Поймать хамелеона (СИ) - Григорьева Юлия - Страница 18

— Да, разумеется, Максим Аркадьевич, — мягко улыбнулся Федор Гаврилович. — Я провожу вас. Вы желаете выйти, как вошли или же по черной лестнице?

— По черной лестнице, — ответил Воронецкий без лишних раздумий.

Когда доктор Ковальчук вернулся, его пациентка стояла у окна, обняв себя за плечи. Она смотрела на улицу и, кажется, не услышала шагов за спиной, потому что не обернулась. Федор Гаврилович уселся на диван, стараясь и дальше не шуметь, чтобы понаблюдать за госпожой Светлиной в одиночестве.

— Мне нечего вам рассказать, — вдруг произнесла она, не обернувшись. — Максим придумал себе, будто я переменилась, но он ошибается. Со мной всё хорошо.

— Ваш супруг сказал, пока мы шли к дверям, что с вами произошло, — ответил доктор, и Глашенька обернулась. — Максим Аркадьевич помянул, что вы пропадали почти на сутки, а по возвращении были не в себе. Он также сказал, что прежде вы были склонны к мечтательности, но оставались легкого веселого нрава, однако после стали холодны с ним и прочими знакомыми. По приезду в Петербург вроде бы ожили, но ваш супруг уверен, что что-то продолжает вас угнетать, и вы попросту разыгрываете доброе расположение духа.

— Мой… — Глаша запнулась, но после уверенно продолжила: — Моему супругу это только кажется.

— Вы и сейчас нервничаете, Софья Павловна, — мягко улыбнулся Федор Гаврилович. — Не стоит, голубушка. — Он встал с дивана, приблизился к девушке и протянул к ней руку. — Ну же, Софья Павловна, не опасайтесь меня, дурного я не сделаю, — подбодрил Ковальчук.

Глашенька, поколебавшись, все-таки вложила в его руку свою ладонь, и доктор накрыл ее второй ладонью. Воронецкая вдруг вздохнула и подняла взгляд на собеседника. Он снова улыбнулся.

— Прошу.

Девушка позволила отвести ее к дивану, села, и Ковальчук устроился рядом, так и не выпустив ее руки. Он поглаживал Глашу по тыльной стороне ладони и ждал, когда она успокоится.

— Вы можете мне довериться, Софья Павловна, — наконец сказал Федор Гаврилович. — Ничего из того, что вы мне откроете, не покинет этих стен. Если вы не желаете, то и ваш муж ничего не узнает. Но вам нужна моя помощь, я вижу. А я могу помочь, поверьте мне.

Глашенька отвернулась и вновь вздохнула.

— Это всё чепуха, право слово, — сказала она.

— Порой даже потерянная пуговица способна испортить настроение, — заметил Ковальчук. — Вроде чепуха, а без настроения можно кому-то нагрубить, а этот кто-то затаит зло, после и вовсе сделает гадость в ответ. Да такую, что жизнь испортит. Видите, кажется, пустяковина, какая-то пуговица, а последствия ужасны. Это я к чему вам говорю, голубушка? А к тому, что важна даже чепуха. Позвольте мне узнать, что вас угнетает.

Воронецкая прикусила губу. Глаза ее вдруг лихорадочно загорелись, и девушка выпалила:

— Я изменила Максиму. Это дурно, я знаю. Можете думать обо мне, что хотите, но я сама казню себя.

— То есть, — осторожно начал Федор Гаврилович, — ваше исчезновение…

Глашенька освободилась от руки доктора, поднялась на ноги и вернулась к окну. Тут выдохнула и заговорила уверенно и даже с готовностью:

— Да, именно так. Был молодой человек, который ухаживал за мной. Он говорил мне красивые слова, и я поверила. Максим ведь сказал вам, что я склонна к мечтательности, вот она-то меня и подвела. Я сбежала от мужа к тому молодому человеку и… и поддалась искушению. А утром ужаснулась и вернулась домой. Да и мой любовник обмолвился, что вскоре женится.

— Вы всё еще увлечены тем молодым человеком? — спросил Ковальчук, не спуская взгляда со спины пациентки.

Она пожала плечами.

— Не знаю. Он казался милым, был нежен и слова говорил… А утром я была разочарована, да еще и чувство стыда перед мужем. Разумеется, после возвращения мне было совестно посмотреть Максиму в глаза. Вот и весь секрет. — Она наконец обернулась и вопросила, глядя в глаза доктору: — И как же мне довериться ему, Федор Гаврилович, я ведь не где-то в лесу заплутала, а предалась греху, пала. Даже если и простит, то не забудет. Пусть остается как есть, а однажды всё забудется, и я стану прежней. — Еще чуть помолчав, Глаша добавила: — И вы обещали не рассказывать. Он не должен узнать, о чем я вам говорила.

