Хозяйка Его Виноградников (СИ) - Шевцова Наталья - Страница 2

– То есть, ты делаешь меня своим казначеем? – продолжал не понимать Рей.

– Не своим, Виктории, – объяснили ему.

– Не понял! – покривил душой Рей. Потому что он понял. Точнее, начал догадываться. И то, о чём он начал догадываться, ему очень не нравилось.

– Я – отдаю тебе все деньги, а виноградники и винодельню переписываю на Викторию.

– Что-ооо?! – не сумев сдержаться выкрикнул Рей. И схватился за сердце. При этом он ничуть не притворялся. Оно, и правда, кольнуло.

– Без права продажи их в чьи-либо руки в течение пяти лет, – продолжал тем временем Дэвид.

Рей схватился за голову и начал шумно дышать.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Дэвид сошёл с ума. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Дэвид и его чувство вины… У-ууу! Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. О боги! Может он болен?! О боги, только не это!

– Дэвид, скажи мне, что ты не умираешь?! – потребовал он.

– Я не умираю, – сказали ему.

– Ты не понял, мне не просто надо это сказать, мне надо, чтобы ты, на самом деле, не умирал, – объяснил Рей. – Мне надо, чтобы ты жил. Долго жил. Ты меня понял, Дэвид?!

Ему снисходительно улыбнулись и с самым честным видом уведомили.

– Я не умираю. Я просто хочу, чтобы моя дочь вернулась домой. Пусть и с большим опозданием, но я хочу дать ей понять, что она нужна мне и этой земле. Я хочу научить её, по крайне мере, попытаться научить её всему, что я знаю. Если, конечно, она этого захочет.

Рей хотел было спросить: «А, если не захочет? Если выгонит тебя и меня со своей земли и запретит появляться на винодельне? Если погубит всё то, что они так долго создавали?», но промолчал. И потому, что не хотел расстраивать Дэвида и потому, что знал: Виктория слишком любит деньги, чтобы от них отказаться. А деньги у него.

Глава 1

За один день до описываемых в прологе событий…

О-у-у-у! Боже! Боже… Моя голова! Как же сильно она болит! О-у-у-у! И не только болит, но и кружится… Все как в тумане. В густом тумане. Во рту пересохло. Не знала б точно, что я вчера не пила, решила б, что у меня зверское похмелье…

Стоп! Вчера… А что было вчера?! Или хотя бы позавчера? Или неделю назад?

Сквозь туман блеснуло какое-то воспоминание. Девушка отчаянно потянулась за ним, пытаясь понять о чём оно… Но раскалывающаяся от боли голова не выдержала подобного напряжения и сознание отключилось.

В следующий раз, когда она пришла в себя, голова болела столь же немилосердно. А вот пить, пить хотелось ещё больше.

– Пи-ить, – простонала она без всякой надежды на то, что будет услышана. Это был скорее крик души, чем просьба. Крик души, который она не могла в себе больше держать. И потому очень удивилась, когда её сухие губы вдруг перестали быть сухими.

С жадностью облизав губы, она теперь уже попросила: – Пи-ить… Ещё… Пи-ить…

– Прости, милая, старший целитель пока разрешил лишь смачивать тебе губы, – извиняющимся ласковым тоном ответили ей.

«Старший целитель?! Это она о ком? О старшем враче, что ли? Значит ли это, что я в больнице?..»

Она попыталась открыть глаза, чтобы подтвердить свою догадку, но веки категорически отказались это делать… Как в тот раз в девятом классе, когда она уснула с накладными ресницами, которые сама же и приклеила, использовав для надежности весь клей в тюбике. Ну что сказать… Накладные ресницы приклеились не просто надёжно, а, в прямом смысле слова, намертво. Настолько намертво, что отдирать их пришлось вместе с ресницами и кожей век. К слову, именно поэтому она с ними и уснула. Надеялась, что до утра они сами отпадут.

Не отпали.

Зато на всю жизнь отпало желание, когда-либо вновь самой себе клеить накладные ресницы.

«Странно… – Вдруг пришло ей в голову. – Про ресницы помню. Причём помню так, словно это было только вчера. А что вчера было не помню. И как я попала в больницу, тоже не помню. Если я, конечно же, в больнице… Разумеется, ты в больнице, где же ещё? Но та женщина, она сказала: «Старший целитель» – напомнила она себе. И тут же сама себе возразила: – Тебе послышалось!»

