Когда родилась Луна (ЛП) - Паркер Сара А. - Страница 9

Я настраиваю свой разум на самую высокую частоту, как будто затягиваю звуковую ловушку, а затем блокирую остальное, отделяя маниакальную мелодию Клод, вопящую на пределе ее мощных легких. Богиня воздуха создает воющий вихрь, который заставляет мою вуаль развеваться, и на моем лице появляется ухмылка.

Она хочет поиграть.

И я тоже.

Волоски на моем затылке встают дыбом, когда шаги Тарика приближаются…

Приближаются…

Ну же, ты, мерзкий ублюдок. Сделай свой ход…

Его рука обхватывает мою шею, и он прижимает меня лицом к стене, используя свой вес, чтобы пригвоздить меня к месту.

У меня мурашки бегут по коже от его тяжести. Парализующей мощи мужчины, решившего взять все, что захочет.

Я притворно всхлипываю. Небольшой приступ отчаяния.

― Ш-ш-ш-ш, ― шепчет он мне на ухо, заставляя мою кровь стынуть в венах. ― Будь хорошей маленькой пустышкой.

Ярость взрывается у меня под ребрами, когда я думаю о том, со сколькими еще он так поступил. Скольких поглотила его прожорливая жадность, словно они были не более чем закуской.

Больше этого не произойдет.

Я поднимаю ботинок и прикусываю металлическую пластинку, венчающую мой задний моляр. Со щелчком железный штырь вылетает из моего каблука.

― Glei te ah no veirie, ― протяжно шепчу я, слова, с трудом удерживаемые во рту, обретают свободу. Это обращение к Клод лишить легкие Тарика почти всего воздуха.

Она хихикает.

Тарик пытается втянуть воздух в сжимающиеся легкие, и я втыкаю стопорный штырь в верхнюю часть его ботинка. Прикусив пластинку еще раз, я вгоняю штырь так глубоко между тонкими костями и сухожилиями Тарика, что единственный способ избавиться от него ― это отрубить его конечность.

Меры предосторожности.

Сомневаюсь, что Клод ослабит хватку на его легких, но, будь я проклята, если позволю ему натравить на меня Игноса. Огненный бог любит пировать, и я лучше заживо сдеру с себя кожу, чем позволю ему коснуться меня.

Снова.

Рука Тарика падает, и он, прихрамывая, отступает назад, ботинок шаркает по снегу, а я поправляю платье и выпрямляюсь.

― Тарик, мать твою, Релакен, ― бормочу я, извлекая из потайного кармана лифа украшенный рунами клинок из драконьей чешуи, достаточно острый, чтобы резать кости как масло.

Я поворачиваюсь, наклоняю голову и смотрю прямо в его округлившиеся, налитые кровью глаза ― от предвкушения у меня покалывает кончики пальцев.

― Твой сон благословлен Творцами?

Его глаза выпучиваются, затем находят лезвие, которое я кручу в руке. Он теряет равновесие и приваливается к дальней стене, разинув рот и хватаясь за горло.

Полагаю, это «нет».

Его грудь сотрясается в конвульсиях, и едва заметный вдох со свистом проникает в дыхательные пути, почти не наполняя его сдавленные легкие. Достаточно, чтобы он не отключился, пока не услышит мою хорошо подготовленную речь.

Однажды я наблюдала, как кто-то забросил леску в замерзшее озеро и вытащил на поверхность длинную, скользкую рыбу. Она извивалась на снегу, сверкая радужной чешуей, а ее пасть все открывалась и открывалась, пока она не замерла в леденящей душу неподвижности.

Моя игра всегда напоминает мне о том случае, только тогда мне было жалко рыбу.

К Тарику я не испытываю ничего, кроме яростного желания перерезать ему горло, пока он не разрушил еще несколько жизней. Но не сейчас.

Сначала он должен пострадать.

Я подаюсь вперед, переводя взгляд между его руками и пытаясь сделать выбор. Сложно ― они так похожи.

― Какой-нибудь другой клинок Феникса мог бы поступить мягче, ― говорю я, остановившись на правой. Я хватаюсь за нее и тяну к себе, перерезая лезвием его запястье так быстро, что он не успевает понять, что произошло, пока я не машу перед ним его отрубленной конечностью. ― Наверное, сделал бы это после твоей смерти.

