Великий диктатор. Книга третья (СИ) - "Alex Berest" - Страница 19

Даже для того, чтобы просто прогуляться по Парижу и посмотреть на ту же Эйфелеву башню, мне пришлось уйти в самоволку. А вечером выслушивать нотации деда Кауко о том, что я поступил неправильно, бросив работу и никого об этом не предупредив. Самое обидное, что на саму башню я не попал. Она оказалась закрыта на ремонт до Рождества.

— Ты понимаешь, что сюда не гулять приехал? — наехал на меня дед после ужина, затащив в свои апартаменты.

— А я сюда не просился! Это ты меня за каким-то хийси (леший) в Париж приволок. Я вообще домой собирался!

— Чего ты на меня орёшь, помпо? А если бы тебя ограбили или не дай бог подрезали? Как бы я твоим родителям в глаза смотрел бы? Совсем не соображаешь, что ли? Это большой город, здесь всё что угодно возможно!

— Ага! Сейчас! Подрезать! Как же! Были уже одни такие в Лондоне. Ой, — я вдруг понял что почти проболтался о своём лондонском приключении.

— Чего ой? А ну-ка, а ну-ка. Ты от меня что-то утаил, негодник мелкий? — и дед молниеносно вцепился в моё левое ухо своими стальными пальцами.

— Ухо-ухо! Деда! Отпусти! По-хорошему прошу! Ай-яй! Ой! Пусти! — причитая попытался я вырваться из его хватки, но дед для надёжности схватил меня и за втрое ухо.

— А ну, рассказывай, бестолочь! А то оторву тебе твои лопухи и…

«Щёлк!» Громко щёлкнул предохранитель американского пистолета «Savage», купленного мной в Лондоне взамен утопленного в Темзе револьвера. Дед Кауко остановил свою экзекуцию и скосил глаза вниз, где ему в бедро упирался ствол оружия.

— И ты выстрелишь в собственного деда? — удивленно спросил он у меня, впрочем, не отпуская моих ушей.

— Не в тебя, а в твою ногу, — парировал я. — Мои ухи, ой, уши, думаю стоят твоей ноги.

— Ну ты, — возмутился старик и, отпустив, наконец, мои горящие огнём органы слуха, отступил на пару шагов и с укоризной на меня посмотрел.

После чего спокойно развернулся ко мне спиной и, дойдя до кресла, почти рухнул в него.

— Да убери ты эту пукалку, — возмутился дед, заметив, что я его ещё держу на прицеле. — Воспитал на свою голову одних Вяйнямёйненов. Чуть что — сразу своего старика бить или стрелять собираются. Трубку мою принеси. И кисет. Вон, на полке лежат, — распорядился старый, когда я убрал пистолет в карман.

Выполнив то, что он просил, я, не спрашивая разрешения, развалился в соседнем кресле и массируя пострадавшие уши, уставился на висящую на противоположной стене картину. Виноватым я себя совершенно не чувствовал, сам ведь меня учил давать отпор в любой ситуации. Вот пусть себя и винит. Но и смотреть в глаза деду мне почему-то не хотелось совершенно. Поэтому и рассматривал картину и изображённую на ней женщину с зонтиком.

— Наша хозяйка говорит, что это знаменитая картина какого-то Клода Мони.

— Моне. Клод Моне, — поправил я деда. — Знаменитый французский художник.

— Да похер! Ты, давай, колись, что у тебя там в Лондоне приключилось? — пыхая ароматным турецким табаком, распорядился дед Кауко.

— Грабители приключились, — выдавил я

— А поподробнее? — насел на меня дед.

Ну, слово за слово, и я незаметно выложил ему всю историю. А как выговорился, так сразу и какое-то облегчение на душе поселилось, несмотря на ноющие уши.

— Пистолет этот был?

— Нет. Этот я после купил. Тогда со мной револьвер был, который я позже в Темзе утопил.

— Молодец. Но то, что ты после боя Калевалу читал для успокоения — это неправильно! Всё древнее и народное, руны, песни, стихи футарка надо перед боем читать. По себе знаю, больше толка. Злее становишься и в тоже время, как не странно, более внимательным. А вот успокаивать себя и просить упокоения для врагов своих лучше молитвой. Пойдём, внук. Помолимся вместе, — дед выбил трубку в высокую пепельницу и, поднявшись на ноги, махнул мне рукой в сторону висящего на стене распятия.

