Хозяйка разрушенной крепости (СИ) - Оболенская Любовь - Страница 2

Разумеется, от удивления я тут же открыла глаза – сколько живу на свете меня по-всякому называли. Ленкой, Аленкой, позже Еленой Антоновной, на работе коллеги-строители за характер прозвали Еленобетоном. Но вот «леди Элейн» - это что-то новенькое.

Открыла я, значит, глаза...

И тут же очень захотела их закрыть.

Ну неприятно же осознавать себя внутри галлюцинации - слишком чёткой, и крайне похожей на реальность. Сразу приходит понимание, что где-то там, за ее границами суетятся санитары, а степенные психиатры в белых халатах задумчиво почесывают переносицы и протирают тряпочками стекла своих очков, пытаясь определиться с диагнозом и лечением.

Но тут же следом за этой пришла другая мысль. Что сейчас вот сделают мне укол, а я так и не рассмотрю эту самую галлюцинацию. О чем потом, скорее всего, пожалею. Не так часто в моей жизни случались новые впечатления, а тут прям как внутри фильма сижу. Правда, довольно бюджетного, где его создатели поскупились на реквизит и костюмы...

От меня сейчас, гордо подняв голову и бросая в мою сторону неодобрительные взгляды, отходил высокий старик в черной мантии и шапочке того же цвета. Двигался он к столу, заваленном кусками кожи, часто оборванными по краям, на которых виднелись какие-то надписи...

Действие галлюцинации происходило в каменном мешке с узкими продольными щелями в стенах, заменяющими окна. Сквозь эти бойницы проникал скудный солнечный свет, явно недостаточный для освещения комнаты, сырой и холодной как дно старого колодца. Потому между щелей-бойниц были вбиты в стены металлические держатели с плошками, внутри которых горело что-то на редкость вонючее. Света от этих приспособлений было немного, зато чада и копоти – более чем достаточно.

Кстати, помимо старика и меня, в комнате находилось еще несколько человек, одетых довольно убого, но с некоторой претензией на эдакую средневековую элегантность. Может, лет с тысячу назад такие одеяния были бы популярны, но сейчас они выглядели нелепо даже для бреда.

А потом в поле моего зрения попали мои руки – и нарастающая тревожность немного отпустила.

Когда понимаешь, что тронулся умом, и это неотвратимо, становится проще жить на свете. Ну правильно, куда теперь спешить, когда всё ясно?

Правильно, некуда.

Крыша улетела в астрал, и теперь лишь остается разглядывать свои руки с обгрызенными ногтями, но зато без малейших признаков артрита, выступающих вен, и морщин, которые с каждым годом становятся всё глубже и явственнее вне зависимости от того, как часто ты умащиваешь их всякими чудодейственными кремами. Если я правильно помню, такие руки, гладкие и мягкие с виду, у меня были лет в двадцать – хотя сейчас то время уже кажется настолько далеким, словно давно прошедшая молодость была фактом не моей биографии...

Тем временем пожилой фрагмент моего бреда добрался до стола, порылся в кусках кожи, подслеповато щурясь, нашел тот, что искал – и торжественно провозгласил:

- Властью данной мне Артуром, вождем бриттов и правителем королевства Логрес, я, свободнорожденный нотариус Камелота Марк Публий, оглашаю завещание сэра Ламорака Уэльского, да упокоится его душа в чертогах Создателя.

Голос старика был на редкость монотонным. Таким хорошо убаюкивать крикливых младенцев и читать нотации хулиганистым подросткам, которые после пяти минут подобной нудятины будут готовы поклясться вести себя идеально до самой смерти...

Возможно, в другой раз я бы послушала, о чем гундосит нотариус – как-никак экзотика, вытащенная моим больным мозгом из глубин сознания, растревоженного болезнью. Но человеку из двух вещей свойственно выбирать ту, что для него в данный момент важнее. Потому сейчас меня гораздо больше заботили мои руки, которые я с интересом ощупывала, отмечая их крайне приятную мягкость и упругость, свойственную самой что ни на есть реальной молодости. Эх, сейчас бы зеркало где найти и посмотреть, какое лицо сформировало мне мое психическое заболевание. Если моя физиономия такая же симпатичная, как руки, то я готова подольше задержаться в смирительной рубашке. И даже буду просить докторов больше не колоть мне препараты, возвращающие меня в тело пенсионерки.

