Было записано (СИ) - "Greko" - Страница 8

— Маешка! — нарушил паузу в разговоре Столыпин. — Расскажи, как ты своего денщика отучил мед любить.

— Глупая выходка.

— Расскажи.

— Ну, ладно. Дело было так. Презабавный был мой денщик малоросс Сердюк. Бывало, позову его скуки ради и спрашиваю: «Ну, что, Сердюк, скажи мне, что ты больше всего на свете любишь?» «Ну, що, ваше благородие… оставьте, ваше благородие… я ничого не люблю…» А я знай себе продолжаю: «Ну, что̀, Сердюк, отчего ты не хочешь сказать?» — «Да не помню, ваше благородие». «Скажи, — пристаю, — что̀ тебе стоит? Я у тебя спрашиваю, что ты больше всего на свете любишь?» Сердюк все отговаривается незнанием. Убедившись, что от барина своего никак не отделается, добродушно делает признание: «Ну, що, ваше благородие… Ну, пожалуй, мед, ваше благородие». А я в ответ: «Нет, ты, Сердюк, хорошенько подумай: неужели ты в самом деле мед всего больше на свете любишь?» И так ему докучаю с четверть часа, пытая на все лады. Наконец, когда истощался весь запас хладнокровия и терпения у бедного Сердюка, на последний вопрос мой о том, чтобы подумал хорошенько, не любит ли он что-нибудь другое на свете лучше меда, он с криком выбегал из палатки, говоря: «терпеть его не могу, ваше благородие!..»

Офицеры засмеялись.

— Пожалуй, пора и честь знать!

— Я вам еще одну шутку припас, господа!

— Какую же⁈

— Взгляните на часового!

Все встали, отряхнулись. Собрали корзины. Подошли к солдату.

— Так это же чучело! Мишель, с ума сошел⁈ А если бы чеченцы⁈

— Ну, так пронесло! — расхохотался Лермонтов и двинулся к лагерю, напевая какую-то песенку.

Приятели потащились за ним, костеря на все лады.

Когда они удалились, из ближней канавы поднялся Вася, пролежавший полночи в секрете, охраняя по собственной инициативе поэта и его приятелей.

— Чучело! Мед! Как дитя, право! А еще прозывается классиком! То есть, будет прозываться! Вот, черт, опять запутался!

Он прислушался. Все было тихо. Крадучись двинулся обратно в лагерь.

… Подозрения Дорохова оправдались. Летучий отряд все-таки отправили заниматься грязной работой.

Галафеев развернул свои батальоны на север и двинулся в сторону Урус-Мартана. Подойдя к Гойтинскому лесу, впервые столкнулись с серьезным сопротивлением. Выбили штыками чеченцев из аула Апшатой-Гойта. Неприятель продолжил обстрел из леса. Открыли картечный огонь. Горцы не сбежали. Все также продолжили ружейный обстрел авангарда.

— Господин поручик! — обратился генерал-лейтенант к Штакельбергу. — Осмотрите опушку. Чем они там укрываются?

Лермонтов дернулся, чтобы вызваться, чтобы отправили в разведку его, а не графа, но не решился. Остался в свите генерала, гарцуя на своем белоснежном коне.

Прикомандированный к отряду адъютант военного министра граф Штакельберг помчался к лесу после слаженного картечного залпа из шести орудий. Обнаружил, что за деревьями скрываются крепкие завалы из бревен, из-за которых чеченцы ведут огонь. Лошадь под ним заржала: в нее попала пуля. Поручик развернулся и помчался обратно. Доложил.

— Полковник Фрейтаг! Атаковать завалы штыками егерей! Князь! — окликнул Галафеев командира кавалерии полковника Белосельского-Белозерского. — Забирайте казаков и летучий отряд Дорохова и отправляйтесь жечь аулы. Не забудьте про поля!

Первым было сожжено селение Апшатой-Гойта. Потом Таиб, Урус-Мартан. Отряд Галафеева двинулся в сторону аула Гехи. Огромные засеянные поля перемежались с участками с густым лесом, сквозь которые пролегали просеки вдоль дороги на запад. Через многочисленные обрывистые русла речек и ручьев, спешащих к Сунже, приходилось строить мостки, чтобы перетащить артиллерию и обоз. Саперы работали не покладая рук.

Кавалерия покинула отряд и двинулась к предгорьям вдоль речки Рошня, планируя сжечь все аулы и хутора на ее берегах — Чурик-Рошня, Пешхой-Рошня, Хажи-Рошня и другие. Поля совершенно истреблялись.

