Мальчик, Который Выжил (СИ) - Володин Григорий Григорьевич - Страница 6

— Кто же знает, Захар Глебович?

Я смотрю из своей коляски, болтая ножками. Перед нами мчится огромное существо, собранное из древних обломков и проволок. Эхопёс. Его массивная голова, раньше принадлежавшая фасадной горгулье, кажется слишком тяжёлой для тела.

Какой красавец!

Я смеюсь, и мой смех вырывается наружу, заражая Ксюню. Она знает: если я не боюсь, то и ей нечего бояться. Девочка радостно гукает. Большие глаза сияют весельем, а крошечные пальцы азартно хлопают по поручням

Но дружинники явно не разделяют нашего мнения. Их лица побледнели, руки нервно тянутся к мечам. Пистолеты в кобурах остаются нетронутыми — да и зачем они? Против эхозверя, собранного из обломков статуй и руин, огнестрел бесполезен. Пули просто отскочат от камня. Только магия может его повредить. Причём, магия серьёзная.

Вдруг резкий крик псаря разрезает напряжённую тишину:

— Асура, стоять!

Зверь, уже перепрыгнувший через забор, с неохотой замирает. Его глаза — пустые, чёрные, словно воронки, — устремлены прямо на меня. Он склонил голову, будто пытается рассмотреть получше. Интерес? Любопытство? Ага, как и у меня. Приказ явно дался ему тяжело. Его каменные мышцы дрожат, проволока натягивается, а лапы-колонны словно сами собой делают крошечный шаг вперёд.

Пса тянет ко мне.

Я чувствую это остро, как если бы нас связывали невидимые нити. Разрушитель тянется к Разрушителю. Мы с этим зверем одной природы.

Ксюня смотрит на меня, её улыбка замерла. Она что-то усердно агукает, но я её не слышу. Всё внимание сосредоточено на эхопсе. И я смотрю на собрании руин.

Ирония в том, что, несмотря на всю исходящую от него угрозу, он кажется мне правильным. Да, вот таким должен быть настоящий Разрушитель.

Машу ему рукой. Подойди — поглажу.

Асура переминается с лапы на лапу, разрываясь между желанием подойти ко мне и послушанием. Его взгляд — жалобный, почти человеческий. Умоляющий. Я чувствую его колебания. Я такой же. Мы оба хотим поиграть друг с другом. Он хочет подойти, но не может. Почему никто этого не понимает?

Передо мной встают дружинники, заслоняя обзор. Мать торопливо прикрывает меня собой, её движение резкое, будто что-то угрожает мне. Глупые взрослые! Неужели вы не видите? Мы оба Разрушители! Зачем мешаете? Дайте нам поиграть!

Я шевелюсь в коляске, пытаясь выглянуть из-за их спин. В этот момент появляется псарь. Он бежит, спотыкаясь, а его лицо искажено от страха и стыда за ослушавшегося питомца. Не успев подойти, он опускается на колени прямо перед коляской и княгиней Ириной. Его ладони сложены так, будто он молится, а голос дрожит от волнения:

— Простите, Ваша Светлость! — взмолился он, не поднимая головы. — Обычно за Асурой такого не водится, клянусь! Не знаю, что на него нашло. Он безобидный, честное слово!

Княгиня Ирина, хоть и побледнела, остаётся собранной — железное самообладание никуда не исчезло.

— Вы чьих будете? — спрашивает она ровным, но обжигающим тоном.

Псарь вздрагивает, словно от удара. Поднимает голову, потом быстро опускает снова, осознавая, что это может быть расценено как дерзость.

— Я, Прохор Себастьянович Гаврилов, эхопсарь 3-разряда рода Бастрыкиных, — спешно отвечает он, слова срываются с его языка почти бегом.

Дружинники окружают мужчину, их взгляды тяжёлые, как камень. Один из них делает шаг вперёд, наклоняется и произносит сурово:

— Почему зверь не на графском полигоне?

Прохор нервно сглатывает, его руки дёргаются, будто он хочет за что-то ухватиться, но вокруг только воздух.

— Полигон на ремонте, — с трудом выговаривает он, взгляд мечется между дружинниками и княгиней. — А зверя надо тренировать… Вот я его вывел на собачью площадку. Он безобидный и идеально слушается, клянусь!

Моя мама — обычно такая добрая и нежная, словно лучик солнца в сером небе. Но сейчас её вид не оставляет сомнений: перед нами настоящая железная валькирия. Прямо истинная Брунгильда! Лицо строгое, зрачки словно отлиты из вороненой стали.

