Клятва Люка Болдуина (часть сб.) - Каллаген Морли - Страница 15
- Предыдущая
- 15/31
- Следующая
А толстому поляку Уилли Становски, всегда одетому в рубашку в ярко-красную клетку, у которого на круглой физиономии с живыми голубыми глазами неизменно играла весёлая улыбка, Люк по-настоящему симпатизировал. Уилли был отличным работником, быстрым и умелым, и жил со своими восемью детьми в полумиле от лесопильни по направлению к городу. Одна из его дочерей, тринадцатилетняя Тилли, училась с Люком в одном классе. Она была приветливая и хорошенькая девочка с волосами пепельного оттенка.
Люк не слышал, чтобы дядя Генри много говорил про Уилли Становски, пока однажды утром тот не вышел на работу.
— Люк, садись на велосипед и поезжай к Становски, узнай, что с ним. Хотя я и так знаю, — пожав плечами, добавил он.
Люк сел на велосипед — Дэн побежал за ним — и поехал к обмазанному штукатуркой, с небольшим огородом позади, дому Становски, который стоял в стороне от дороги. Крыша дома просела, а штукатурка кое-где отвалилась. Это был один из тех домов на окраине города, где, хоть их аренда и стоила недорого, никто не хотел жить. Место это было голым, деревья там не росли, а трава сохла под палящими лучами солнца. На дорожке валялась опрокинутая кверху дном старая тачка, дрова были сложены кое-как, а на трёх верёвках, тянущихся от дверей дома через весь двор, сохло детское бельё. Как только Люк съехал с дороги на просёлок, из дома показался Уилли Становски. Вид у него был хмурый.
— Иду, иду, мальчик, — виноватым тоном сказал он. — Тебя послал твой дядя, да? Иду. Бегу. Я проспал. Я извиняюсь перед твоим дядей.
С выражением стыда на лице и с видом человека, которого мучает головная боль и невыносимо яркое солнце, он побежал в сторону лесопильни. Люк повернулся было последовать за ним, но из дверей выглянула Тилли Становски.
— Не уезжай, Люк, поиграй с нами.
— А что мы будем делать? — спросил Люк. — Во что играть?
— Просто играть, и всё.
— Как это просто? — засомневался он. — Так не играют.
— Давай поиграем с собакой, — предложила она.
— Дэн — необыкновенная собака… — принялся было он объяснять, но к этому времени у дверей уже собралось всё семейство Становски; среди них был даже четырёхлетний малыш с испачканным грязью лицом, а позади него стояла старшая из детей, двадцатилетняя Мария, в чистом белом переднике.
— Зайди к нам, Люк, — весело пригласила его Мария. У неё были большие тёмные глаза и блестящие черные волосы. Такой хорошенькой девушки Люку ещё не доводилось видеть, и когда она пригласила его к ним, он почувствовал себя польщённым и ему захотелось остаться.
И тут началось такое, в чём он сроду не участвовал. Как только они с Дэном вошли в обветшалый дом, все дети принялись как безумные бегать друг за другом, а собака громко лаять. Они гонялись друг за другом по дому, выскакивали во двор, опрокидывали стулья, налетали на гладившую белье Марию, а она только смеялась. А когда все устали, Тилли уговорила Марию сесть за старенькое, с четырьмя разбитыми клавишами пианино цвета морёного дуба, и все вместе начали петь любимую песню канадских французов под названием «Жаворонок». «Жаворонок, добрый жаворонок…» — пели они, а чистый сильный голос Марии нёсся над полями.
— Подождите, подождите! — крикнула Тилли. — Пройдёт время, и я буду петь не хуже Марии.
Люку и в голову не приходило, что так весело бегать, кричать и опрокидывать вещи и что Дэн может быть таким активным. А когда он уже остался совсем без сил, подумал, что хорошо бы пожить у Становски и что ему очень понравились Тилли и Мария.
Поэтому на следующий день, а было воскресенье, он снова поехал к Становски и вернулся домой только к ужину.
После ужина, когда дядя Генри вышел на веранду, тётя Элен, которая сидела на кухне, сложив руки на коленях, подозвала Люка к себе. Она была одета в новое чёрное платье и, когда шла в нём по проходу в церкви, выглядела очень важной. У неё было озабоченное выражение лица.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты бывал у Становски, Люк, — сказала она.
