Барочные жемчужины Новороссии (СИ) - "Greko" - Страница 10

Он громко захохотал на всю площадь.

— Куда поспешаем, ваше сиятельство? — спросил я, когда прилично удалились от чумацкого табора.

— Так — на аттракцион, на Куликово поле, — все так же весело ответил граф, не чинясь.

Я заметил, что народу вокруг прибавилось и все двигались в одном с нами направлении. В этот поток вливались и базарные торговцы, и их покупатели с корзинками, и зеваки-обыватели с детьми на руках, и нянюшки с благородными отпрысками в лицейских мундирчиках. Все толкались, бранились, спешили, и вскоре мы с графом разминулись.

Меня вынесло движением толпы на площадь.

По центру были устроены черные подмостки, из которых торчали черные же столбы. Неужто эшафот? Я покрылся холодным потом: сцена публичной экзекуции, которую я пережил, стояла перед глазами, словно все было вчера. В голове зазвучал ненавистный голос полицая из Стамбула, ведущего подсчет ударов: «раз», «два»…

Какой-то мальчик лет пяти, будто подслушав мои мысли, дергал свою няню или бабушку за руку и все время повторял:

— Что им будет? Что им будет?

— Знамо что… — рассмеялся какой-то мастеровой. — Высекут!

— Как высекут? — не унимался мальчик. — А потом отпустят?

— Сашенька, голубчик! — запричитала няня. — Пойдем отсюда!

— Я хочу посмотреть! — раскапризничался ребенок.

Я покрылся холодным потом, меня била мелкая дрожь. Больше всего на свете я хотел сейчас оказаться далеко-далеко отсюда. Но толпа все сжималась и сжималась ближе к подмосткам, и возможности выбраться у меня не было. Я задыхался.

Выехали конные жандармы и раздвинули проход в толпе. По живому коридору в полной тишине протащились дроги со связанными людьми в черных длинных балахонах. Их затащили на подмостки и привязали к столбам, потом надели широкие пояса с какими-то надписями. Из толпы понеслись свистки, ругань и гиканье.

— Как же их сечь будут? — удивился кто-то рядом.

— Не будут их сечь. Их на позор выставили. Сейчас зачитают про лишение прав и состояния. Обычная процедура перед ссылкой на каторгу, — последовал ответ местного знатока.

Я развернулся и стал выбираться, не обращая внимания на возмущенные крики. Смотреть на эту гнусность у меня не было сил.

[1] Чумаки специально мазали дегтем рубахи и шаровары, чтобы не заедал степной гнус.

[2] Модный в то время перстень среди высшего сословия.

«Что же ты за город такой, Одесса? Как мне тебя раскусить?» — думал я, пробираясь вниз по балке, рискуя сломать себе шею. Овраг густо порос кустарником. То и дело попадались промоины и ключи с бьющей из-под земли водой. Меж них петляли тропинки, образующие, как арабески, причудливый узор линий.

Стычка с чумаками и позорные столбы, как ушатом холодной воды, смыли мои первые восторги от встречи с привычной картинкой европейской цивилизации. Макароны, понимаешь… С чего я решил, что красивые фасады домов и греческая таверна — достаточные примеры, чтобы посчитать Одессу раем? Совсем не в то время я в нее попал, не стоит забывать, что на дворе лишь закончилась первая треть 19 века. Может, и к лучшему, что город снова превратился для меня в пусть красивого, но опасного зверя.

И мне требовалось решить, могу ли я себе позволить оставить тут сестру с племянником, как, где и на что они будут жить в большом незнакомом им городе. Мне требовалось больше информации. Первое впечатление часто бывает обманчивым.

Мое возвращение в городок прошло без эксцессов. Только пару раз упал в грязные ручейки, стекавшие к морю.

«Кузьмич» укоризненно покачал головой, оглядев мой стамбульский сюртук. К одесской пыли, въевшейся в ткань, добавились мокрые комочки земли и темные разводы.

— Не извольте, барин, беспокоиться: все вычищу в лучшем виде!

— Ну, какой я тебе барин, дружище! Такая же, как ты, подневольная птица. А ты свое дело знаешь крепко: поверь, лучше тебя помощника по хозяйству я не встречал!