Моя запутанная борода! Ма, это точно ты⁈

Оказывается, мама строгая ко всем, кроме меня, ну еще и Ксюни, так что псарю сейчас точно не позавидуешь. Эх, жаль беднягу.

Княгиня Ирина, чуть приподняв идеально изогнутую бровь, отвечает:

— Я вижу, как он слушается. Я жду извинений от главы вашего рода лично. А сейчас уберите пса. И чтобы я больше никогда не видела вас с ним в общественных местах.

Прохор, поникнув, быстро кивает:

— Конечно, Ваша Светлость!

Но я этого так просто не оставлю!

— Ба-ка! Ба-ку! — кричу я, тяну руки к псу, едва не вываливаясь из коляски. — Ба-ка-ба-ка-ба-ка!

Асура слышит меня, его каменные остроконечные уши дрожат, будто от напряжения. Он замер. Его массивные лапы-обломки колонн словно приросли к земле. Прохор громко зовёт его, почти надрывая голос:

— Асура! Ко мне!

Но эхопёс не двигается. Он топчется на месте, его тело напрягается, словно готовое разорваться от внутренней борьбы.

Ксюня, видя, как я кричу, тоже не остаётся в стороне. Её маленькие ручки взлетают вверх, а глаза, полные смеха, блестят. Она тянет свой тоненький голосочек:

— Ба-ка-ба! Ба-ка-ба!

Асура явно не знает, что ему делать. С одной стороны — я и мои настойчивые крики, с другой — Прохор, который буквально вытягивает его голосом. Пёс качает головой, будто пытаясь вытряхнуть это противоречие из своей каменной души.

Дружинники переглядываются, их лица растерянные, а один из них даже задумчиво почесывает макушку рукоятью меча.

— Ваша Светлость, — решается он хрипловатым голосом. — Кажется, зверь слушается княжича.

— Что? Как это возможно? — удивленно спрашивает княгиня.

— Ваше Светлость, я без понятия…. Но вы сами видите, как он откликается на княжича!

Княгиня Ирина растерянно оборачивается ко мне, её суровость трещит по швам. В глазах — тревога.

— Сынок, отпусти собачку, — её голос мягче, чем прежде, но в нём угадывается нотка приказа. — Ей нужно домой.

Но я не собираюсь сдаваться. Асура мой, он мой!

Я стискиваю кулачки и изо всех сил снова кричу:

— Ба-ка! Ба-ку! Ба! Ка!

Ксюня радостно подхватывает мою команду.

— Ба-ка-ба! Ба-ка-ба!

Асура не выдерживает. Его лапы приподнимаются, он делает один короткий шаг в мою сторону. Его взгляд снова встречается с моим.

Асура смотрит на нас с тем же жалобным, умоляющим взглядом. Псарь Прохор, тяжело вздыхая, явно понимает, что одни приказы здесь не сработают. Сжав зубы, он достаёт из кармана кожаный ремень, наматывает его вокруг горгульей головы пса и начинает тянуть изо всех сил.

— Асура! Домой! Рядом!

Асура нехотя делает пару шагов, но тут же упирается всеми четырьмя лапами. Раздаётся скрежет — звук, будто две ржавые шестерёнки застряли друг в друге. Пёс наклоняет голову, и его тяжёлый взгляд снова падает на меня. В этих глазах читается борьба.

Я вытягиваю руки к Асуре, кричу изо всех сил:

— Ба-ка! Ба-ка!

Прохор пыхтит, его лицо покрыто потом, он продолжает тянуть ремень, шаг за шагом оттаскивая пса прочь.

— Хватит уже, Славик! — встревоженно произносит мама, её голос повышается. — Вячеслав Светозарович, я с вами разговариваю! Быстро прекратите звать его!

Она хватает ручку моей коляски и резко разворачивает её. Колёса с глухим стуком катятся прочь от Асуры. Дружинники идут за нами спиной вперёд, выставив мечи перед собой, не сводя глаз с пса.

Я тяну руки назад. Но мама упрямо укатывает нас с Ксюней к выходу из парка.

Жадины! Отдайте его мне! Мы будем играть! Я буду ездить на нём верхом, как на боевом скакуне! Буду охотиться на каменных котов и стану легендой Ареала!

Но мама не слушает. Колёса моей коляски всё быстрее катятся прочь, а Асура становится всё меньше, его массивная фигура постепенно исчезает вдалеке.

— Ну! Ма! По-зя! — я уже перехожу на просьбы, пусть это и унизительно для моего генеральского звания.