Мальчик, Который Выжил (СИ) - Володин Григорий Григорьевич - Страница 1

Ситуация сложилась, прямо скажем, любопытная.

Старую жизнь пришлось оставить позади — не то чтобы это стало сюрпризом. Я прекрасно понимал, на что иду, и зачем. Но вот то, что случилось потом, выбило из привычной колеи. Меня — разум, душу, сознание, называйте как хотите — словно мощным магнитом потянуло в бескрайнее, необъятное пространство, где каждый уголок дышал тайной.

Вокруг всё озарилось светящимися линиями.

Каждая вспышка, каждый светящийся узор пытался отхватить что-то важное — воспоминания, саму мою суть, то, что делает меня собой. Я видел мелькающие кусочки прошлого, ускользающие, словно песок между пальцами, и стиснул внутренние зубы.

Отступить? Забыться? Исчезнуть?

Да щас! Силт фьорда тебе в горло!

Я вцепился в свою сущность с отчаянной яростью.

Сопротивляться чертовски тяжело. Но упрямство, эта невыносимая для многих моя черта, становится моим щитом. Я не отступлю.

Вспоминаю своё детство — те тяжелые моменты, когда казалось, что мир раздавит меня. Вспоминаю свой путь, испещрённый шрамами от боли, утрат, предательств. Я стал таким, каких не ломают.

И я держусь. Схватившись за ядро своей сущности, за ту часть, что никогда не поддастся, я сражаюсь. Этот свет не разорвёт меня, не превратит в пустую оболочку. Никто и ничто не сможет уничтожить того, кем я являюсь.

А потом всё вдруг замирает. Свет гаснет, яростные линии растворяются, а мир вокруг обрушивается в абсолютную темноту.

И в этой темноте я остаюсь собой. Нет, я не невредим — потрёпан, как старая парусина, истерзан до самого основания. Но я цел. Я победил.

Тьма мягко подхватывает меня, словно заботливые руки.

Прихожу в себя медленно, выныриваю из тягучей, вязкой темноты. Первое, что ощущаю, — стеснённость. Тело крохотное, почти игрушечное, плотно спеленутое. Я не могу даже пошевелить пальцем, будто замурован в кокон. И тут доходит — я младенец. Силт фьорда тебе в горло! Крохотный, беспомощный безбородый младенец.

Время вокруг теряет смысл. Дни сменяются ночами, недели текут безразличным потоком, а мне остаётся только погружаться в странное новое существование. Мысли будто плывут через густой кисель. Каждая пробивается с трудом, медленно складывается в моей голове, словно мозг не успел вырасти и просто не способен работать так, как должен.

Зрение подводит. Всё вокруг размыто, как акварель на мокрой бумаге. Надо мной мелькают тени — большие, громоздкие, и я не могу понять, что это. Возможно, это мои новые родители? Эта мысль вспыхивает и тут же гаснет, оставляя меня в глухом безразличии.

Я перестаю пытаться рассмотреть их лица. Это бессмысленно. Нечего тратить силы на то, что проходит только со временем. У меня есть более важная задача: сохранить то немногое, что осталось от меня прежнего. Мои воспоминания, моя личность — всё это ускользает, выветривается, будто песок сквозь пальцы. Но я цепляюсь.

Я не позволю себе раствориться. Пускай мир размытый и чужой, я не забуду, кем был. И когда придёт время, я напомню этому миру, кто я такой.

С телом же всё просто. Тело рано или поздно окрепнет. Зрение обострится, мышцы нарастут на кости и начнут слушаться, рефлексы вернутся. Это вопрос времени. Но память… Память — совсем другое дело. Время ее беспощадно стирает. Новый поток впечатлений, который вскоре неизбежно обрушится на меня, рискует вытеснить всё, что было прежде. А если так, то что останется от меня?

Каждое воспоминание — будто хрупкий, драгоценный осколок. Вытащить его из глубин сознания — невероятный труд, словно пробираешься сквозь вязкий туман. Но я упорно держусь за эти обрывки прошлого, цепляюсь за всё, что напоминает мне, кто я.

И всё же… остаюсь ли я собой? Моя запутанная борода! Этот вопрос не даёт мне покоя. Беспокойство, смешанное с опаской, грызёт изнутри. Но, несмотря на это, я знаю одно: сдаваться нельзя. Всё, что я делал, всё, чего достиг за долгие годы, — это не может просто исчезнуть.