А между тем нотариус продолжал гундеть, и моё сознание хочешь-не хочешь вырывало из его речи некоторые ничего мне не говорящие фрагменты:

- ... замок Сайзен, усадьба Бакхолл, поместье Лонгстоун, а также все прилегающие к ним поля, пустоши, леса и угодья согласно завещанию сэра Ламорака Уэльского унаследует его старшая дочь, Хильда.

Высокая брюнетка, стоявшая неподалеку от меня, радостно захлопала в ладоши. Ее лицо с большим ртом расплылось в лягушачьей улыбке – это я отлично рассмотрела, когда девица повернулась ко мне с торжествующим блеском в глазах.

- Леди Хильда, ведите себя прилично, - строго произнес нотариус, бросив суровый взгляд поверх документа. – Вашего отца похоронили не далее, как вчера, и траур по нему еще не завершился. Так что ваша радость хоть и объяснима, но неуместна.

Улыбка сползла с лица дочери умершего.

- Совершенно верно, достопочтенный правнук ромея, бежавшего с этого острова много лет назад, - с издевкой в голосе проговорила девица. – Мой отец умер, и больше никто и никогда не будет читать мне нотации – и вы в том числе. Так что просто огласите завещание до конца, ибо вам заплатили только за это, и ни за что более.

Нотариус недовольно поджал губы, и быстро зачитал:

- Замок Лидсфорд, а также прилегающую к нему деревню Лидсвилл, лес до гряды холмов, болото на севере и луг на юге согласно завещанию сэра Ламорака Уэльского наследует его приемная дочь Элейн. Более в завещании ничего не сказано.

Хильда расхохоталась.

- Что ж, отец умел пошутить. Оставил подброшенке старые развалины, захудалую деревеньку, луг с камнями вместо почвы, и лес, полный разбойников. Хочешь совет, сестренка? Так и быть, я разрешу тебе забрать твоего коня, повозку и старуху-кормилицу вместе с ее мужем, в которых ты души не чаешь. Можешь, конечно, отправиться в свои владения, но я готова купить их у тебя за десять золотых солидов. Этих денег тебе хватит на год безбедного существования – если, конечно, по дороге их не отнимут разбойники.

Издевка в голосе «сестры» меня изрядно взбесила. Галлюцинация галлюцинацией, но даже внутри собственного бреда я никому не позволю так с собой разговаривать.

- Ну уж нет, сестрица, - отрезала я, с удивлением осознавая, что говорю на совершенно незнакомом мне языке свободно, словно на родном. – Обойдешься. Не видать тебе моего замка как своих ушей!

Видимо, в моем бреду не принято было так разговаривать. Хильда захлопала глазами, открыла лягушачий рот, закрыла – и, оправившись от удивления, фыркнула:

- Ну и убирайся в свои развалины. Видеть тебя больше не желаю!

Замок отца, из которого мы выехали, впечатлял. Высокие стены, башни с зубцами наверху, похожие на шахматные ладьи, увеличенные во много раз, широкий ров с кольями внизу, внушительный мост, по которому, гремя деревянными колесами, проехала наша повозка. Существенное наследство досталось сестре, ничего не скажешь...

Я усмехнулась собственным мыслям.

Похоже, к своему сумасшествию я начала относиться вполне серьезно. Да и вряд ли это оно. Слишком долго длится приступ, и уж больно крута прорисовка окружающего мира, вплоть до травинок, колющих сквозь платье, и мошек, норовящих залезть в нос и уши...

Мошкары, кстати, по дороге из замка сестры было немало. Оно и понятно: вдоль обеих обочин стояли виселицы, на которых болтались весьма детализированные мертвецы в различных стадиях разложения. Эдакий своеобразный привет тем, кто решил наведаться в крепость: мол, будешь вести себя неподобающим образом, понятно где окажешься – вон аж целый десяток виселиц стоит свободных, с заранее привязанными веревками, оканчивающимися убедительными петлями.