Нечистая сила - Конан Дойль Артур - Страница 2

– Прошлой весной мы с большой компанией отправились на прогулку вдоль реки. Ты наверно знаешь эту узкую тропинку. Накануне был сильный дождь, и потому по обе стороны ее стояли целые лужи грязи. Пришлось идти гуськом. Впереди всех шел Бэллингейм и тут-то и отличился. Навстречу нам шла старушка – торговка с большой корзинкой, кажется, яблок. Бэллингейм вместо того, чтобы уступить ей дорогу, без всякого стеснения толкнул ее с тропинки в грязь. На что Нортон, всегда очень спокойный человек, но и тот возмутился таким подлым поступком. Он заметил это Бэллингейму, последний ответил ему дерзостью, слово за слово, и дело кончилось дракой. Нортон отдул Бэллингейма и с тех пор они сделались злейшими врагами. Однако уже одиннадцать часов, мне пора домой!

– Куда ты? – остановил его Смит. – Выкури еще одну трубку.

– Нет, не могу. Я тренируюсь для гонки, сам знаешь, какой в это время надо вести правильный образ жизни! Можно взять твой череп? Этот Вильямс уже целый месяц держит мой скелет и не отдает.

– Пожалуйста, бери, – ответил Смит, – только заверни в бумагу.

– Что за нежности, и так донесу! Ну, спокойной ночи, не забудь мой совет насчет твоих соседей.

Лишь только Гисти со своим анатомическим сокровищем исчез за дверью, Смит придвинул кресло к письменному столу и сейчас же, углубился в большую толстую книгу с иллюстрациями из того невидимого, внутреннего царства, которым уже столько веков, не зная почему, зачем и по каким предвечным законам правит человечество. Смит только недавно поступил в Оксфордский университет на медицинский факультет, но в медицине был далеко не новичок, так как уже четыре года изучал анатомию в Глазго, проходил курс медицинских наук в Берлине и сюда приехал только подготовиться к последнему выпускному экзамену. Своим волевым подбородком, высоким лбом и классическими, немного строгими, чертами лица он производил впечатление человека, который хотя и не отличается блестящими, гениальными способностями, но своей настойчивостью, терпением и упорством в конце концов завоюет заметное место в медицинском мире. Такие люди никогда не остаются в тени и без труда выделяются, особенно среди большинства посредственных шотландцев и тугодумов северных германцев. Смит уже хорошо зарекомендовал себя в Глазго, в Берлине и теперь вполне мог рассчитывать на такой же успех в Оксфорде.

Уже около часа сидел он, не отрываясь от книги; часовая стрелка приближалась к двенадцати, как вдруг до его слуха донесся резкий звук, напоминающий вырывающийся со свистом из груди умирающего хрип. Смит положил на стол книгу и стал прислушиваться. Ни рядом, ни наверху над ним никто не жил, так что этот звук мог доноситься только снизу, где жил тот студент, о котором так дурно отзывался Гисти. Он совсем почти не знал Бэллингейма, знал только, что он толстый, бледный и очень усидчивый человек. Последнее качество как будто служило между ними тайной связью. Смиту всегда было приятно сознавать, что не только он сидит до рассвета над книгой и что поблизости находится человек, который так же равнодушен ко сну, как и он.

Нехорошая аттестация Гисти не настроила его враждебно к Бэллингейму. Он отлично знал, что Гисти хороший, но грубоватый, невоздержанный, вспыльчивый, увлекающийся, с чересчур преувеличенными понятиями о рыцарской чести человек. Такие неуравновешенные люди очень часто судят о характере человека по его наружному облику, забывая, что главное влияние на нравственную природу людей оказывают физиологические процессы. Вот почему Смит, обладающий более светлым умом, чем его приятель Гисти, не придавал большого значения довольно нелестной оценке живущего под ним соседа.

В комнате воцарилась тишина, и Смит собирался уже приняться за прерванное занятие, как внизу снова раздался крик человека, который казалось чего-то сильно испугался и похоже даже упал в обморок.

