Тайна постоялого двора «Нью-Инн» - Фримен Р. Остин - Страница 2

– Но, – заметил я с улыбкой, – вы только что назвали мне его имя, если, конечно, его действительно зовут Грейвс.

– Это вам судить, – сказал посыльный.

– Вы утверждали, что я не должен знать, где живет ваш таинственный мистер Грейвс, но я же увижу это сам. Я же не слепой, знаете ли.

– Мы рискнём, – ответил мужчина, – но вопрос в том, возьметесь ли вы за эту работу?

Да, это был вопрос, и я некоторое время обдумывал его, прежде чем ответить. Мы, медики, хорошо знакомы с людьми, которые «терпеть не могут докторов», и нам не хочется иметь с ними дело. Такой пациент обычно неблагодарен и всем недоволен. Взаимоотношения с ним неприятны, он доставляет много хлопот и плохо поддается лечению. Если бы это был больной из моей собственной практики, я бы сразу отказался от этого дела. Но я был всего лишь замещающим врачом и не мог легкомысленно отказаться от работы, которая принесла бы прибыль моему начальнику, как бы неприятно это для меня ни было.

Размышляя об этом, я полубессознательно изучал своего посетителя, повергнув его в некоторое смущение. Его внешний вид нравился мне так же мало, как и его миссия. Он стоял около двери, где свет был достаточно тусклым, поскольку освещение было сосредоточено на столе и кресле для пациента. Я заметил, что у мужчины было хитрое, непримечательное лицо и сальные рыжие усы, которые плохо сочетались с его небрежной униформой, и он носил парик. Что-то настораживало меня в нем, хотя, возможно, все дело было просто в пред­убеж­дении. Нет ничего недостойного в том, чтобы надеть парик. Ноготь на его руке, державшей шляпу, имел уродливые следы какой-то травмы, что, опять же, хотя и некрасиво, но никоим образом не отражает моральный облик человека. Наконец, он внимательно наблюдал за мной со смесью волнения и лукавого самодовольства, что было явно неприятно. В целом, он произвел на меня отталкивающее впечатление. Мне совершенно не нравился этот человек, но все же я решил осмотреть больного.

– Полагаю, – ответил я, наконец, – не мое дело, кто этот пациент и где он живет. Но как вы собираетесь все организовать? Меня приведут в дом с завязанными глазами, как гостя в бандитское логово?

Мужчина слегка ухмыльнулся и явно почувствовал облегчение.

– Нет, сэр, – ответил он, – мы не собираемся завязывать глаза. У меня на улице экипаж. Вряд ли из него вы что-то увидите.

– Отлично, – сказал я, открывая дверь, чтобы выпустить посыльного, – я буду готов через минуту. Полагаю, вы не можете дать мне никаких объяснений о том, что случилось с пациентом?

– Нет, сэр, не могу, – ответил он и отправился к экипажу.

Я сунул в сумку лекарства для неотложной помощи, несколько инструментов, выключил свет и вышел наружу через приемную. Экипаж стоял у тротуара, возница был рядом, а мой аптекарский помощник с большим интересом наблюдал за событиями. Я тоже с любопытством и неудовольствием окинул взглядом эту картину. Экипаж представлял собой что-то вроде большого крытого фургона, который используют некоторые коммерсанты. Обычные стеклянные окна были заменены деревянными вставками, предназначенными для того, чтобы снаружи не было видно перевозимых внутри ящиков с образцами продукции, а двери запирались снаружи ключом. Когда я вышел из дома, возница отпер дверь и придержал ее, давая мне возможность пройти внутрь.

– Сколько времени займет путешествие? – поинтересовался я, шагнув на ступеньку.

Мужчина задумался на мгновение.

– Мне потребовалось около получаса, чтобы добраться сю­да, – ответил он.

Это меня обрадовало. Полчаса в каждую сторону и полчаса на осмотр пациента. В таком случае, будет половина одиннадцатого, прежде чем вернусь домой, вполне вероятно, что я уже не обнаружу на пороге никаких поздних посетителей. Пробурчав проклятия в адрес неизвестного мистера Грейвса и посетовав на беспокойную жизнь заместителя доктора, я сел в непривлекательный экипаж. Возница тут же захлопнул дверь и повернул ключ в замке, оставив меня в кромешной темноте.

