Прыжок "Лисицы" (СИ) - "Greko" - Страница 17

— А ты, надеюсь, Афро слова не давала?

— Нет, конечно! — горячо запротестовала Мария.

— Тогда почему Эльбида сказала, что она «бедная»? А?

Сестра замялась.

— Чуток лишнего наобещала, — призналась вместо сестры Эльбида. — Но не волнуйся. Мы эту проблему решим. Все останутся довольны!

— Хорошо! Дорогие, пора!

— Погоди, погоди! — Мария встрепенулась. — А ты здесь надолго?

— Пока не понимаю. Но как только освобожусь, так сразу — в Грузию, к любимой! Флотские обещали подкинуть! Но тут вилами на воде писано. Если подведут, буду искать крысиные тропы. Через Батум. Так ближе всего.

— Шурин! — Умут перестал потирать плечо. — Я тебя разочарую. Порты Батума и Трабзона закрыты надолго. Чума! Единственный вариант — это Синоп или Самсун. В Синопе много черкесов и турок из Анапы, то есть связи с кавказским берегом есть. Проблема еще в том, согласится ли кто-то плыть зимой во время штормов. Я сейчас даже в Одессу с трудом фрахт нахожу. Хотя с этим городом пора заканчивать.

— Синоп или Самсун?

— Да!

— Хорошо. Спасибо. Теперь буду знать. И думать. А с Одессой что не так?

— Они там совсем обезумели со своим порто-франко. Такие цены заламывают! Сплошное ворьё! Еще и очереди на выезд из города. Так что, ты был прав с самого начала. Нужно выстраивать новую цепочку. Прямиком через Крым! После праздников отправлюсь туда закрывать все дела.

— С таким подходом, зять, ты точно станешь апельсиновым королём!

— Буду стараться, шурин!

Сестра с трудом дождалась окончания нашей с Умутом беседы.

— Но после того как ты её заберёшь, вы должны вернуться сюда! Здесь твой дом, Коста! — настаивала Мария.

— Да, конечно. Постараюсь! — я не был уверен, что так получится, поэтому ответ не мог быть полностью утвердительным.

— Пожалуйста, брат! — сестра по привычке пустила слезу.

— Мария!

На сестру мой грозный тон подействовал не так, как я рассчитывал. Тут же слёзы потекли рекой.

— Всё, всё, любимая! — успокаивал жену Умут. — Мы будем ждать и молиться. Все будет хорошо!

Начали прощаться. Расцеловался со всеми. Теперь слезы полились у всех женщин. Мужчины держались.

— Кстати! — решил чуть остановить этот поток. — А кто остался в таверне, если вы все здесь?

— Голицына и повара дала, и пару слуг! — с гордостью сообщил Ваня. — Так она твою сестру уважает!

— Дорогого стоит! — согласился я.

…Родные мне люди постепенно удалялись.

— Семья! — закричал я.

Они обернулись.

— Запомните! Сегодня — я самый счастливый человек на Земле!

[1] Проскурин имеет в виду не лоскут каторжанина, из-за которого королей воровского мира прозвали «бубновыми тузами», а саму карту, на которой с 1820-х гг. ставилась печать с двуглавым орлом. Поэтому бубновый туз считался главным в карточной колоде.

[2] Ваня преувеличил. Выслали каждого пятого. Вообще, то была дичайшая история. Особенно ее финал. Тех, кто спровоцировал восстание, не наказали, а наградили. Например, штаб-лекарей за борьбу с чумой, которой не было. А боевого генерала, который своей волей отменил карантин, чтобы утихомирить народ, разжаловали в солдаты. И он умер от горя.

Наступил новый, 1837 год.

Отшумели, отгуляли рождественские и новогодние празднества. Детишки насладились шумными играми вокруг елочки, введённой в моду с легкой руки жены императора, Александры Федоровны. Чиновный и офицерский Севастополь закончил с традиционными праздничными визитами. Но скучно и тоскливо было сидельцам с «Виксена». Лишь дикий пронизывающий ветер навещал их в заключении. Известие об открытии судебных слушаний стало для Белла и Чайлдса, как ни парадоксально, лучиком света в январском мраке.

Их доставляли в старое здание Адмиралтейства (новое еще строилось) на Корабельной стороне. Хотя имелась дорога по суше, везли на шлюпке, чтобы исключить возможность посторонних контактов. Допрашивали в присутствии трех капитанов, назначенных судьями, и секретаря. Я переводил.