Решив, что зачем мучиться сомнениями, если можно просто спросить, она спросила:

– Где я? – она планировала спросить и про больницу тоже, но решивший было передохнуть от праведных трудов молотобоец вновь принялся с силой лупить отбойным молотком по стенкам её черепа.

– В целебнице Святого Августина, милая.

– Где-где?

– В целебнице, говорю, Святого Августина! – повторила неизвестная женщина.

«А я точно вчера не пила? – усомнилась больная. И тут же себе и ответила: – Сама ж знаешь, что не точно! Не помнишь же ничего! Ни про вчера. Ни про позавчера. Ни про, кажется, последний год… Или два?.. Или три...

– А вы кто?

– Теми я, милая.

– Это ваше имя?

– Да, милая. Это моё имя. А ты своё имя знаешь?

«Имя?.. Да, кажется, знаю…»

Она собиралась назвать полностью своё имя, фамилию и отчество, но молотобоец в её голове позволил с трудом вытолкнуть из горла лишь:

– Виктори-и…

– Умница, – похвалила её женщина. – А сколько вам лет, помните?

«Конечно! Мне… Ой! Девятый класс помню. Что ещё? Девичник… Кажется это свадьба Кожемякиной. Да, точно, это был последний раз, когда я пила шампанское…»

– Двадцать се?.. – предположила она.

– Вы уверены?

– Тридцать се?..

Но женщина молчала.

– Сорок се?..

Продолжала гадать Виктория.

– Двадцать пять, – наконец подала голос женщина.

«Двадцать пять?! Но я точно помню, что на свадьбе Кожемякиной мне было двадцать семь! Потому что Кожемякиной тоже было двадцать семь! И я тогда ещё подумала, что мне тоже пора замуж… Значит ли это, что я не замужем?.. Разумеется, не значит, потому что одно с другими никак не связано. А вот то, что ты не помнишь своего мужа, это да, это может значить, что ты не замужем, – менторским тоном мысленно объяснила она себе. И тут же сама себе и возразила: – Я и сколько лет мне не помню, но это не значит, что мне двадцать пять!»

Она не знала откуда она это знает, но она точно знала – ей не двадцать пять.

– Мне не…

– Вы вспомнили и это! – обрадовалась Теми. – Ну уж простите меня, что добавила вам один день. Зато вы сразу вспомнили сколько вам лет! Меня двадцать пять лет тоже когда-то пугали! Но поверьте мне, ничего страшного в этом возрасте нет. Наоборот… – она мечтательно вздохнула. – Ах, где вы мои двадцать пять лет! Не верите?.. Ничего доживёте до моих лет, поверите! Но продолжим. Вы помните, что с вами произошло?

– Нет, – покачала головой Виктория и тут же вновь поморщилась от пронзившей виски боли, настолько сильной, что перед её мысленным взором, словно бы огненная молния промелькнула.

А в следующее мгновение, она, задыхаясь от ужаса, уже мчалась куда-то в кромешной тьме. Её сердце колотилось как сумасшедшее, в боку кололо так, что было невозможно дышать, ноги подгибались, но она знала, что ей нужно бежать…

Потому что слышала за своей спиной:

– Стоять, с*ка! Хуже будет!

Бежать! Только бежать! Ей нельзя останавливаться! Нельзя останавливаться ни на мгновенье! Бежать! Только бежать!

И гонимая животным ужасом она бежала. Бежала, не разбирая дороги. Бежала, пока…

Однако тут её виски вновь пронзила нестерпимая боль, только на сей раз перед её мысленным взором пронеслась не ослепительно-яркая огненная молния, наоборот, она, словно бы влетела в бездонный чёрный омут… Точнее, даже не влетела, а нырнула вниз головой, подобно пловцу, прыгающему с вышки с разбега.

Горло вдруг перехватил спазм. Грудь зажглась огнём.

– Прости, милая, – услышала она, словно издалека. – Прости, меня любопытную старую дуру. Отдыхай, милая.

В следующий раз, когда Виктория пришла в себя. Ей было очень жарко. Очень-очень жарко и душно. И ещё это одеяло! Подумала она и скинула его с себя. Однако ни легче дышать, ни прохладней ей от этого не стало. Зато начало трясти.

– Не могу… Не могу дышать! – пожаловалась она. – Не могу…