Тайна постоялого двора «Нью-Инн» - Фримен Р. Остин - Страница 9

Теперь действия мистера Вайса напоминали мне действия вышеупомянутого кота и требовали аналогичной реакции. Для меня, ответственного профессионала, его чрезвычайные меры предосторожности были одновременно и оскорблением, и вызовом. Не говоря уже о более серьезных причинах, я с нечестивым удовольствием размышлял о возможности найти тайное убежище преступника, из которого он глядел на меня и самодовольно ухмылялся. Я не терял времени и не жалел усилий, готовясь к приключению. Я испытал приспособление Торндайка в обычном кэбе, который доставил меня из Темпла до Кеннингтон-Лейн. На протяжении всего короткого путешествия я внимательно следил за компасом, отмечал ощущения и звуки, производимые движением экипажа по дороге, и рассчитывал примерное расстояние в зависимости от скорости бега лошади. И результат оказался весьма обнадеживающим. Правда, стрелка компаса сильно дрожала от тряски, но все же показывала верное общее направление, и было очевидно, что результат был вполне надежен. После проверки работы устройства я почти не сомневался в том, что буду в силах составить довольно точную карту моего маршрута, если только у меня появится такая возможность.

Но ее, похоже, не случится. Обещание мистера Вайса вскоре прислать за мной пока не сбылось. Прошло три дня, а он все еще не давал о себе знать. Я начал опасаться, что сказал слишком много, закрытый фургон отправился на поиски более доверчивого и покладистого врача, и наши тщательные приготовления были напрасны. Когда четвертый день подошел к концу, а вестей все не было, я неохотно решил списать это дело в упущенные возможности.

И в этот самый момент, в разгар моих сожалений, в дверь просунулась невзрачная голова моего помощника. Его голос был грубым, акцент – отвратительным, а грамматические конструкции – достойны презрения, но я простил ему все, когда понял смысл его сообщения.

– Экипаж мистера Вайса ждет и он просит вас приехать как можно скорее, потому что сегодня вечером больному стало хуже.

Я вскочил со стула и поспешно собрал все необходимое для поездки. Маленькую доску и лампу я положил в карман пальто, перебрал сумку для неотложной помощи и добавил к ее обычному содержимому бутылочку марганцовки, которая, как я полагал, могла мне понадобиться. Затем я сунул вечернюю газету под мышку и вышел.

Ожидавший меня возница прикоснулся к своей шляпе и вышел вперед, чтобы открыть дверь.

– Готовлюсь к длительному путешествию, – заметил я, показывая газету.

– Но вы не можете читать в темноте, – сказал он.

– Нет, конечно. Но у меня есть небольшая лампа, – ответил я, доставая ее.

Посыльный мистера Вайса наблюдал за тем, как я зажигаю лампу и прикрепляю ее к задней подушке.

– Полагаю, в прошлый раз поездка показалась вам довольно скучной, – заметил возница, – путь неблизкий. Они могли бы догадаться снабдить карету лампой. Но сегодня мы поедем быстрее. Хозяин говорит, что мистер Грейвс очень плох.

С этими словами он захлопнул дверь и запер ее на ключ. Я достал из кармана доску, положил на колено, взглянул на часы и, пока кучер взбирался на свое место, сделал первую запись в блокноте:

Первым движением кареты после старта стал разворот в направлении к Ньюингтон-Баттс, поэтому вторая запись, соответственно, гласила:

Но это направление сохранялось недолго. Очень скоро мы повернули на юг, затем на запад, а потом снова на юг. Я сидел, не отрывая взгляд от компаса, и с трудом пытался уловить быстро изменяющиеся данные. Стрелка непрерывно двигалась вправо и влево, но всегда в пределах дуги, в центре которой находилось искомое направление. Но оно менялось от минуты к минуте самым удивительным образом. Запад, юг, восток, север… Экипаж поворачивал, проходя по всем румбам компаса, пока я не потерял всякий счет направлению. Это было удивительное представление. Учитывая, что мы ехали по делу жизни и смерти, наперегонки со временем, пренебрежение возницы к направлению было поразительным. Извилистость маршрута, должно быть, сделала путешествие вдвое длиннее, чем оно могло бы быть при более тщательном выборе пути. По крайней мере, мне так показалось, хотя, естественно, моё мнение никого не интересовало.

