Побег из волчьей пасти (СИ) - "Greko" - Страница 20

— В уорк хабзе есть правила поведения во время набега. Значит, быть абреком чести не противоречит. Я так скажу: идешь в набег удаль свою показать — молодец! Кто идет за богатством — тот, как женщина.

— А ты ходил?

Юсуф рассмеялся. Глупый вопрос. И так все понятно.

— Хорошо, — я принял такой ответ без сопротивления. — А Засс? Про него говорят, что он человек чести. Но он же головы рубит!

Юсуф совсем развеселился. Хохотал, хлопая себя по коленям.

— Как ты думаешь, у кого Засс научился? У нас! С Кабарды тот обычай пошел, как и весь наш кодекс. Только мы головы зарываем, чтобы душа убитого не принялась мстить. Голову не у каждого берем — только у самого сильного. А Засс — смелый. Духов не боится!

Я прифигел от такой логики. Но спорить не стал.

Юсуф что-то рассказал, но Юзек затруднился сразу перевести. Пару раз переспросил хозяина. Потом разъяснил:

— Он говорит, что Засс «очеркесился». То есть превратился в черкеса: одевается, воюет и следует пути чести, как благородный воин, как настоящий горец. Проявляет щедрость и великодушие, когда надо. И внушает страх своим врагам. Достоин уважения.

— Как кабардинский князь?

Юсуф снова замолчал, видимо, решая, говорить дальше или промолчать.

— Нет! Кабардинцы стали нарушать уорк хабзе. Когда бедными стали, аулы свои в Кабарде потеряв, много подлого стали делать и продолжают делать. Недавно русского офицера схватили. То, что хитростью действовали — это нормально. То, что золото за него требуют, тоже сгодится. Но они взяли в плен человека, который им доверился, которому они обещали служить проводниками. Это — бесчестие.

— И что с офицером?

— Откуда мне знать? Прячут где-то в горах. Офицер известный, лазутчиком был. Много золота за него дадут.

Меня как молнией ударило. Ведь этим офицером мог быть Торнау. Который спешил ко мне, чтобы быть рядом. Отныне я сам за себя. Поддержки не будет. К русским попадать в плен нельзя — смертельно опасно.

— Да ты побледнел? За офицера испугался? Или поступок кабардинцев тебе не по сердцу?

— Душно у тебя, в кунацкой. Давай на воздух выйдем.

— Пойдем, коли так. Покажешь мне свой нож. Интересная штука.

Мы вышли во двор. Я протянул стальную полоску Юсуфу. Он повертел нож в руках.

— Научись левой рукой кидать.

— Зачем?

— В правой будет кинжал или пистолет. А в левой нож. В ладони его не видно. Противника отвлек — и раз: нож в сердце, — он снова захохотал.

Веселым человеком оказался. А на берегу игру в гляделки затеял. Вот, пойди-разбери, что от каждого черкеса ждать…

Мы покидали нож. Левой неожиданно у меня стало лучше получаться. Юсуф был доволен.

— Скажи, брат, а есть ли честь в таком броске исподтишка?

— Ха! Братом меня назвал! Я и сам уже об это думал! Пойдем обратно в дом.

Мы зашли в кунацкую. Юзек притащил бурдюк с вином. Разлил по чашкам.

— У тебя золото есть? — спросил меня Юсуф.

— Есть! — ответил я смело, ни капли не опасаясь.

— Брось в мою чашку! А я в твою! Выпьем — и станем кунаками. По сердцу ты мне пришёлся! Только золото не глотай! — не удержался он от подначки.

Мы вместе засмеялись. Подняли чаши с вином и золотыми монетами, приветствуя друг друга, и выпили. Винцо оказалось дрянным. Зато у меня в Черкесии появился первый кунак.

«А ведь мы со Спенсером обряд не выполнили. Выходит, мы кунаки ненастоящие. Так, понарошку, только на словах», — почему-то подумал я.

[1] Армяне-черкесогаи дали много знаменитых фамилий. Например, Каспаров и Айвазов. Предки Тарасовых-черкесогаев — знаменитый московский меценат начала XX века Н. Л. Тарасов, спасший МХАТ, французский писатель Анри Труайа и первый легальный советский миллионер Артем Тарасов.