— Господин юнкег! — смешно оттопырив губу, процедил Белосельский-Белозерский, сильно картавя. — Возьмите своих пагтизан и газбегитесь с гогцами, засевшими в балке.

Дорохов вывел отряд на засеянное поле. Его абреки сделали вид, что все заняты вытаптыванием посевов. Чеченцы прекратили стрельбу из оврага, с недоумением разглядывая похожих на них одеждой и повадками всадников. Руфин свистнул. Его налеты обнажили шашки и помчались на горцев. Те растерялись. Бросились наутек. Их рубили на скаку. Шестнадцать тел защитников аула и его полей осталось лежать в балке.

Вася в атаке ничем не отличился. Он был не силен в сабельной рубке. Его главная фишка — скрытое проникновение и снятие караулов ножом — пригодились ночью, когда отряд Дорохова занялся уничтожением хуторов, разбросанных в лесу. Зарево пожаров в ночной темноте оранжевой пунктирной линией прочертило маршрут летучего отряда в Гойтинском лесу.

Поздно ночью 10-го июля кавалерия воссоединилась с основным отрядом. Плутать не пришлось. Аул Гехи — тот самый, где Вася увидел ближайших помощников Шамиля, Ахверды-Магому и Юнуса — ярко пылал, разгоняя темноту вокруг русского бивуака. Гехинский лес тихо шумел поблизости, качая верхушками огромных деревьев. Он казался вымершим. Ни огонька от костра, ни бряцанья оружием, ни ржания лошадей. Безлюдье полное.

— Завтра выступаем к реке Валерик, — устало сказал Дорохов Васе.

[1] Летом 1840 г. анонимно выходит большая статья В. Г. Белинского о «Герое нашего времени». Критик и поэт встретились лично до отъезда поэта на Кавказ, обстоятельно говорили о литературе, не обращая внимания на окружающую обстановку — Белинский навестил Лермонтова, сидевшего в Арсенальной гауптвахте (Ордонанс-гаузе) после злосчастной дуэли с сыном французского посла Эрнестом де Барантом.

[2] Существует версия, что название аула подарило народу нохчи имя чеченец.

[3] «Война портит солдата» — изречение в. кн. Константина Павловича, «война есть грабеж» — Б. Франклина.

Вася. Река Валерик, 11 июля 1840 года.

Утром отряд выступил в направлении к деревне Ачхой. Впереди следовали восемь сотен казаков под командой полковника Белосельского-Белозерского. За ними авангард из куринцев и рота саперов, которой предстояло построить мост через Валерик. В главной колонне обоз, прикрываемый с флангов мингрельцами. В арьергарде — ширванцы и летучий отряд Дорохова.

Руфин ехал мрачнее тучи. Прошлая ночь выдалась тем еще испытанием для психики даже такого битого жизнью мужика, как отставной штабс-капитан, прошедший персидскую и турецкую кампании. Жечь мелкие аулы с жителями, сняв ночные караулы — то еще «развлечение». И то, что их засунули в «зад» отряда, тоже не прибавляло радости. Словно их внешний вид оскорблял взор благородных аристократов. Брюзжание Россильона медленно, но верно делало свое дело.

«Смотрят на нас, как на каких-то иррегуляров из туземцев. А нам следовало бы быть впереди! В разведке. Этот лес словно создан для засады!»

И, правда, узкая арбяная дорога — почти тропа, хоть и прозванная Военной — петляла среди мощных деревьев, заставив отряд растянуться длинной узкой лентой. Но все было спокойно. Передовые цепи вышли на большую луговину, за которой виднелись обрывистые берега Валерика. Конница оттянулась к главной колонне, которая медленно вползала на поляну. На всякий случай расставили орудия, чтобы прикрыть стрелков, пока подтянется арьергард.

— Что думаете, Роберт Карлович? — обратился Галафеев к полковнику Фрейтагу, командовавшему авангардом.

— Неприятель нигде не сопротивляется и даже не показывается, — пожал плечами командир куринцев.

Сглазил! В арьергарде, еще не покинувшем лес, загремели выстрелы. Бой разгорался все сильнее, особенно, слева.

— Голубчик, — окликнул Лермонтова генерал-лейтенант. — Поскачите-ка в хвост колонны и узнайте, что там приключилось.

— Слушаюсь, мон женераль! — не по-уставному откликнулся поручик.

Он лихо заломил свою холщовую фуражку и умчался, нахлестывая коня.