Саспыга - Шаинян Карина Сергеевна - Страница 7

— Цела? — кричу я еще издали, подъезжая. Ася сидит на земле, прижав ладони к лицу, — плачет? Беззвучно орет от боли? Впала в ступор? Услышав мой голос, она отрывает руки от лица и растерянно протягивает их перед собой: смотри.

Я соскакиваю с коня, опускаюсь на корточки рядом. Основания Асиных ладоней ободраны, и меня передергивает от этих мелких ссадин, сочащихся сукровицей, с прилипшими к ним мелкими камешками и чешуйками лишайника. Черт, знакомо. Больно. Не страшно.

— Остальное как? — спрашиваю я, шаря в кармане куртки. Выуживаю пачку влажных салфеток.  — Ну? Лодыжки? Колени?

Ася пожимает плечами; пососав ссадину, неохотно берет салфетки.

— Да нормально все, — бормочет она, пряча глаза.  — Спасибо, — она возвращает пачку и обтирает ссадины. На меня она по-прежнему не смотрит, только выпячивает чуть подрагивающую нижнюю губу. На коленке белеет пыльное пятно там, где камень стесал плотную ткань брюк. Под ним, скорее всего, тоже ссадина.

Оставив ее разбираться со своими травмами, я иду отвязывать Суйлу. Ну правда — не смотреть же, как она убивается из упрямства.

— Давай садись, — вздыхаю я, подведя коня. Ася смотрит исподлобья.

— Я на базу не поеду, — говорит она.

— Давай садись, пока ноги не переломала, — я едва сдерживаю желание заорать.

Ася неуверенно встает. Она чуть прихрамывает, но, в общем, понятно, что ничего серьезного не произошло. Просто ободрала ладони и испугалась. Трясется теперь — ногой в стремя попасть не может…

Кое-как взгромоздившись на Суйлу, она рассеянно теребит чомбур.

— Слушай, ты можешь за мной больше не ехать?

Было бы неплохо. В конце концов, я просто повар. Все это вообще не мое дело.

— Не могу, — отвечаю я.

Ася дергает краем рта и отворачивается.

4

Волки-одиночки нападают на коней сзади, кусают за ляжки, оставляя рваные раны, а потом неторопливо идут следом, дожидаясь, когда гниль с их грязных зубов проникнет в кровь и добыча ослабеет. Усяньмянь — китайская смесь из корицы, бадьяна, фенхеля, сычуаньского перца и гвоздики. Если добавишь усяньмянь в печень, не сможешь перестать ее есть. Саспыга никогда не спускается ниже границы леса.

(лапки лапки шуршат по осыпи четыре птичьи лапки несут круглое в пушистых перьях тело из дыры в боку толчками выплескивается черная кровь не ходи следом не смотри выше не смотри в лицо не надо проснись ты запуталась в спальнике проснись)

…Верхняя тропа сливается с основной, ненадолго теряется в сухой траве и щебенке на перевале и крутым серпантином ныряет вниз. Нарочитые объемы кучевых облаков, нежная лента чистого неба под ними, снежно-полосатые зубья главного хребта. Плоская долина Аккаи в серебристом меху карликовой ивы упирается в гору одним боком и срывается в ущелье другим. Мертвое озеро в нагромождении камней под горой, неоновая голубизна снежного языка, кончиком заехавшего в воду. Размеренные свистки потревоженного сурка-часового. Скособоченная фигурка неумелого всадника медленно движется по болотистой тропе, виляющей сквозь ивняк.

— Ох, да иди ты, — бормочу я и со стоном сползаю на землю.

Ася идет, но, что бы она себе там ни думала, — дорогу здесь выбирает конь, и, что бы он ни выбрал, видно их со спуска будет долго, как минимум час, а то и полтора. Да и выбор небольшой. Пусть себе идет. Рано или поздно она ослабеет. Должна же она устать, проголодаться, замерзнуть. Хорошо бы еще промокла — но, хотя ветер на плато совершенно ледяной и попахивает снегом, небо остается чистым, а здесь, на спуске, и вовсе почти тепло.

Наверное, это самое дурацкое место, чтобы выпить кофе, но что сегодня не дурацкое? Я оттаскиваю Караша в сторону от тропы. Привязывать его негде — одна трава да камни. Приходится зацепить повод за луку и надеяться, что он никуда не пойдет. Он и не идет — встает где поставили. Чучело коня, удобно, конечно, но… А, ладно, удобно же.