Сам был рад вырваться с опостылевшей гауптвахты, хоть и в сопровождении вооруженного матроса. Наелся сидением в четырех стенах, покрытых шаровой серой краской. Проскурин уехал в Одессу еще перед Рождеством. Греки изредка навещали, но гораздо реже, чем хотелось. У Марии в таверне была горячая пора из-за наплыва гостей Голицыной, навещавших ее на праздниках. В общем, душа просила любой смены обстановки.

Нарядился в охряную черкеску, прицепил кинжал. Потом об этом сильно пожалел. Мое появление в комнате, где проходило заседание, вызвало пересуды.

— Это кто к нам явился? Черкес? — спросил один из судей без звёздочек на эполетах[1].

В «блеске» фантазии подмывало заорать: «Да здравствует наш суд! Самый гуманный суд в мире!». Конечно, сдержался. Не поймут-с!

— Переводчик! — отчеканил я, по-дурацки вытянувшись во фрунт.

— Не паясничайте! — отчитал меня каперанг.

Все равно не угодил! Мог и не сдерживать желаний. Процитируй я Вицина, получил бы такую же отповедь!

— И впредь являйтесь на заседания в нормальной одежде, — каперанг, между тем, не унимался. — Есть во что переодеться?

— Флот снабдил, Ваше Высокоблагородие!

Такое бывает довольно часто. Я про то, как два человека, впервые столкнувшись, еще ничего не зная друг о друге, сразу испытывают взаимную неприязнь! Очевидно, что мы с каперангом вошли в число таких пар. Вот только встретились мы с ним не в чистом поле, где у меня были бы большие шансы с ним справиться. Мы были на его территории. В суде! Дуэли он мне не предложит. Зачем? Просто загонит за Можай, на кудыкину гору, за тридевять земель! Все-таки, как же русский язык способен изящно послать человека куда подальше!

«Смех — смехом, — подумал я, — а с этим инквизитором лучше держать ухо востро!».

«Инквизитор» удовлетворенно кивнул и вызвал Вульфа для дачи показаний.

Этот «бравый» моряк добрался до Севастополя лишь 10 декабря, две недели (!) рыская по морю в поисках своего подконвойного и создав головную боль капитану Чайлдсу. Все время карантина «Виксен» простоял в бухте без судовых документов, которые капитан «Аякса» забрал себе еще в Суджук-Кальской бухте.

Судьи, профессионально разбиравшиеся в морском деле, быстро выяснили все подробности погони и конвоирования «Лисицы». Вульф краснел и нервничал от ехидных вопросов, отвечал сбивчиво и путано. Он также свидетельствовал, что на момент ареста команда шхуны «выгружала неизвестно что на берег и с береговыми жителями имела сношения крайне подозрительные». Оттуда же на «Аякс» прибыл сам Белл.

Взялись за англичан. И уже то, как они держались, первые их показания, подняли во мне волну злости. Нет, не к ним. К Вульфу. Я переводил. А мне хотелось подскочить к этому недотёпе, схватить за шкирман и пару раз потыкать головой об стену. Как кота в обоссанные им тапочки. И приговаривать: «Видишь, как нужно вести себя представителю великой Империи, позорник! Видишь! Неуч и мямля!»

Британцы запираться не стали. Чайлдс доходчиво пояснил, что по требованию шиппера искал удобную бухту для вступления в торговые отношения с туземцами. Белл же выступил с заявлением:

— Сведений ни о какой береговой блокаде или каких-то иных ограничениях, которые бы препятствовали нашему плаванию, не было опубликовано в Governmental Gazette of Great Britain ранее 1-го сентября — того последнего дня, когда я покинул Лондон. Впоследствии мне стал недоступен этот единственный источник новых правительственных распоряжений, на коих мог бы основывать свои действия как верноподданный, если бы таковые сокращения правил для Британских торговцев действовали для данного случая.

Я пояснил судьям, уточнив у Белла, что Governmental Gazette of Great Britain — это британский официальный правительственный листок.

— Вынужден вас разочаровать! — угрюмо высказался председательствующий в суде контр-адмирал. — Об установлении блокады были извещены все иностранные государства, а их консулы в Константинополе снабжены текстами объявления на русском, английском, французском и итальянском языках пять лет назад.