Я должен удержать себя, вопреки всему.

Каждая такая попытка вытянуть из себя воспоминания истощает до предела. Мозг еще не готов трудиться. После этих изнуряющих внутренних сражений я проваливаюсь в младенческий сон — глубокий, как омут.

Тем временем мир вокруг начинает понемногу обретать очертания. Я начинаю различать лица — женщины, мужчины, смутные фигуры. Вырисовываются детали: мебель, игрушки, кроватка.

А тело остаётся беспомощным, жалким. Мышцы отказываются подчиняться, если они вообще есть. Я могу только лежать, наблюдать и терпеть новое незавидное состояние. О возвращении прежних сил не может быть и речи — пока.

Однако внутри, глубоко в центре моего существа, есть нечто. Маленькое ядро, не больше семечки. Оно твёрдое, надёжное, спрятанное за странной, словно кристальной скорлупой.

Это ядро — моя сила. Я держусь за него, как за последний оплот. Еще придет его время.

Когда-то я мог творить невообразимое для других людей. Времена, когда границы подвластного казались иллюзией, остались в прошлом. Сейчас мой мир — это пелёнки, влажные и пахнущие молоком. Организм сам решает, когда пора по-большому, а моя роль сводится лишь к тому, чтобы завопить изо всех сил, требуя внимания.

К счастью, со временем что-то начало меняться. Я стал узнавать и запоминать окружающих. Первым в этом новом мире я узнал её — свою новую мать. Её лицо, голос, прикосновения. Они стали для меня чем-то знакомым, почти утешительным. А еще мама у меня красивая, что радует.

Кроме неё, постепенно я начал различать других. Служанки мелькали вокруг, заботясь о доме, а вместе с ними — воины. Их здесь называли дружинниками, хотя, скорее всего, это были хирдманны. Стражи, охранявшие дом и мою новую семью.

Каждый день я наблюдал за ними, учился, запоминал.

Говорить я, понятно, не мог. Речь оставалась для меня недостижимой вершиной, но язык местных был мне знаком. Русский, язык русичей, не казался чужим. Слова вроде «авось», «зела», «беречь» или «жбан» отзывались слабым эхом где-то в глубинах моего разума, пробуждая смутные обрывки воспоминаний. Когда-то я владел множеством языков, свободно лавировал между наречиями, как рыбак между камнями на стремнине. Но сейчас мой разум был слишком слаб, чтобы удерживать эти знания в полном объёме.

И всё же я чувствовал облегчение. Хел меня дери, да еще какое! Повезло что не родился каким-нибудь, ну не знаю, индусом. Русский мир, со своими традициями, укладом и речью, был мне очень близок. Моя прошлая мать тоже была русской…

День за днём я начинал видеть всё больше деталей в своём новом, удивительно ограниченном мире. Некий интерес вызывал сосед, обитавший со мной на одной кровати через низенькую перегородку. Ещё один младенец. Кто это — мальчик или девочка? Сказать сложно, да и как бы всё равно.

Пока я сам старательно пытался освоить азы младенческой науки — ну, например, научиться гулить. Надо же с чего-то начинать. Мой сосед — или соседка? — напротив, казался куда менее амбициозным. Всё, на что его хватало, — это таращиться на меня круглыми глазами и хлопать длиннющими ресничками.

Но однажды произошло нечто, что заставило меня взять себя в руки. Усилия пришлось утроить. Очередной, на вид такой же серый день внезапно ожил, когда с улицы раздался звериный рёв. Глубокий, мощный, с таким басом, что воздух в комнате завибрировал. Мой сосед тут же перешёл на режим тревоги — истошно заплакал, так что закладывало уши.

Я, напротив, лишь повернул голову к окну. Да, я уже мог это делать. Маленькая, но гордая победа. Моё внимание привлекли вспышки за тонкой тканью занавесок. Яркие, разноцветные, они полыхали, как праздничный фейерверк. Но это был не праздник. Это были фаерболы. Или огнешары, на местном наречии.

Снаружи бушевала магическая буря, вихри магии метались в воздухе, словно мир решил поиграть в смертельные гонки. Я смотрел на это зрелище широко распахнутыми глазами, стараясь запомнить каждую вспышку. Невольно подумал: «Хел! Вот оно, настоящее веселье. И почему я лежу тут, почему я не там?»