Мне оставалось одно утешение – моя трубка в кармане. Я принялся заправлять ее табаком в полном мраке. Зажег восковую спичку и решил воспользоваться возможностью осмотреть внутреннее убранство моей тюрьмы. Это было жалкое зрелище. Состояние изъеденных молью подушек из синей ткани свидетельствовало, что ими давно не пользовались, внутренние половики были протёрты до дыр, декоративная отделка отсутствовала. Все указывало на то, что странный экипаж был тщательно приспособлен для нынешнего использования. Внутренние ручки дверей были сняты, деревянные ставни прочно закреплены на своих местах. Места под окошками, где обычно помещаются имя владельца и адрес конюшни, были заклеены бумажками.

Эти наблюдения дали мне достаточно пищи для размышлений. Этот мистер Вайс, должно быть, был чрезмерно добросовестным человеком, если обещание, данное мистеру Грейвсу, заставило его принять такие чрезвычайные меры предосторожности. Очевидно, простого следования букве обещания было недостаточно, чтобы успокоить его совесть. Если только у него не было причин разделять чрезмерное стремление мистера Грейвса к сохранению инкогнито, так как трудно было предположить, что все эти меры скрытности были приняты самим пациентом.

Дальнейшие предположения, которые возникали в моих мыслях, были немного тревожными. Куда меня везли и с какой целью? Мысль о том, что я окажусь в каком-то воровском логове, где меня могут ограбить или убить, я отклонил с улыбкой. Воры не строят тщательно продуманных планов по ограблению таких бедолаг, как я. В этом отношении бедность имеет свои преимущества. Но, возможно, имелись другие причины. Богатая фантазия, подкрепленная житейским опытом, без труда могла вызвать в воображении ряд ситуаций, в которых медик, с угрозами или без, мог быть вызван для того, чтобы стать свидетелем или активным участником какого-либо преступления.

Размышления такого рода занимали меня на протяжении всего этого странного путешествия. Скуку рассеивали некоторые отвлекающие моменты. Мне, например, было очень интересно заметить, что когда одни органы чувств бездействуют, другие пробуждаются и компенсируют восприятие мира. Я сидел и курил трубку в темноте, которая была абсолютной, если не считать тусклого свечения тлеющего табака. Казалось, я был отрезан от окружающего мира. Но все же это не соответствовало действительности. Вибрации кареты с жесткими рессорами и железными ободами колес точно и ясно описывали характер проезжей части. Резкий стук от движения по гранитным камням, мягкая неровность щебня, гладкий грохот деревянной мостовой, тряска экипажа на поворотах и при пересечении трамвайных линий – все это было легко узнаваемо и давало мне представление о районе, через который я проезжал. Мой слух помогал дополнять всё это деталями. Свист буксира говорил о близости к реке. Внезапный и короткий глухой звук возвещал о проходе под железнодорожной аркой (что, кстати, произошло несколько раз за время пути). А когда я услы­шал знакомый свисток железнодорожника, за которым последовало быстрое фырканье пробуксовавшего локомотива, у меня сложилась четкая картина, как тяжелый пассажирский поезд выезжает со станции, словно если бы я видел его средь бела дня.

Только я выкурил трубку и выбил пепел о каблук своего ботинка, как карета замедлила ход и въехала в крытый проезд, о чем свидетельствовало глухое эхо. Затем я различил лязг тяжелых деревянных ворот, закрывающихся за мной, и через мгновение дверь кареты распахнулась. Я вышел в крытый коридор, вымощенный булыжником и, очевидно, ведущий к конюшне. Было темно, и у меня не было времени для подробных наблюдений, пока наш экипаж подъезжал к открытой боковой двери, в ней стояла женщина с зажженной свечой.

– Это доктор? – спросила она с сильным немецким акцентом, прикрывая свечу рукой и глядя на меня.

Я ответил утвердительно.

– Какое счастье, что вы пришли, – воскликнула она, – мистер Вайс наконец-то вздохнет спокойно. Заходите, пожалуйста.

Я последовал за ней через темный коридор в неосвещенную комнату, где она поставила свечу на комод и повернулась, чтобы уйти. Однако у двери женщина остановилась и оглянулась.