Черное золото (СИ) - Тыналин Алим - Страница 1

Колеса мерно стучали на стыках рельсов. Я сидел в купе, разложив на столике карты и записную книжку Ипатьева.

За окном проплывали хмурые октябрьские пейзажи. Пожухлые поля, облетевшие леса, затянутое серой пеленой небо. Моросящий дождь оставлял извилистые дорожки на стекле.

Нам предстояло преодолеть около восьмисот километров до Казани, потом еще триста до Уфы, и оттуда на юг, в район будущего месторождения. При хорошей погоде весь путь должен занять четыре-пять дней. Но судя по метеосводкам, погода нас не порадует.

Я еще раз просмотрел список основных остановок. Муром — первая серьезная станция, там будем менять паровоз и пополнять запасы воды и угля.

Потом Арзамас, где нужно принять дополнительное оборудование. В Казани — большая техническая остановка на сутки, проверка всех систем перед финальным броском. И последний крупный пункт — Уфа, откуда начнется самый сложный участок пути.

Наш состав вез не только оборудование, но и шестьдесят человек персонала. Костяк команды составляли инженеры. Рихтер — главный механик, настоящий технический гений; Лапин — буровой мастер с огромным опытом; Кудряшов — геолог, знающий каждый камень в Поволжье; и Островский — химик, без которого мы не разобрались бы с особенностями местной нефти.

Под их началом работали двенадцать квалифицированных буровиков, привезенных из Баку и Грозного. Эти люди знали свое дело как никто другой.

Еще двадцать человек составляли бригаду монтажников и механиков. Все с опытом работы на сложном оборудовании. Десять человек отвечали за транспорт и логистику. В отдельную группу я выделил пятерых лаборантов, помощников Островского.

Остальной персонал, строители, повара, охрана, был набран из проверенных людей. Каждого я лично утверждал по рекомендациям Мышкина.

Стук в дверь прервал мои размышления.

— Леонид Иванович, — это был Рихтер, уже успевший промокнуть под дождем, — нужно проверить крепления на второй платформе. Что-то мне не нравится вибрация.

Я поднялся, накинул прорезиненный плащ. В коридоре вагона пахло мокрым деревом и угольным дымом.

Через запотевшие окна виднелись платформы с нашим драгоценным оборудованием. Тяжелые буровые станки, укрытые промасленной парусиной, мерно покачивались на ходу. Дождевые капли стекали по массивным конструкциям.

— Что именно вас беспокоит, Александр Карлович? — спросил я, пробираясь вслед за Рихтером по узкому проходу между вагонами.

— Видите, как идет раскачка? — он указал на крепления второго станка. — При наборе скорости возникает резонанс. Боюсь, могут не выдержать стальные тросы.

Мы осторожно перебрались на платформу. Рихтер, несмотря на возраст, двигался по мокрым доскам с удивительной ловкостью. Его длинные пальцы уже ощупывали узлы креплений, проверяя натяжение.

В этот момент из теплушки появился Лапин, громко командуя бригаде:

— Эй, ребята! Давайте сюда лебедку и новые тросы!

Четверо буровиков, закутанных в брезентовые плащи, уже тащили оборудование. За ними показался Кудряшов с бумагами. Даже в такой ситуации педантичный геолог не забывал вести записи.

— А где Островский? — спросил я, заметив отсутствие химика.

— В лаборатории, — отозвался Кудряшов, пряча блокнот от дождя. — Калибрует приборы. Говорит, вибрация сбивает настройки ареометров.

Рихтер тем временем обнаружил проблему:

— Вот здесь, смотрите, — он показал на потертость троса. — Еще пара часов такой тряски, и можем потерять фиксацию. Нужно срочно менять весь узел.

Я оглядел хмурое небо. Дождь усиливался, а впереди показался затяжной подъем.

— Сколько времени займет замена?

— Час, не больше, — Рихтер уже раздавал указания рабочим. — Но лучше сделать сейчас, чем потом собирать станок по частям вдоль насыпи.

Я согласился и рабочие приступили к замене узла. Я подождал немного и пошел дальше.

В вагоне-лаборатории, куда я направился после осмотра состава, Островский колдовал над приборами. Его длинные пальцы осторожно регулировали винты на новом ареометре. На столе аккуратно разложены термометры Бекмана, колбы для проб и журналы для записей.