— Мы там только играем, — ответил Люк. — А почему нельзя, тётя Элен?
— Видишь ли, Люк, объяснить это нелегко, — продолжала она серьёзным тоном. — Твоему дяде, по-моему, не нравится, что ты бываешь у Становски.
— Он мне этого не говорил, тётя Элен.
— Люк, — ласково начала она, — на кого ты хочешь быть похожим, когда станешь взрослым: на дядю Генри или на Уилли Становски?
— На дядю Генри. А что?
— Правильно, Люк. Тебе должно быть известно, Люк, что Уилли причиняет твоему дяде массу хлопот. — Снизив голос до шёпота, она добавила: — Уилли Становски пьёт, Люк. И пьёт много.
— Вот как?
— Да. И это дурно, правда, Люк?
— Наверное, — ответил Люк и помолчал, раздумывая над порочным пристрастием Уилли Становски к спиртному. И вдруг опомнился: — Но я не играю с мистером Становски, тётя Элен! Я играю с Тили. И Мария мне нравится. А они ведь не пьют.
— Да, — неопределённо отозвалась тётя Элен, решив продолжить беседу. — Тилли — хорошенькая девочка. Правда, Люк?
— Очень.
— Хорошенькая девочка, и вы вместе учитесь в школе, да, Люк?
— Мы в одном классе, тётя Элен.
— Вот именно, Люк, — сказала тётя Элен. Она начала волноваться, а её раздражало любое волнение, и она с трудом подыскивала нужные слова. — Мне бы не хотелось, чтобы ты водил слишком тесную дружбу с семейством Становски и в особенности с Тилли.
— Но почему? — недоумевал он.
— Потому что и в ней, наверное, со временем проявятся дурные наклонности, — резко сказала тётя Элен. — Она вырастет такой же, как её сестра Мария.
— Мария очень весёлая, — тихо возразил он. — Она поёт и играет на пианино.
— Да, — согласилась тётя Элен, поджимая губы и заливаясь краской. — И ходит в такие места, куда ей не полагается ходить, встречается с такими людьми, с которыми ей не полагается встречаться, её обзывают дурным словом, и всё это значит, что она плохо кончит.
— Плохо кончит? Но если она добра ко мне, тётя Элен…
— Ну?
— Почему бы и мне не быть приветливым с ней? Почему?
— О господи, до чего же ты непонятлив! — рассердилась тётя Элен. Лицо её пылало от беспомощности, она раздраженно поднялась, и вид у неё был такой, будто она вот-вот его ударит. А Люк не понимал, почему она сердится, её гнев, которого ему не довелось видеть прежде, был для него непостижимой загадкой. — Что ты, как попугай, твердишь одно: «Почему? Почему? Почему?»
— Но дядя Генри говорил, чтобы я всегда спрашивал о том, чего не понимаю. Он сказал, что я всегда должен проникать в суть вещей.
— Да, — отрывисто согласилась она. — Дядя Генри учит тебя проникать в суть тех вещей, от которых тебе будет только польза. От Становски, сколько бы ты про них ни разузнавал, пользы тебе не будет, поэтому забудь о них, понятно?
— Понятно, — испуганно ответил он, хотя в действительности ничего не понял.
Тётя Элен была добрым человеком. Что бы она ни делала или говорила, ею двигали только добрые побуждения. И сейчас, он знал, она желает ему добра. Но это-то и было самым страшным в дяде Генри и тёте Элен — их доброта. Все свои поступки они совершали исключительно из добрых побуждений.
Ему очень хотелось к Становски, но он боялся тёти Элен. Он не мог устоять против её гнева, потому что всё ещё не уяснил, в чём его причина. Должно быть, она кроется в положении тёти Элен в городе и проистекает из уверенности в собственной непогрешимости. Её гнев совсем не похож на гнев дяди Генри. Тот вдруг представился ему таким надёжным и благоразумным человеком, которому можно довериться. Он может рассердиться, но ты понимаешь, в чём причина. Однако в школе Люк поймал себя на том, что не сводит глаз с Тилли Становски, а когда она улыбнулась ему, ему стало стыдно и совестно, потому что улыбка у неё была радостной и светлой, и он не мог понять, почему она должна приобрести дурные наклонности, если по-прежнему остаётся такой весёлой и приветливой…
- Предыдущая
- 15/31
- Следующая
