора.

— Думаете татарам не дороги свои аулы?

— А я полагаю, что его высочество очень правильно отбрил князька! — очень вовремя вмешался помалкивавший до сих пор командир 17-й пехотной дивизии генерал Кирьяков. — А то каков наглец! Сорок тысяч ему за покос…

— Кстати, а сколько реально может стоить это сено?

— Нисколько, ибо по осени никто его не косит. Его к этому времени давно продать следовало. А то, что оставшееся не вывезли, так это их вина. Русским языком сказано басурманам, будет сражение! Долго ли пометать сено на арбы и убрать?

— Благодарю, э…

— Василий Яковлевич. К вашим услугам!

Фамилия Кирьякова показалась мне смутно знакомой, но я никак не мог вспомнить откуда. Память Кости услужливо подсказала, что он считается толковым военачальником и даже орден святого Георгия имеет не за выслугу, как большинство генералов, а за геройство при штурме Варшавы. Меншиков же при нашей первой встрече охарактеризовал его не самым лестным образом. Что, впрочем, вполне в духе светлейшего. Его послушать, все вокруг идиоты!

— Твоя дивизия на левом фланге?

— Точно так.

— Кажется, неплохо укрепились.

— Даже слишком. У нас французишкам не пройти! Как говаривали наши предки — шапками закидаем!

— Эти бы слова, да богу в уши.

— По моему мнению, беспокоиться о левом фланге не стоит, — процедил сердито смотревший на Кирьякова Меншиков. — Гораздо более опасений вызывает наша правая сторона, которую противник может легко обойти и прижать нашу армию к берегу.

— Это, конечно, возможно. Но к нам вскоре подойдут подкрепления, в том числе кавалерия. Резервная уланская дивизия генерал-адъютанта Корфа и сводная бригада Рыжова. Всего шесть полков. Если соединить их с имеющимися у нас получим серьезную и что более важно маневренную силу.

— Но ведь они могут прибыть в Крым не раньше середины месяца!

— Верно. Но ведь и противник пока никуда не трогается. Судя по данным разведки, англичане вообще до сих пор на своих кораблях, а французы с турками без них не пойдут.

— Возможно, нашим казакам следует немного умерить свой пыл? — неожиданно спросил Меншиков.

— Это еще почему?

— Насколько я понимаю, ваше высочество желает выиграть время до вражеского наступления. Стоит ли в таком случае совать палку в берлогу, ведь медведь может и вылезти?

Утром 12 сентября [1] армия союзников покинули лагерь близ Евпатории. Чтобы избежать нападений досаждавшим им каждую ночь русских казаков, войска были выстроены в два больших каре. Честь двигаться первыми досталась, разумеется, французам. Следом за ними пошли англичане, а туркам пришлось стать арьергардом. Впрочем, последних было не так уж много.

Нельзя отрицать, что со стороны это упорядоченное движение огромных масс войск производило совершенно потрясающее впечатление даже на привыкшего к масштабным маневрам с Красносельских лагерях Костю. Казалось, что на нас движется какое-то невообразимое чудовище, остановить которое простым смертным не под силу.

Никто, впрочем, и не пытался. Меншиков еще накануне отозвал полки Тацыны назад, заменив их Лейхтебергскими гусарами под командованием генерал-майора Халецкого. С одной стороны, это было правильно. Донцы, после недели непрерывных стычек и ночных нападений, перераставших иногда в настоящие сражения, определенно нуждались в отдыхе.

С другой, Халецкий в очередной раз проявил совершенно необъяснимую пассивность, не предприняв ни единой попытки напасть на противника, ограничиваясь высылкой разъездов. Союзники быстро заметили эту нерешительность и вскоре перестали обращать на всадников в темно-зеленых доломанах какое-либо внимание, продолжая свое размеренное движение.

Перед ними расстилалась совершенно безлюдная степь и чем ближе они подходили к Альме, тем безрадостнее становилась окружающая картина. Все деревья, виноградники и даже кусты оказались вырублены. Дома и постройки разрушены, а то, что не успели разобрать сожжено. Местных жителей, по уверениям турок только и ждавших прибытия «освободителей», вынудили покинуть эти места, прихватив с собой весь скарб и домашних животных.

Наступила уже глубокая ночь, когда французский авангард достиг небольшой речки Булганак, впадающей в Черное море примерно в шести верстах к северу от Альмы. Уставшие после долгого перехода люди бросились к воде, чтобы утолить мучавшую их жажду. Самые нетерпеливые черпали живительную влагу ладонями или головными уборами. Другие продолжали держать строй, жадно поглядывая в сторону своих менее дисциплинированных товарищей. И над всем этим столпотворением разносился рев, почуявших воду животных. Впрочем, вскоре порядок был восстановлен, и выставившие боевое охранение союзники начали устраиваться на ночлег.

Тем же вечером, мы собрались на последний перед боем совет. Меншиков как обычно никого не желал посвящать в свои планы, но под моим напором вынужден был признать, что рассчитывает удержать оборону на занятых высотах, а когда противник убедится, что в лоб наши позиции не взять и попытается обойти справа, обрушить на него удар кавалерии. На первый взгляд все выглядело более или менее выполнимым, вот только…

— Боюсь, что гарцующими на почтительном расстоянии гусарами союзников не испугать, — не без желчи в голосе заметил я. — Полагаю, такое нападение с легкостью отразят даже турки, не говоря уж об англичанах с французами.