— И не узнает, я ведь вам уже это сказал, — улыбка Федора Гавриловича была по-прежнему мягкой. — Присаживайтесь, голубушка.

Воронецкая решительно тряхнула головой:

— Нет. Я вам рассказала, и мне стало легче. Теперь хочу идти к мужу.

— Софья Павловна…

— Федор Гаврилович, не удерживайте меня. Я хочу к Максиму и пойду к нему. Более мне добавить нечего.

— Ну… — Ковальчук на миг поджал губы, — хорошо. Идемте, я вас провожу.

— Я могу и сама…

— Ну что вы, — Ковальчук покачал головой, — как можно. Вы дама, и я, как воспитанный мужчина, должен вас проводить. Не спорьте, голубушка.

— Да, конечно, — девушка улыбнулась и первой направилась к двери.

Федор Гаврилович последовал за ней, и взгляд его был задумчив. Доктор не поверил своей пациентке. Он ясно видел, что она выдумала всю эту историю, лишь бы поскорей покинуть его кабинет. А если и не выдумала, то не сказала всей правды. А раз так, то и обратно не придет… сама.

И когда они спустились вниз и, оглядевшись, направились к господину Светлину, который стоял неподалеку, привалившись плечом к фонарю, Федор Гаврилович произнес с милой улыбкой:

— Что ж, Софья Павловна, буду ожидать вас завтра в пять часов после полудни.

— К чему это⁈ — изумилась Глашенька. — Я ведь была с вами откровенна.

Михаил посмотрел на сестру и вновь перевел взгляд на доктора.

— Однако это всё вас угнетает, а, стало быть, нам есть еще, о чем поговорить. Так что я буду вас ожидать, — и он посмотрел на господина Светлина.

Тот понял, что весь этот диалог был для него, и кивнул:

— Соня придет, Федор Гаврилович. Сколько мы вам должны за визит?

— Пустое, — отмахнулся Ковальчук. — Пока платить не за что. Приводите супругу завтра, непременно приводите. Вы правы, моя помощь Софье Павловне необходима, и я могу ее оказать.

— Сердечно благодарю, — поклонился Воронецкий и задержал на психотерапевте пытливый взгляд, но тот лишь склонил голову в ответ.

После поклонился Глаше и направился прочь. Уже скрывшись за дверью, Ковальчук потер руки:

— Любопытный случай. Но я расколю этот орешек, непременно расколю!

Вечер был уже поздним, и можно было бы лечь спать, но Олег Иванович не спешил. Он сидел в своем кабинете и постукивал кончиками пальцев по поверхности стола. Рядом лежала начатая рукопись, как обычно, в доказательство писательской работе. Однако мысли Котова были далеки и от писательства, и от его приятелей.

Воронецкие исчезли, как и хамелеон, что, впрочем, было логично. Если вторженец поглотил Глафиру Алексеевну, то найти его можно было только найдя и ее. Впрочем, он мог добраться и до Михаила Алексеевича, и тогда в Петербург прибыл в одиночестве, но имея уже три личины, а вместе с ними и их знания, образ мыслей и черты характера. Одним словом всё, что некогда было братом и сестрой Воронецкими, а также Федотом Афониным.

Хотя… Воронецкие же выехали на своем экипаже, а значит, до Петербурга их должно быть трое. Да и тела не мог также бросить, как блаженного. Того хамелеон поглотил в лесу и оставил там. А Воронецкие и кучер — дело другое. Если бы взялся и за Михаила, то кучер увидел, что хозяев стало меньше на одного. Еще и в дороге они были, вокруг люди…

Тогда либо кучера мог поглотить, а после Воронецкого, или же вовсе не трогал ни того, ни другого. Если первый вариант, то в Петербург он добрался вообще в одиночестве, а если второе…

— Или его цель не Петербург… — пробормотал Олег и мотнул головой. — Надо прочистить голову.

Котов направился к окну, раскрыл его и вдохнул полной грудью. Взор его остановился на памятнике Екатерине Великой, воздвигнутом ее правнуком — императором Александром II. Императрица смотрела в сторону Невского проспекта, и Олег мог видеть императрицу со спины. Впрочем, Олег Иванович видел памятник множество раз, даже любил иногда посидеть на скамеечке в Екатерининском парке.