Смит вздрогнул, уронил на пол книгу и, вскочив со стула, побежал к двери. Только что-то по-настоящему ужасное могло нарушить обычную тишину старой башни и встревожить ее скромных обитателей. Выскочив на площадку, он на минуту остановился в нерешительности. Следует ли ему вмешиваться в дела почти совсем незнакомого человека? К тому же он от природы ненавидел всякие скандалы и истории. Но его размышления сейчас же были прерваны быстрыми шагами бегущего по лестнице, бледного как полотно, Монгаузен-Ли.

– Идите, идите скорее! – кричал он задыхающимся голосом. – Бэллингейм умирает! Несмотря на странный случай, приведший Смита в квартиру его соседа, он не мог не обратить внимания на странную обстановку комнаты, служившей, очевидно, и спальней, и рабочим кабинетом, которая скорее походила на музей, чем на квартиру студента. Вся она была заставлена старинными вещами, вывезенными из Египта и Дальнего Востока. По углам стояли высокие человеческие манекены, увешанные восточным оружием, а, над ними на простых деревянных полках красовались изображения божков, будд, бурханов, наконец, древние египетские божества в виде различных животных, высеченных из голубой ляпис-лазури. Из каждого угла, из каждой ниши в стене выглядывали озирисы, изиды, гарусы, между тем как недалеко от двери подвешенный на двух петлях красовался верный сын старого Нила, огромный крокодил с широко раскрытой пастью.

Посредине стоял большой четырехугольный стол, заваленный различными бумагами, склянками, бутылками и сухими листьями какого-то южного растения, похожего на пальму. Все эти предметы были, очевидно, нарочно сдвинуты в одну кучу на край стола, чтобы очистить место для деревянного ящика с мумией. Этот отвратительный, потемневший от времени предмет наполовину был вынут из ящика, так что его костлявые руки лежали на столе.

Около этого странного саркофага, тут же на столе, лежала пачка больших желтых папирос; у стола же в кресле сидел сам хозяин этой комнаты. Откинув назад голову, он с ужасом смотрел широко открытыми, выпученными глазами на висевшего перед ним крокодила, посиневшие губы его судорожно вздрагивали при каждом вздохе.

– Он умирает! – воскликнул Монгаузен Ли, вбегая в комнату.

– Ему не так плохо, как вам кажется – заметил студент медик. – Возьмите его за ноги. Давайте, перенесем его теперь на диван. Только уберите сначала оттуда всю эту дрянь. Поверьте, он сейчас же оправится, лишь только мы расстегнем ему воротник и дадим немного воды. Что с ним случилось?

– Не знаю, право. Я сам прибежал на его крик и сейчас же позвал вас. Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились мне помочь.

– Однако его сердце стучит, как пара хороших испанских кастаньет, – сказал Смит, приложив ухо к груди больного. – Должно быть, он чего-то очень испугался. Брызните на него водой. Какое же у него испуганное лицо!

Студент-медик был прав. В серых глазах его соседа Бэллингейма, неподвижно уставившимися в одну точку, можно было прочесть неподдельный ужас. Его и без того полное тело, казалось еще толще вследствие того, что кожа на нем обвисла и образовала массу больших и маленьких складок. Над бескровным лицом торчали ежом короткие рыжие волосы, а по бокам выдавались какие-то неестественно тонкие уши.

– Что за черт мог его так испугать? – спросил Смит.

– Мумия! – ответил Монгаузен.

– Мумия? Каким образом?

– Не знаю. Сколько раз я ему говорил не возиться с этой дрянью. Прошлой зимой с ним случилось то же самое. Тогда я тоже застал его в обморочном состоянии, перед ним же на столе, как и сейчас, красовалась мумия.

– Что он с ней делает?

– Видите ли, он ярый ориенталист. Его страсть проводить всевозможные исследования. И поверьте, никто лучше него во всей Англии не знает востока. Смотрите, он, кажется, начинает приходить в себя!

На мертвецки бледных щеках Бэллингейма стал появляться легкий румянец, и его веки зашевелились, словно парус под легким дуновением ветерка. Затем он сжал и снова разжал руки, испустил из груди глубокий вздох и, быстро подняв голову, стал озираться вокруг себя, точно соображал, где он и что с ним случилось. Вдруг взгляд его упал на мумию. Тогда он, как сумасшедший, подбежал к столу, бросил в ящик комода свернутый в трубку пергамент, повернул ключ в замке и так же быстро вернулся на диван.