Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас - Страница 15

Бланш Кастильская продолжала уже более внятно:

— Да. Но проблема не в этом. Проблема в том, что они опасны.

— Их не арестовали?

— Нет.

— Почему?

Бланш Кастильская аккуратно переменила позу.

— Я не знаю… Страховые компании заплатили семьям жертв, они же возместили убытки братьям Эйхман, для страховых компаний это реклама, и это успокоило и семьи, и братьев Эйхман, и полицию… Ну вот, полиция… Никто ничего с нее в этой ситуации не спрашивает, где искать, она толком не знает и вряд ли горит желанием воевать… у нее другие дела.

— Ублюдки эти легавые… Просто невероятно! — раздался голос из угла.

Бланш Кастильская посмотрела на Марианну. Словно отвечая ей, она открыла ноутбук и что-то быстро набрала.

— Смотрите! — сказала она.

Марианна вышла из темного угла, где так надолго затаилась, и подошла к столу, напустив на себя свой коронный надменный вид отраслевого менеджера, привыкшего помыкать своей командой силовыми методами. Она наклонилась через плечо Бланш Кастильской. Жан-Жан испугался, что она укусит ее в яремную вену, он знал, что ей наверняка этого хочется и она сдерживается ценой нечеловеческих усилий. В своем роде воли ей было не занимать. Жан-Жан тоже обошел стол, чтобы посмотреть на экран.

Это была крупнозернистая фотография, сделанная телеобъективом и увеличенная цифровым зумом компьютерной программы. Четыре массивные фигуры, четыре волка развалились в креслах в убогой гостиной. Бурый, черный, серый и белый. Жан-Жан вздрогнул, сам не понимая почему. От этих четырех фигур исходило что-то очень и очень угрожающее.

— И все-таки, какая связь с нами? — прошипела Марианна.

— Ну вот… Скажем так, ваш муж… в какой-то мере… стал причиной смерти их матери…

Жан-Жан почувствовал, как липкий ком заворочался в желудке. Этот ком ему не составило труда опознать: это был страх.

— Но вы сказали… что… В общем, это же не я… — пробормотал Жан-Жан.

Бланш Кастильская улыбнулась ему.

— Я знаю… Это не меня вам надо убеждать… Знаете, эти люди мыслят совсем не так, как мы с вами. Я не могу вам сказать, как они отреагируют на смерть матери, есть вероятность, что вообще никак или им не придет в голову искать виноватого, но…

— Откуда у вас эта фотография? Вы вообще кто? Сначала говорите, что пришли подписать бумаги, а потом начинаете стращать нас этими типами… Чего вам надо? — вмешалась Марианна.

Жан-Жан подумал было, что надо попытаться ее угомонить, но не успел он и слова сказать, как Бланш Кастильская подняла руку так властно, что Марианна умолкла с застывшим в глазах удивлением.

— Эту фотографию сделала я. Я работаю глобально. Когда мне поручают какое-то дело, я занимаюсь всеми его аспектами. А утреннее происшествие связано в этими четырьмя волками… Работая глобально, я предвосхищаю проблемы.

Бланш Кастильская встала. Она закончила. Она убрала ноутбук в изящный кожаный чехол. Улыбнулась Жан-Жану и Марианне, та в ответ издала ноту на низких частотах, которая могла означать что угодно, но, во всяком случае, ничего дружелюбного. Бланш Кастильская этого как будто не заметила, еще раз извинилась за беспокойство и направилась к двери.

Жан-Жан последовал за ней. У него немного кружилась голова, и из-за невыносимого напряжения, которое нагнетала Марианна, и из-за вполне реального страха, поселившегося в глубине его существа при виде четырех волков.

А особенно голова кружилась от бархатистого запаха Бланш Кастильской.

Белый помнил, как читал когда-то, что в древнем городе Уре, за двадцать пять веков до Рождества Христова, когда умирал царь, вместе с ним должна была умереть его свита. Недалеко от большого зиккурата, в иссушенных солнцем развалинах кладбища, археологи нашли рядом с телом владыки тела пятидесяти девяти мужчин, девятнадцати женщин и двенадцати быков. За исключением быков, которым перерезали горло, каждый из пятидесяти девяти мертвых мужчин и каждая из девятнадцати мертвых женщин держали в руке маленькую чашу, содержавшую, по всей вероятности, яд.