Возле которого и, покряхтывая, опустился на колени. Я с опаской подошёл к нему и пристроился рядом. Он улыбнулся мне, перекрестился и сказал:

— Я начну, а ты подхватывай. Да свершится воля Господня, Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. Благодарю Тебя, Отец мой небесный, чрез Иисуса Христа, возлюбленного Сына Твоего, что Ты милостиво уберег меня в день этот, и прошу Тебя, прости мне грехи мои и прегрешения мои и сохрани меня в эту ночь Твоей благодатью, — забубнил старик вечернюю молитву Мартина Лютера.

— Ибо предаю я тело и душу мою, и всего себя в руки Твои. Да пребудет ангел Твой Святой со мною, чтобы не овладел мною злой враг рода человеческого, — подхватил я.

Затем, мы вместе с ним спели два гимна из псалтыря Беккера. А я вспомнил, что вот так же дед заставил меня вместе с ним молиться после того, как пришлось прирезать козу Белку. С которой я подрался в шесть лет и треснул её промеж глаз поленом. Она перестала давать молоко, стала агрессивна и начала нападать не только на других коз, но даже на маму с бабушкой. Вот дед Кауко и решил, что я ей мозги повредил, и от греха подальше прирезал. Причём, что интересно, её мясо и потроха отец с дядьями утопили в нашем озере, а шкуру, голову, кости и копыта закопали на болоте. Объяснений от них я тогда так и не добился.

И вот, после того случая, то ли в качестве наказания за потерю имущества, то ли как урок, дед загнал меня в библиотеку, где мы вместе с ним целый час молились. Почти как сейчас. Мне даже интересно стало — чего он хотел этим добиться. Но, боясь нарваться на заумную проповедь, решил промолчать. И правильно сделал.

— Ты должен понять, Матти, — заговорил старик, как только мы опять переместились в кресла. — Я в ответе за всех вас. За сыновей, которых зачал и за внуков и правнуков. Ты вырастешь. Женишься, заведешь своих детей. И вот тогда поймёшь, что такое ответственность за своих потомков. Всё! Оставь меня в покое! Иди к себе, но на будущее запомни, если куда соберёшься пойти погулять, просто предупреди об этом. Хорошо?

— Да, деда, — пришлось мне пообещать.

А вечером, уже лёжа в кровати и вспоминая наш разговор, я вдруг понял, что очень сильно изменился. И во многом благодаря общению с этим стариком. Ведь мне и в голову не могло прийти в своём первом мире добить противников после драки. Пусть даже они и ограбили бы меня, отобрав что-то. Как было пару раз в парке Горького, когда у меня, мелкого, старшаки отбирали невеликие карманные деньги. Да что там добить, я бы и выстрелить не смог, даже если бы у меня и был тогда пистолет. А сейчас у меня уже маленькое кладбище врагов образовалось. Как-то раньше и не задумывался об этом. Или повода не было? Или это так нынешнее время влияет? Но додумать не успел — заснул.

……

— Раз-два-три, — считал взмахи флажка сидевший рядом со мной в кабине нашего грузовичка «Sisu-kuorma» подполковник. — Восемь-девять-десять! Старт! — выкрикнул он и с надеждой уставился на меня.

И я не подвел его. Стартовали от арсенала «Пюто» мы первые. Сразу же за нами пристроился открытый грузовик компании «Берлие» (Berliet), а вот у полуторки «Рено-10CV» явно что-то не заладилось, и она так и осталась стоять на арсенальной площади.

— Мистер Петен, не забывайте, что вы — мой штурман. Я совершенно не знаю города, — привлёк я на английском внимание французского офицера, который, пригнувшись, пялился в боковое зеркало.

— Да-да, мистер Хухта. Я помню свои обязанности. Пока езжайте прямо. Как увидите набережную Сены — сворачивайте налево. Впрочем, я подскажу, — успокоили меня, и я опять принялся гадать является ли этот Петен тем самым Петеном, который был военным диктатором во время оккупации Франции во вторую мировую.

Гадал и не забывал поглядывать в зеркала за прицепленной к грузовику семидесятипятимиллиметровой пушкой. Веса в ней было всего одиннадцать центнеров, но в кузове ещё ехал её расчёт, состоявший из четырёх курсантов военной академии «Сен-Сир», и пять ящиков со снарядами.