— Как устройства переносят дорогу? — спросил я, стряхивая капли с плаща.

— Терпимо, — Островский даже не поднял головы от работы. — Но вибрация… — он замолчал, привычно погрузившись в свои мысли, потом вдруг спохватился: — А знаете, Леонид Иванович, я тут просмотрел записи Ипатьева по анализу сернистой нефти. Если его предположения верны, нам понадобится особый подход.

Он начал быстро чертить какие-то формулы в блокноте, но его прервал громкий голос Лапина из соседнего вагона:

— Обед готов! Всем срочно подкрепиться, неизвестно, когда следующий раз придется!

В вагоне-столовой уже собиралась команда. Пожилой повар Михеич, бывший кок с волжского парохода, разливал по мискам наваристый борщ. Запах свежего хлеба смешивался с ароматом щей и дождя, проникающим через неплотно прикрытые двери.

Я сел рядом с Рихтером и Кудряшовым. Геолог раскрыл на столе карту, попутно отправляя в рот ложку супа:

— Вот здесь, — он ткнул пальцем в точку южнее Бугульмы, — первые признаки должны появиться уже в верхних слоях. Но настоящие залежи глубже.

Вагон мерно покачивался. За окном проплывали бесконечные просторы средней России.

После обеда я вернулся в купе. Хотелось еще раз просмотреть записи Ипатьева, пока есть время. День медленно клонился к вечеру, дождь усилился. Под мерный стук колес я углубился в изучение формул и схем, оставленных академиком.

Внезапно поезд начал заметно снижать скорость. В дверь постучал Рихтер:

— Леонид Иванович, встречный состав сигналит. Что-то случилось впереди.

Мы вышли в тамбур. Сквозь пелену дождя было видно, как медленно проплывает мимо товарный поезд. Машинист встречного отчаянно махал руками, показывая что-то впереди.

— Похоже на размыв пути, — пробормотал Рихтер, вглядываясь в сумерки. — Осенние дожди могли подмыть насыпь.

Я посмотрел на часы. Около шести вечера. До темноты оставалось совсем немного.

— Соберите всех инженеров в моем купе, — распорядился я. — Нужно обсудить ситуацию.

Через десять минут в тесном пространстве купе собрались Рихтер, Лапин, Кудряшов и Островский. От их мокрой одежды шел пар, окна быстро запотели.

— Ситуация осложняется, — начал я, разворачивая карту. — Впереди, возможно, проблемы с путями. А у нас ценный груз, который нельзя надолго оставлять под дождем.

— Можно укрепить крепления дополнительными тросами, — предложил Рихтер. — Но качка на размытых путях все равно будет сильной.

— А оборудование в лаборатории… — подал голос Островский. — Некоторые приборы очень чувствительны к тряске.

Лапин хмуро посмотрел в окно:

— Ночью будет еще хуже. Видимость никакая, дождь усиливается…1

— Нам нельзя останавливаться надолго, — я постучал пальцем по карте. — До Мурома еще около ста километров. Там сможем провести полноценный осмотр состава.

Паровоз дал протяжный гудок. Поезд медленно тронулся, осторожно продвигаясь по размытому участку. Вагоны начало сильнее раскачивать.

— Пойду проверю лабораторию, — Островский поднялся, хватаясь за стенку купе для равновесия.

— Я с вами, — Кудряшов последовал за ним. — Надо закрепить геологические образцы.

Мы остались втроем. Рихтер достал свой потрепанный блокнот, исписанный формулами и схемами:

— Леонид Иванович, меня беспокоит третья платформа. Там установлен самый тяжелый станок. Если насыпь действительно размыта…

Договорить он не успел. Вагон сильно тряхнуло, затем еще раз. С полки упала папка с документами, рассыпая бумаги по полу.

Лапин выглянул в окно:

— Черт, как раз проходим самый опасный участок. Пойду к ребятам, проверю крепления.

Снаружи окончательно стемнело. Дождь превратился в сплошную водяную стену, сквозь которую едва пробивался свет редких фонарей вдоль насыпи. Где-то вдалеке прогремел гром. Надвигалась гроза.