Белый невольно думал, что это высокий класс.

Белый знал, что в эпоху, в которую ему довелось жить, мало что осталось от тысячелетий духовности, мифологий, религии и философии. Нет, войны не было, не было резни, не было аутодафе или геноцида, людям просто стало наплевать на свою душу, слишком они выматывались на работе и слишком боялись эту работу потерять, попасть в зависимость от жалких социальных пособий и медленно подыхать перед телевизором, питаясь сублимированными супчиками.

Поэтому смерть, вместе со всем, что ей сопутствовало и что было или не было после нее, стала, как все остальное, как закатившийся под раковину косяк, проблемой, решаемой онлайн, на профессиональных сайтах ритуальных услуг. Белый хотел сам всем заняться, больше из чувства ответственности, чем по желанию. Он знал, что Серый будет тянуть резину, Бурый не сумеет даже сравнить ценовые предложения, а Черный… Черный, скорее всего, оторвал бы голову щуплому человечку, который пришел к ним и сидел очень прямо на диване в гостиной, объясняя, как функционирует кремация, и подробно сравнивая разные тарифные планы.

Почти наобум, возможно, потому, что на их интернет-сайте все было особенно ясно и наглядно, Белый позвонил в «Ритуальное агентство Севера», и по телефону ему ответил тот же человек, который «пришел с визитом». Белый не видел смысла в этом визите, все можно было решить по телефону и с помощью кредитной карты, но человек настаивал, утверждая, что «так принято».

«Принято»… Белый подумал, что это «принято» было, наверно, последним призрачным следом коллективных самоубийств в древнем городе Уре, и склонил голову перед этим жалким обрывком духовности.

В тот же день щуплый человечек в слишком широком костюме, с бледным лицом, явно нечувствительный к звериному запаху, сомнительной гигиене и тесноте квартиры четырех волков (но Белый говорил себе, что эта явная нечувствительность была на самом деле отменным владением основами техник продажи), объяснял им мягким голосом, что «резина, пластмасса и украшения» не допускаются, так как «это может создать проблемы при кремации». На вопрос Белого он ответил, что все сделает сам: заберет тело «мадам» из больничного морга, заполнит бумаги и договорится с крематорием. Белому нужно только расписаться здесь и здесь и продиктовать номер своей «Мастеркард».

Организация кремации и всех сопутствующих деталей заняла два дня, и в эти два дня самые неожиданные мысли вдруг полезли в голову Белого…

За тридцать последних лет, с тех пор как они сбежали от соседки-алкоголички, которая сидела с ними, пока их мать тратила свою жизнь за кассой торгового центра, он никогда всерьез о ней не думал. Он знал, что она не раз пыталась связаться с ними. Много лет назад, когда они были еще волчатами и жили в сквоте в подвале «Мокрощелок», кое-как перебиваясь рэкетом за счет редких олухов, упорно ходивших в школу, она пришла к ним, но не знала, что им сказать. Мать стояла в проеме помятой гаражной двери, увязая ногами в грязи, скопившейся темно-серыми сугробами у стен, она открыла рот, но единственным вылетевшим из него звуком было едва слышное: «Дети мои…» Серый вел себя надменно и агрессивно. Сорок кило весу, пятьдесят сантиметров в холке, но он сказал, что им ничего не нужно, что они и так прекрасно живут. Сейчас, со временем, Белому думалось, что те слова Серого были одновременно правдой и неправдой: материально четыре волчонка ни в чем не нуждались, они уже были круче вареных яиц, и ничто в мире людей было им не страшно. Но сейчас Белому думалось и другое, что их детство и отрочество без матери, когда они сами махнули на нее рукой и послали в кассу, когда, позже, не отвечали ни на ее звонки, ни на записочки неуклюжим почерком, где теснились извинения и просьбы дать о себе знать, что все это теперь, когда она умерла, навсегда останется чертовой маленькой занозой в их четырех головах, в которых тягались друг с другом закидоны людей и зверства валков.