Прыжок "Лисицы" (СИ) - "Greko" - Страница 3

— Что ж! Остается лишь поздравить тебя! Как книгу назовешь?

— Конечно, «Прогулка под парами вдоль берегов Черного моря». Я твердо намерен включить в нее хотя бы часть нашего кавказского путешествия.

— Там мы немного плавали. Больше на лошадях!

— Плевать! Заметки о путешествии к адыгам станут сенсацией. Я вынесу Черкесию в заголовок!

— Хммм… Мало кому удастся проплыть по горам на пароходе!

— Смейся, смейся! Но не забывай: перед тобой стоит будущий автор бестселлера!

— Прощения прошу! Дурак, забылся! Больше не повторится!

— Ступай в свою баню, паяц! Как говорят русские: с легким паром!

До хамама я так и не добрался. На полпути меня притормозил странно одетый старый грек. В нем, к невероятному моему удивлению, я узнал Фонтона. Он сделал мне незаметный знак рукой, призывая следовать за ним. Мы нырнули в узкую улочку, заставленную бочками до неба.

— Ну, здравствуй, пропащая душа! — Феликс Петрович на ходу крепко пожал мою кисть. — Думали, все! Съели раки нашего греку!

— Как видите, живой, Ваше Благородие! — как ни таился, не смог сдержать улыбки.

— Со щитом али на щите?

— На щите, на щите!

— Так и думал, что поймешь, о чем спросил! — этот хитрец опять меня подловил.

Мы заскочили в проходной двор. Свернули в тоннель типа того, в котором я впервые очнулся в этом мире. Даже осел присутствовал!

— Переждем пару минут. Посмотрим, не увязались ли соглядатаи?

Фонтон внимательно меня осмотрел с головы до ног. Вздохнул украдкой.

— Здесь скажу! На место придем, не до того будет. В Константинополь тебе нельзя ни за какие коврижки. Ищут тебя. Крепко ищут. За убийство какого-то турка. Нешто и вправду руку приложил? Впрочем, молчи! Знать не хочу! Просто запомни: в столицу — ни ногой!

Я кивнул, подтверждая, что понял. Мы рванули дальше. Поплутав по сложному лабиринту Нижнего города, проникли в неприметную лачугу.

Прямо с порога я попал в объятия отца Варфоломея. Да и Феликс Петрович не стал изображать большого начальника. Быстро избавился от грима. Принял от меня бумаги. Снова крепко пожал руку, твердо глядя в глаза. Похлопал по плечу. Усадил за стол как дорогого гостя. И слова не дав сказать, призвал к тишине.

Откашлялся и торжественным тоном стал зачитывать по памяти письмо от посланника Бутенева:

— «Дорогой Феликс Петрович! В прошедшем месяце я имел счастие упомянуть о желании грека Варвакиса переменить турецкое подданство на Русское во всеподданнейшей записке, которую Государь Император соизволил рассматривать, и против параграфа, говорившего о твердом намерении Варвакиса, Его Императорское Величество Высочайше соизволил собственноручно отметить 'не вижу к сему препятствий». Встань, Коста! — я встал, вытянулся в струнку. — Ваше преподобие…

Отец Варфоломей поднялся и положил передо мной на стол Евангелие. Фонтон вручил мне бумагу.

— Руку на Евангелие и читай! С выражением! Не части!

Я принялся зачитывать. Мой голос от волнения слегка подрагивал, но я справился:

— Клятвенное обещание (присяга). Первое ноября 1836 года. Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым Его Евангелием в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Павловичу, Самодержцу Всероссийскому, и законному Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, Его Императорскому Высочеству Государю Цесаревичу и Великому Князю Александру Николаевичу, верно и нелицемерно служить, и во всём повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, и все к высокому Его Императорского Величества самодержавству, силе и власти принадлежащие права и имущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, и при том по крайней мере старатися споспешествовать всё, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе Государственной во всяких случаях касаться может; о ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися, и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, и поверенный и положенный на мне чин, как по сей (генеральной), так и по особливой, определенной и от времени до времени Его Императорского Величества именем от предуставленных надо мною начальников, определяемым инструкциям и регламентам и указам, надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать, и таким образом себя вести и поступать, как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит, и как я пред Богом и судом Его страшным в том всегда ответ дать могу; как суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. По сей форме присягал: Варвакис Константин, Спиридонов сын.

Конечно, я спотыкался на некоторых словах. «Споспешествовать», «тщатися», «предуставленных» — такие перлы без поллитры не выговоришь. Но более или менее справился. Поцеловал крест, поданный отцом Варфоломеем. Подписал бумагу, что не принадлежу к масонам. И перестал быть турецкоподданным. Нет, не стать мне впредь отцом Остапа!

Уселся за стол. Батюшка с доброй улыбкой протянул налитую рюмку водки. Я хряпнул, похрустел огурцом. С удовольствием отщипнул кусочек от краюхи черного хлеба. Здравствуй, Родина!

Первым делом поинтересовался, как жизнь у студента и Фалилея. Все у них было в порядке. Жалко только не смогли из Стамбула приехать ко мне на встречу. Не знали, до последнего момента когда я сюда прибуду и прибуду ли вообще. А потом Феликсу Петровичу стало не до организации встречи друзей. Решение о его поездке в Трабзон принималось на бегу. Но без отца Варфоломея он, понятное дело, обойтись не мог.

Фонтон с батюшкой к консулу заявились по делам посольским и церковным. Официально. А неофициально потолковать с запропастившимся греком. И ввести его в состав русских подданных.

— Как ты в Батуме появился, ко мне весточка полетела.

— Лазутчики доложили? — догадался я…

Феликс Петрович отпираться не стал.

— Приглядывали там кое за кем. И кое за чем тоже.

— Как я понимаю, на консула Герси мало надежды? Так и не проведал он о нашем со Спенсером путешествии?

— Не проведал, — признался Фонтон. — Но встречу с тобой организовать помог. Хоть какой-то от него толк.

— Он не работает на англичан. Они над ним смеются, — припомнил я сцену на явочной квартире перед отправкой в Черкесию.

Фонтон лишь хмыкнул. Стал меня выспрашивать о ближайших планах. Я рассказал о своих видах на Грузию. Немного сумбурно, как это часто бывает после долгой разлуки. Только-только стал приходить в себя после торжественной церемонии и бурной встречи. Не успел собраться с мыслями — куда там! Фонтон огорошил:

— Не желаешь ли ты, Коста, снова в Черкесию прокатиться?

[1] Уильям Лэм, 2-й виконт Мельбурн, премьер-министр Великобритании в 1835–1841 гг.

Я чуть не поперхнулся водкой, которую только выпил. Возмущенно уткнулся взглядом в Фонтона. Откинулся на спинку стула. Набрал воздуха, чтобы обрушиться с критикой и упреками.

— Не кипятись! — остановил меня Феликс Петрович. — Сперва выслушай.

Я прокашлялся и согласно кивнул. В конце концов, с меня не убудет и послушать.

— В порту стоит шхуна «Виксен» под английским флагом, — начал он свой рассказ.

— Уже познакомился с ней! Прибыл на этой «Лисице» в Трабзон.

— А с ее нанимателем, торговцем Беллом, пересекся?

— А как же! Чуть горло ему не вскрыл в Батуме.

— Какой у нас Коста стал свирепый! — обернулся с усмешкой Фонтон к отцу Варфоломею. — Черкесия, положительно, его изменила.

— Закалила! — ответил батюшка без улыбки. — Он и ранее был мужчиной хоть куда. А ныне зело грозен стал, как я погляжу.