Насколько я мог судить, мы следовали тем же маршрутом, что и раньше. В какой-то момент я услышал свисток буксира и понял, что мы находимся рядом с рекой. Затем мы проехали железнодорожную станцию, очевидно, в то же время, что и в прошлый раз, так как до меня донесся сигнал к отправлению пассажирского поезда. Мы пересекли довольно много улиц с трамвайными линиями. Я и не подозревал, что их так много. Для меня было откровением узнать, как много железнодорожных арок в этой части Лондона и как часто меняется покрытие дорог.

На этот раз путешествие ни в коем случае не было скучным. Постоянное изменение направления и характера дорожного покрытия держали меня в напряжении, едва я успевал сделать одну запись, как стрелка компаса резко поворачивалась, показывая, что мы снова повернули, и я оказался застигнутым врасплох, когда экипаж замедлил ход и свернул в крытый проезд. Очень поспешно я сделал последнюю запись:

Закрыв блокнот, я спрятал его и доску в карман и только успел раскрыть газету, как дверь открылась. Я, как ни в чем не бывало, задул лампу, отцепил ее и положил в карман, решив, что она сможет пригодиться позднее.

Как и в прошлый раз, миссис Шаллибаум стояла в открытом дверном проеме с зажженной свечой. Но на этот раз она выглядела очень обеспокоенной, скорее даже возбуждённой и в ужасе. Даже при свете свечи было видно, что она очень бледна и не может найти себе места. Объясняя что случилось, она беспрестанно вздрагивала, и ее руки и ноги находились в движении.

– Вам лучше сразу же осмотреть больного, – сказала она, – мистеру Грейвсу сегодня намного хуже. Мы не будем ждать мистера Вайса.

Не дожидаясь ответа, она быстро поднялась по лестнице, я последовал за ней. Комната выглядела так же, как и раньше. Но состояние пациента резко изменилось. Как только я вошел в комнату, тихое и ритмичное бульканье, доносившееся с кровати, ясно предупредило меня о беде. Я быстро шагнул вперед, посмотрел на распростертое тело и чувство беды усилилось. Мертвенно-бледное лицо больного выглядело ужасно: глаза запали ещё больше, кожа посинела, нос заострился, и если он ещё не «бредил о зелёных пастбищах», то только потому, что уже не мог этого сделать. Все признаки указывали на то, что мужчина находился уже на пороге смерти. Если бы речь шла о болезни, я бы сразу сказал, что он умирает. Пациент имел вид человека в состоянии in articulo mortis[17]. И даже если дело было в отравлении морфием, я не был убежден, что смогу вернуть его к жизни.

– Он очень плох? Он умирает?

Это был голос миссис Шаллибаум, очень тихий, но страстный и напряженный. Я повернулся к экономке, держа палец на запястье пациента. На меня смотрело лицо самой испуганной женщины, которую я когда-либо видел. Сейчас она не пыталась уклониться от света, смотрела прямо на меня, и я полубессознательно заметил, что у нее были карие глаза и странное напряжённое выражение лица.

– Да, – ответил я, – он очень болен и в большой опасности.

Несколько секунд она неподвижно смотрела на меня. А затем произошла очень странная вещь. Внезапно ее глаза расфокусировались, смотря в разные стороны. Не так, как имитируют артисты бурлеска, а как бывает при внешнем расходящемся косоглазии. Выглядело это просто поразительно. В одно мгновение оба ее глаза смотрели прямо на меня, а в следующее – один из них закатился в самый дальний угол, а второй смотрел строго вперед.