К несчастью для Тарика, у меня есть особый запас ярости, который я приберегаю специально для таких, как он.

Он таращится на меня, пытаясь ухватиться за шею, как будто его рука все еще на месте, кровь хлещет из омерзительного обрубка, а рот распахнут так широко, что видны миндалины.

― Возможно, мне стоит объяснить, ― говорю я, доставая из кармана вощеный мешок. Я засовываю отрубленную руку внутрь и затягиваю шнурок. ― Видишь ли, я бродила по подземному городу и наткнулась на твой маленький бизнес.

Маленький ― это мягко сказано. Его разросшееся заведение похоже на собственный город, в котором есть яма для сражений размером с амфитеатр, спальные комнаты для тех, кто не хочет пропустить ни одного боя, и камеры с детьми в клетках. Пустышки, которых он нашел на стене или купил у отчаявшихся родителей, не имеющих достатка, чтобы их прокормить, уверенных, что покупают своим малышам шанс на жизнь.

Шанс проложить себе путь к превосходству.

Никто из них не выглядел истощенным, но есть другие способы уморить душу голодом.

― Я пыталась освободить твоих пленников, некоторые из которых, должна добавить, остро нуждались в целителе, чтобы вылечить их маленькие, изувеченные тела. ― Я машу перед ним мешком и пожимаю плечами. ― Представь себе мое разочарование, когда я обнаружила, что мне нужен отпечаток твоей руки, чтобы открыть их камеры.

По его паническому взгляду я понимаю, что он недостаточно хорошо представляет себе ситуацию. Он слишком поглощен мыслями о собственном спасении.

Я бросаю мешок на землю, на кучу снега, который надуло, пока он возится, засовывает уцелевшую руку в карман и вытаскивает клинок. Я выхватываю лезвие из его жалкой хватки и прищелкиваю языком, прежде чем вонзить ему в бедро.

― Не то чтобы я знала, кто ты такой на тот момент, ― бормочу я, наблюдая, как он сотрясается в конвульсиях.

Наслаждаюсь этим.

Его лицо становится ярче, чем одежда, вены на висках и шее вздуваются, когда я разрезаю его кроваво-красную тунику, обнажая грудь, а затем хватаю его за другую руку, которая не перестает цепляться за меня. Я поднимаю ее, прижимаю к стене и пришпиливаю лезвием, чтобы сосредоточиться на задаче.

Все его тело снова дрожит, брюки становятся мокрыми.

― Самое смешное. На следующий дей твоя связанная нашла способ связаться с нами. Ты, конечно, знаешь, кто мы такие. «Fíur du Ath».

«Восставшие из пепла».

Выражение его лица рассыпается в прах.

Я поднимаю юбку и достаю из ботинка еще один клинок.

― Она очень красивая, твоя связанная. Поразительная. Я готова поставить все содержимое своего кошелька на то, что ты купил ее в надежде, что коричневая бусина, которую она носит, гарантирует тебе сильное потомство.

Еще несколько придушенных рывков, его вздымающаяся грудь покраснела от крови, вытекающей из обрубка его руки. От меня не ускользает, что теперь он окрашен в цвет, который так любит.

Цвет, которым он гордится.

Наклонив голову набок, я изучаю свой алый холст, проводя кончиком клинка по его груди. Я слегка надавливаю и начинаю вырезать свое послание на его плоти.

― Она сказала, что ты делаешь с ней ужасные вещи. И с другими, ― говорю я, пока режу.

Режу. Режу.

― С любым, до кого ты дотягиваешься своими грязными лапами.

Н ― Насильник.

Буква наливается его излюбленным цветом, когда он корчится, разевая рот в беззвучном крике.

Прекрасная, благословенная тишина. В такие моменты я готова расцеловать Клод.

― Она также упомянула, что, хотя ты не заставляешь своего пустого сына сражаться в престижной Подземной боевой яме, ты часто призываешь Игноса, чтобы тот сжег его в пламени за то, что он не оправдал твоих ожиданий.

Слова вырываются сквозь стиснутые зубы, и эта безмерная ледяная сущность внутри меня смещается.

Рычит.

Я вырезаю И. Затем Д.

Истязатель детей.

У меня возникает искушение исписать его всеми буквами алфавита, но время не ждет. Вместо этого я дописываю еще парочку: