Хладная рать (СИ) - Командор Анастасия - Страница 9

В голосе, доносящемся из тьмы, проступили нотки стали. Больше не чувствовалось ни улыбки, ни заботы, была только таящаяся внутри сила:

— На одном уважении власть не держится. Тебя должны бояться. Бояться так, что даже и мыслить не посмеют о предательстве.

Мера горько усмехнулась.

— Я не враг моему народу и не захватчик. Не хочу, чтобы меня боялись.

— Ох, деточка, ты ещё так мало понимаешь. Скоро люди осмелеют. Станут позволять себе все больше вольностей.

Тьма словно бы сгустилась посреди покоев, и голос, теперь жёсткий и безжалостный, шел прямо из ее центра.

— Не нужно ждать, пока они вовсе перестанут считаться с твоим словом. Проведи границу.

Тьма оформилась в силуэт. Расплывчатый, изменчивый, словно состоял из клубов черного тумана, однако вполне человеческий.

— Покажи им, что у тебя тоже есть голос, — властно прогремело из мрака.

Мера не смела шевельнуться. Сидела, затаив дыхание, а голос нечисти заполнил собой все, отскакивал от стен, звенел в ушах, и негде было спрятаться от этих безжалостных слов:

— Иначе раздавят тебя, раздавят как букашку, и все заберут, все, все, все!

Мера проснулась и рывком подскочила на постели. Она едва могла соображать, сердце громко колотилось о ребра, на лбу выступил холодный пот. Слова ночного гостя принесли лишь новые сомнения, посеяли смуту в душе. Она повторяла себе, что страхи сильно преувеличены, что ни один человек пока не давал повода сомневаться в верности ее семье, что зря она ищет подвох в каждом слове и искру недовольства в каждом взгляде. Все это в голове. Мера всегда была излишне подозрительной, и теперь ее недоверчивость мешает спокойно жить.

Так и не сумев успокоиться, Мера скинула покрывало, зажгла свечи и принялась шить.

В одном из крайних дворов посада собралась целая толпа. Хозяин в потрепанном залатанном армяке и сползшей на затылок шапке сидел на крыльце, понуро уронив голову на руки. Соседские мужики переминались с ноги на ногу рядом с ним и изредка перекидывались фразой-другой. За закрытой дверью избы то и дело слышался разноголосый тонкий детский плач. В ответ женщина тихо напевала колыбельную дрожащим голосом, в котором тоже были слезы. Отдельно от всех стояли трое из числа княжеской гриди. Один из них беспокойно мерил шагами двор, двое других молча вглядывались в тени между деревьями.

Все ждали рассвета.

Ночью пошел снег. Редкие белые хлопья падали в чуть прихваченную морозом вязкую грязь, на покрытые инеем остатки бурой травы за забором и соломенные крыши изб. Таяли на горячих лошадиных боках и хмурых лицах людей.

Предрассветное серое безмолвие нарушил топот копыт. Воины и соседские мужики обернулись на звук, даже хозяин избы кинул в сторону дороги пустой взгляд.

Приближались двое всадников. Скоро стали видны их лица, и все присутствующие замялись на мгновение, не веря своим глазам, потом поспешно согнулись в поклоне.

— Княгиня! Как ты здесь… — заговорил Ратмир и подскочил к лошади Меры ещё до того, как та успела остановиться. — Почему? Опасно тебе, я ведь говорил…

Гридин, который следовал за Мерой, кинул беспомощный взгляд на товарищей, развел руками, мол, пытался вразумить, да не вышло. Сама же княгиня промолчала, внимательно оглядывая двор.

Ратмир одной рукой взял под уздцы лошадь, а вторую протянул Мере, чтобы помочь спуститься. Девушка холодно взглянула на протянутую руку и ловко спрыгнула на землю сама.

На этот раз одежда на ней была подходящая: от пояса кафтан расходился на длинные полосы ткани, которые не сковывали движений во время езды, а при ходьбе скрывали под собой заправленные в сапоги шаровары. Теперь никто не посмел бы сказать, что выглядит она неподобающие.

— Что здесь случилось? — обратилась Мера к Ратмиру.

— Ночью нечисть бродила по округе. По словам мужиков — леший. Он проломил изгородь, задрал пару свиней. — Гридин указал на дыру в заборе, потом на лежащие в загоне розовобокие тушки. Остальные свиньи как ни в чем не бывало копались в грязи неподалеку. — Хозяева решили, что это воры, выбежали на двор, а тут нечисть. Схватила девчонку и скрывалась в лесу. Ждём рассвета, чтобы отправиться на поиски.