Корявые ивовые сучья горят плохо, но игрушечный, на две маленьких кружки чайник вскипятить хватит. Хорошо, что я не выпила набранную воду. Хорошо, что остался с похода кофе. В пол-литровую бутылку при старании можно забить стандартную пачку; на обычный десятидневный поход хватает и половины, но я, как любой наркоман, боюсь остаться без дозы. Вот и хорошо. Просто — хорошо…

Я выливаю кипяток в термос, с наслаждением принюхиваюсь, завинчиваю крышку. Дожидаясь, пока кофе заварится, лезу в арчимак за новой (последней, между прочим) пачкой сигарет. Под рукой брякает пластиком небольшой пакет. Я привычно отодвигаю его в сторону и останавливаюсь: а когда еще?

— Стой здесь, — строго говорю я Карашу и бегом возвращаюсь к тропе. Это надо делать на тропе, там, где могут увидеть.

Три стойких маркера: черный, белый, рыжий. Плоская поверхность недавно разбитого камня, еще не затянутая лишайником. Надо было подумать, надо было эскизы, да что уж теперь; я годами таскала эти маркеры ради сто лет назад задуманной шутки, но всегда было некогда, не до того, неуместно, не заставлять же группу ждать, я бы и догнала потом, но — с напарником договариваться, туристам объяснять, но — погода дерьмо, но — нет сил… Не включая головы, я приседаю на корточки. Два маркера в зубах, один пляшет в руке, поменять, еще раз поменять… По синевато-серому излому мелкозернистого гнейса бежит рыжий марал с буйно завитыми рогами; за ним, уткнувшись носом в тропу, идет волк. Я окружаю их кривым орнаментом: точки, палочки, зигзаги, как рука ляжет, как (кто-то) на душу положит. Встаю рассмотреть, что вышло.

Вышло неплохо. Рисунок лег на камень так, будто был здесь всегда. Немного запылится, затрется — и можно дурить туристам головы. Или не говорить ничего, не показывать, а если вдруг заметят и спросят — удивляться. Пусть дурят себе головы сами. Так даже лучше.

Тихо хихикая сама с собой, я возвращаюсь к коню, так и дремлющему на месте, к термосу, к прогоревшему уже костерку. Закуриваю, отпиваю наконец кофе. Острое каменное ребро давит на копчик, и я ерзаю, пристраиваясь поудобнее. Заметив движение, снова свистит сурок.

Хорошо бы разрисовать еще несколько камней, но это уж как выйдет… А ведь если бросить сейчас эту дуру и двинуть на базу, можно будет пару-тройку раз притормозить. Время никто не засекает и над душой не стоит. А там — пусть Костя едет уговаривать. Взрослая тетка, ничего с ней за пару дней не сделается. Да какой там дней — часов: ведь нас давно ищут.

Странно, что я об этом забыла. Ищут ведь. Следы, ведущие на верхнюю тропу, не заметили — а если и заметили, то не поверили в такую глупость, — так что шарят под Замками, самое дальнее — в Муехте. По-хорошему, надо идти туда, чтобы не тратили время и нервы зря. Если сейчас развернусь — через час-другой наткнусь на кого-нибудь из своих, и на этом все закончится.

Может, поэтому и забыла…

Я втягиваю носом горечь кофе, дыма, отдаленного дождя, раздавленных копытами корней. Смотрю, как Ася упорным муравьем ползет через долину. Далеко уже ушла — Карашу придется постараться, чтобы догнать. Ах да, нас самих скоро догонят. Опять забыла… Да просто не хочу помнить.

Может, мне все это нравится.

Дозорный сурок свистит еще раз и замолкает — видно, наконец счел меня безопасной частью пейзажа.

Наверное, в Аккае недавно прошел ливень и начисто замыл старые следы: тропа кажется нехоженой, и отпечатки копыт Суйлы бросаются в глаза. Они ведут в сторону ущелья, к ближайшей стоянке, которой почти не пользуются: она всегда или слишком близко, или слишком далеко, смысла нет. Даже странно, что Суйла ее знает. Но хорошо, что он свернул: я уже не чую отдавленной об седло задницы, зато начинаю чувствовать колени. Страшно хочется есть, но об этом я стараюсь пока не думать. Где-то в арчимаках болтаются несколько квадратиков шоколада, немного растительного масла и — насмешкой — два десятка пакетов и пакетиков со специями. Я пересекаю небольшое болотце; Караш давит копытами пучки дикого зеленого лука; лук пахнет. Нет, об этом пока лучше не думать.