Я не лукавил. Старый солдат, действительно, вел себя как заботливая кумушка. В наших домиках всегда было прибрано, посуда после обеда убрана моментально, постель вовремя заправлена, а одежда вычищена щеткой до почти идеального состояния. Я уж молчу про нашу обувь, к которой Кузьмич относился со священным трепетом. Даже жаль будет с ним расставаться…

Три последних дня карантина пролетели быстро.

Нам предстоял последний осмотр у доктора, а следом — свобода. Все без исключения волновались, опасаясь простудиться в последний момент и задержаться в «санатории» на неопределенное время. Легкий насморк у Яни вызвал массу тревог — даже у наших соседей по городку, которые опасались подхватить от него заразу.

Но все прошло штатно. Мы дали клятву, что не больны и не вступали в контакт с больными чумой: мы с Марией — на Евангелии, Спенсер — на Библии. Доктор дал добро, багаж был получен, и мы снова превратились в обычных туристов, которых ждало знакомство с городом.

Пара дрожек доставила нас до отеля. По дороге мы закупили для Спенсера постельные принадлежности. Он со спокойной совестью отпустил нас, условившись встретиться со мной на следующий день у памятника Ришелье. Мы могли выдвигаться в Красный переулок к Адаше.

Мне было грустно смотреть на сестру: ей пришлось снова облачиться в платье от Фонтона. Кажется, в санаторной пижаме ей было гораздо комфортнее. Я решительно увлек ее в магазин мадам Томазини.

Увы, нас обломали прямо у порога — все по классике, как в фильме «Красотка».

— У меня одеваются лучшие дамы Одессы! — с трудом выговаривая русские слова, заявила нам мадам. — Убирайтесь, не распугивайте мне клиентуру!

Пришлось потыкаться в несколько магазинов. Все оказалось совсем не так просто, как я себе вообразил — да что там самому себе врать, полная хрень вышла из моего плана приодеть Марию.

В одних магазинах нас отказывались обслуживать, сколько бы я не звенел золотом, в других понимали исключительно по-французски, в третьих — не было готового платья: все шилось исключительно на заказ, причем ткань требовалось приобретать у мануфактуристов с Александровского проспекта, а всякую бахрому и прочие бабские финтифлюшки — в лавках на Старом базаре. В итоге, я натуральным образом взвыл!

Нас выручил портной в самом начале Греческой улицы, занимавшийся перелицовкой старых вещей. Он нас уверил, что без проблем подберет Марии все, что угодно.

— Все, что угодно, мне не нужно! — предупредил я, не задумываясь. — И нам не нужны все эти воздушные платья с открытыми плечами. Мадам не станет возражать против строгого наряда порядочной молодой вдовы. Ну, и все, что там положено женскому полу…

Я смущенно замолчал, не зная, как бы поприличнее объяснить.

Мария оставалась безучастной и на помощь мне не пришла. Наоборот, стояла с обреченным видом, словно я ее не в магазин привел, а на публичную казнь. Марш-бросок по Дерибасовской ее вымотал, первые впечатления от большого города — ошеломили. Она явно была не в своей тарелке, теребя ленты капора, будто намеревалась их оторвать.

Но грек сам пришёл на подмогу:

— Не извольте беспокоиться, сударь! Молодой госпоже мы подберем все, что требуется. Оставьте ее у нас на пару-тройку часов — и вы ее, поверьте, не узнаете, когда вернетесь!

Я скептически на него взглянул: хотелось бы все же сестру узнать. Но дискутировать не стал: у меня нарисовалась новая проблема под названием «мани-мани». Мне нужно бежать на биржу.

Грек меня остановил:

— Сударь! Пару минут задержитесь. Вам и самому не мешало бы переодеться. Позвольте, я сниму ваши мерки. Никогда не знаешь, когда пригодится. У вас есть какие-нибудь пожелания?

— Хочу боливар! — тут же ответил я.

Грек понимающе кивнул.

— Такая шляпа ко многому обязывает. Придется вам подобрать что-то подходящее!

Старый разводила! Знаю я все эти штучки торговцев. Впрочем, поприличнее одеться мне не помешает. Но сперва нужно разобраться, на что я могу рассчитывать после размена своего капитала на рубли. Реакция Адаши на мой полуимпериал ни о чем не говорила.