Мера кивнула. Остановилась на границе двора и окинула взглядом припорошенные снегом земли. Старую деревянную изгородь покрывали наполовину стёртые обережные символы. За забором простиралось широкое поле с низкой, скошенной загодя травой. Забытые стожки тут и там сиротливо гнили от сырости, на воткнутых в землю высоких жердях висели посеревшие черепа — и лошадиные, и рогатые. Все они глядели пустыми глазницами на лес, отпугивали нечисть. Видно, не слишком хорошо отпугивали.

Лес начинался за полем и уходил на многие дюжины вёрст. Темнела в предрассветном сумраке влажная хвоя, голые корявые ветки тянулись в стороны, и тьма под ними притаилась такая, что ни один муж не решился бы ступить туда в неурочное время.

— Вы прибыли сюда, как только услышали крик, — обернулась Мера к гриди. Постаралась, чтобы в голосе не слишком много было осуждения. — И все это время просто ждали рассвета? А вдруг она ещё жива?

Воины переглянулись. На лице каждого отразилось что-то своё: стыд, равнодушие, печаль.

— Ночью в лес опасно, — напомнил Ратмир. — Такие чудища из Нави поднимаются, что простым мечом с ними не сладить. Даже волхв по ночам по лесу не бродит, хотя он знает о нечисти побольше нашего. Побежали бы за девчонкой — лишь сами бы сгинули.

— Это вообще не наше дело, княгиня, — заявил другой гридин, сверкнув недобрым взглядом в сторону убитого горем отца семейства. — Защитой местных и поисками должен заниматься посадский охранный полк. Но где они? Пришли, осмотрелись, сказали, мол, сам виноват, сам и выручай, и отправились на боковую, будто бы им за сладкий сон из казны платят. А мы что? Мы должны княжий двор охранять.

— Все так? — прищурила серые глаза Мера. — Посадский полк отказался от поисков?

Ратмир ответил что-то, но княгиня вдруг уловила среди шепота у избы такое знакомое “Стужа” и сосредоточила внимание на нем.

— …только бабы и не хватало, — хмуро сетовал крестьянин. — Долго лешего не видали, а тут… Точно, дурной знак…

Воины замолкли и обернулись к избе, следуя за взглядом княгини. Тоже расслышали шепот крестьянина и напряглись. Замолчал и мужик, оборвав себя на полуслове. Тут же побледнел и подобрался, вытянулось тощее лицо, когда поймал на себе долгий изучающий взгляд Меры.

Она размышляла. Пыталась понять, что делает и зачем. Зачем явилась сюда, вместо того чтобы днём заслушать рассказ Ратмира? Что и кому пытается доказать — мёртвому отцу, который ограждал ее от опасностей и тем не подготовил к настоящей жизни, или ночному гостю, который упрекал ее в излишней кротости? Ответов не было, зато было явственное ощущение, что, если хочет показать свою силу миру, начинать нужно с малого.

Кольнула обида, и страх разыгрался в душе. Но Мера обожгла крестьянина холодным жестким взглядом и ровно проговорила:

— Хочешь что-то сказать, говори в лицо. Я слушаю.

Побледнев пуще прежнего, мужик задергал глазом, попятился, сорвал с себя шапку и рухнул на колени. Лоб его коснулся земли, а из уст полетели мольбы о прощении.

Девушка не ждала такого и на миг растерялась, испытав одновременно и удовлетворение, и сожаление. Потом отвернулась от крестьянина, словно потеряла к нему всякий интерес, и обратилась к хозяину избы:

— Почему не обновили обереги на изгороди?

Тот поморгал растерянно и затравленно, покосился на соседа, раздумывая, стоит ли и ему пасть ниц, но потом откашлялся и удручённо ответил:

— Ну так… дорого это. Жрецы вон какую цену нынче заломили — и все им нипочем, ведь знают, что больше-то и не к кому обратиться.

— Деньги не ценнее жизни дочери, — заметила Мера, и крестьянин горестно всплеснул руками:

— Кто ж спорит! Да мы небогато живём, шесть ртов голодных. Вот и приходится выбирать, на что сначала потратиться. Все откладывали обереги до лучших времён, а где они, времена-то лучшие?