Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас - Страница 22

— Они меня знали… Во всяком случае, знали DevilAnarchy54… Все знают DevilAnarchy54… Они просто решили, что, если кто и способен привести их к ценным спрятанным примочкам и особенно к пурпурным доспехам, то это я… Понимаешь…

Жан-Жан аккуратно поставил чашку на стол. Стол в гостиной не изменился за сорок лет, темно-коричневый лакированный дуб, там и сям царапины и сколы. Чуть более светлое пятнышко в середине, память о том случае, когда он ребенком пытался смыть чернильное пятно маминым растворителем для лака. Ему подумалось, коротко, но отчетливо, что его детство, несмотря ни на что, было счастливым. Но все это, и счастье, и его энергия, куда-то ушло, утекло, медленно, как вода в канализацию.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — кивнул Жан-Жан.

— Что это за типы?

— Волки… Чокнутые… Опасные… Их четверо… Думаю, у них есть оружие…

— Они следили за тобой?

— Вряд ли.

— Но ты не уверен.

— Нет.

Отец как будто задумался. Потом встал и пошел надевать куртку.

— Теперь, когда тебе лучше… Надо, наверно, пойти в полицию… Я вообще не понимаю, почему мы с этого не начали…

Первым, что она осознала, была ужасная боль, растекающаяся, как солнечный свет, от затылка до лопаток. Второе — она не могла двигаться. Руки были скручены за спиной, ноги связаны, а дышать мешала липкая лента, наклеенная на рот и обмотанная вокруг головы.

Марианна открыла глаза. Стояла почти полная темнота. Несколько фотонов робко просачивались в щель под дверью, ровно столько, чтобы разглядеть очертания чего-то похожего на ванную комнату: отливавшую опалом ванну, призрачные формы раковины и унитаза. Одно она знала точно: она не у себя дома, воздух был так насыщен запахом падали и экскрементов, что в этом не оставалось сомнений. В своей ванной она поддерживала стерильную чистоту, ежедневно мыла ее средством «Сен-Марк» с антибактериальным эффектом и ароматизировала тонким запахом сандала из электрического распылителя.

Марианне с трудом удалось приподняться. Последние часы постепенно всплыли в памяти: четыре типа, то ли люди, то ли волки, ворвались к ней в дом, последовала схватка, она ранила одного и укусила другого, впрыснув ему несколько миллилитров токсина в мышцу предплечья. Она вспомнила страх, внезапную и глубокую убежденность, что ей конец, когда над ней склонился тот, чья шерсть была самой темной. Вспомнила невероятно сильную руку, сомкнувшуюся на ее горле.

На секунду она задалась вопросом, изнасиловали ли ее. И сама удивилась, что ответ был ей, в сущности, безразличен. Потом она подумала о Жан-Жане: убит ли он? В конце концов, если верить этой шлюшке Бланш Кастильской, зуб они имели на него.

Не на нее.

Да… Он, скорее всего, мертв.

И это тоже ее мало тронуло.

Она разве что удивилась, как мало это ее тронуло.

Потом она подумала о бумагах, которые придется заполнять, — наследство, страховка… Наверняка вылетит уйма времени в банках и нотариальных конторах, придется брать отпуск… Если только по закону не положены отгулы в случае кончины в семье… Да, кажется, положены… Но надо будет уточнить в отделе кадров, и, даже если ответ окажется положительным, на это наверняка косо посмотрит директор, который рассчитывает на нее для презентации новых товаров…

Она почувствовала, как в ней поднимается злость, подобно загазованности в воздухе, и от этого разозлилась еще больше.

«Все из-за этого кретина!» — выругалась она про себя.

А выругавшись, задумалась, почему эти волки не убили ее. Может быть, они рассчитывали (если уже не сделали этого) ее изнасиловать, держать у себя много дней и недель, насиловать снова и снова, употреблять, как кусок мяса, пока она не отдаст концы.

Умереть, не успев получить должность старшего менеджера по продажам… Какая глупость! Все годы самопожертвования коту под хвост!

Она не знала, который час. Понятия не имела, сколько пробыла без сознания. Наверно, не больше нескольких часов… Головная боль говорила о том, что у нее сотрясение мозга или близко к этому… Может быть, похитители накачали ее наркотиками… да, скорее всего… Во рту стоял такой отвратительный вкус…

Она перекатилась набок, пытаясь найти наименее болезненную позу. Может быть, если ей удастся убежать, она еще успеет вовремя на работу.

Теперь Марианна сидела, прислонившись спиной к ванне. Она стала извиваться, пытаясь освободить запястья или лодыжки… Без толку… На минуту на нее накатило отчаяние и следом (сразу следом) отвращение к этому отчаянию. Именно это чувство все пять лет в школе менеджмента ее учили никогда не испытывать. Черт побери! Ее учили агрессивности, адаптивности, гибкости и смелости. Вот эти качества были ей по душе.

С грехом пополам, ёрзая по холодной плитке, она доползла до двери. Пытаясь не обращать внимания на глухой стук своего сердца, которое билось в груди, как большой барабан из Бурунди, прислушалась.

Ничего.

Ни звука.

Или все в этом доме спали, или она была одна. Вообще-то в данной ситуации для нее это ничего не меняло.

Лежа на спине, она согнула колени, зажмурилась, глубоко вдохнула, концентрируя энергию, и изо всех сил ударила ногами в дверь.

Дверь не поддалась, но полоска света сдвинулась. Очевидно, она деформировала косяк. Она снова сгруппировалась. Вспомнила, как ублюдок из бухгалтерии придрался к ее телефонным счетам и сказал, что не возместит ей двести евро за превышение профессионального тарифа, если только она не докажет, что разговоры велись «в рамках работы». Говнюк! Ей хотелось его убить! Вся ее жизнь в рамках работы! Что он себе возомнил?

Она снова резко разогнула колени, и ноги с грохотом ударились в дверь. Черт побери, у нее была сила, и ей очень нравилось пускать ее в ход!

На этот раз дерево и рама не выдержали. Дверь распахнулась, громко хлопнув о стену.

Если ее похитители спали, то они наверняка проснулись. Марианна подождала немного, прислушиваясь, ожидая появления того или иного хищника, готовая к новым побоям, но ничего не произошло.

Теперь ей надо было освободить руки. Она не раз видела в фильмах, как связанные люди освобождались от пут, перепиливая их об острый край. Но в этой ванной ничего похожего на острый край не наблюдалось.

Бледный свет, лившийся в открытую дверь, был, вне всякого сомнения, светом зари. Она поползла по грязной плитке и оказалась в маленьком коридорчике. Справа была крошечная гостиная, почти полностью занятая диваном и несоразмерно большой плазменной панелью.

Она замерла.

На диване кто-то лежал. Накрытая одеялом большая темная туша. Она попыталась успокоиться, сказав себе, что, если эта туша не проснулась от грохота выломанной двери, значит, она либо мертва, либо скорее в коме, чем просто спит.

При известной осторожности ей удастся выбраться из этой квартиры, надо только как-то развязаться.

Марианна поползла к гостиной. Она обливалась потом, у нее уже болели колени, запястья и плечи.

На низком столике она заметила остатки трапезы: алюминиевый лоток, в котором, очевидно, была лазанья.

Рядом лежала измазанная соусом ложка. И нож.

Рассвет занимался над маленьким комиссариатом. Это было трехэтажное здание, построенное архитектором, которого вряд ли переполняли надежды и амбиции. Весь квартал производил странное впечатление, как будто была допущена ошибка в истории градостроительства: несколько квартир над магазинами сниженных цен с наглухо закрытыми ставнями, гаражные боксы, пустыри под застройку, которые, скорее всего, никогда не будут застроены.

И это все…

Когда Жан-Жан вошел, когда он увидел лицо дежурного полицейского, афишки на стенах, призывающие не садиться за руль в состоянии алкогольного опьянения, и заметил характерный запах сырости, просачивающейся сквозь кирпич, у него возникло очень ясное предчувствие, сравнимое, наверно, с тем, которое мог испытать фельдмаршал Фридрих Паулюс на подступах к Сталинграду: что все это ничего не даст.