[2] Никаким узденем Айваз не был. Просто похвальба. Когда горцы-армяне переселились на русский берег и основали аул, превратившийся вскоре в Армавир, богатые купцы обращались к начальству с просьбой сделать их дворянами, поскольку они владели крепостными. Им было отказано, ибо у черкесов они не владели землей, в отличие от настоящих узденей. Земля была в общинной собственности.

Мысли о Торнау не шли у меня из головы, пока я возвращался в княжеский аул. Я чувствовал, что между нами есть какая-то связь. Наше короткое общение на берегу Цемесской бухты протянуло между нами незримые нити, словно мы сказали друг другу: «ты и я, мы одной крови». Он назвал меня соратным товарищем — так, будто мы бились с ним много лет плечом к плечу. И наше рукопожатие… Тут все по чесноку. Не так с англичанами было, когда ручкался с ними, подтверждая слово «джентельменское».

Эх, Федор Федорович! Ты ведь предчувствовал! И Засса ругал…

Чушь какая-то выходит! Черкесы — хвалят, русские офицеры — ругают. Все с ног на голову перевернуто. Да и черт с ним, с Зассом! Не о нем стоит думать. Торнау — вот новая головная боль!

Меня провожал до аула Юзек, и я решил у него поинтересоваться:

— Слышали что-то о захваченном русском офицере?

Юзек испуганно замотал головой.

— О таком нельзя разговаривать! Подозрителен, как черкес — такую поговорку надо сложить. Столетиями ведя борьбу со всем миром, они превратили недоверчивость в привычку. Остались одновременно очень открытыми, гостеприимными и склонными к суевериям людьми.

— А сами как в плен попали?

— Я дезертировал!

Я с удивлением на него посмотрел.

— Осуждаете?

— С чего бы мне вас осуждать? Тем более, вы поляк. Наверное, после восстания вас сослали на Кавказ? В солдаты… И унтер-офицерское звание выслужили…

Он кивнул, но остался при своем мнении.

— Все равно осуждаете! А я дезертировал по юридическим мотивам!

— Вот как! Однако! Про корыстные мотивы слышал. Про политические тоже… Но юридические?

— Видите ли, я в Варшаве был адвокатом. Неплохим практикующим адвокатом. И в законах знаю толк. В русской армии существует «Полевое уголовное положение». За грабеж частных лиц и поджигательство домов, истребление лесов и убийство жителей положена смертная казнь. Если сие совершается воинской частью, расстрелу подлежит командир. Параграфы 61, 62, 63 и 73-й.

— Неожиданно. Выходит, Вельяминову полагается расстрельная команда? А черкесы — невинные жертвы преступников?

— Напротив! Бунт и неповиновение жителей мест, занимаемых войсками, так же наказывается расстрелом. Получается, следует казнить все население Черкесии, за редким исключением.

— И вы, стало быть, не в силах терпеть подобный правовой беспредел, решили дезертировать?

— Именно так! Впрочем, вам не понять до конца моих мотивов. Я же не спрашиваю, почему вы, грек, прибыли сюда с англичанином?

— Хм… Ответ прост: я его друг. Я грек с Островов.

— Ааа… Я читал в варшавских газетах, что англичане много хорошего сделали на Ионических островах.

В его «я читал в газетах» прозвучала такая тоска, что мигом включилось воображение. Я представил Юзека — пана Иосифа — за чашечкой кофе в уютной варшавской кофейне, перелистывающего газетные листы, прикрепленные к изящной палке с фигурной ручкой… По-моему, он тоже это представил. А потом оглянулся вокруг, рассмотрел эти горы и овец на склонах и отчетливо понял: нет, не пить мне больше кофе в Варшаве.

Мне его не было жалко. Не люблю дезертиров. Особенно тех, кто, нарушив присягу, берется других поучать или ищет себе оправданий в правовом поле. Махнул ему рукой на прощание на околице аула и отправился к Спенсеру на княжеский двор.

Мой спутник пребывал в серьезном волнении.

— Пришла весть об убийстве князя Джамбулата![1] Княгиня в трауре по дяде и собирается ехать в его аул. Хаджуко Мансур будет ее сопровождать. Нам не стоит здесь задерживаться. Я намерен по берегу Кубани добраться до окрестностей Анапы и все там осмотреть.

Вот же неугомонный! Воронцов не пустил его в крепость, вот он и решил восполнить пробел.

— Что слышно о виновниках в смерти князя?