Виктория – значит Победа. Серебряной горы хозяйка (СИ) - Кальк Салма - Страница 5

А ещё я помнила, что меня здесь ждут изрядные бытовые трудности.

Споры о том, кто мылся, а кто не мылся, которые нет-нет, да заводили мои современники, теперь не имеют никакого смысла — потому что даже те, кто здесь моется регулярно, вряд ли имеют возможность делать это каждый день, а то и дважды в день. Меня не ждал в этом доме водопровод, равно как и канализация, а чтобы принять ванну, воду следовало натаскать и нагреть.

Пока я лежала и еле шевелилась, меня не мыли, но протирали влажной тряпочкой, и на том спасибо, как говорится. Но очень хотелось нормально помыться, нормально вымыть голову и сменить постель. Интересно, кто в этом доме заведует сменой постели? Или сначала мне следует утвердиться в роли хозяйки?

Ладно, хоть фарфоровую ночную вазу приносили исправно, и то хлеб.

Пока я просто старалась не думать о том, как давно у меня не мыта голова. Потому что начинала чесаться от одной такой мысли. Хорошо, хоть сорочки меняли — видимо, у Викторьенн их было достаточное количество. Ничего, встану на ноги — разберусь.

И вот момент вставания на ноги придвинулся вплотную.

В целом для меня не стало открытием ни приготовленное платье, ни разные процедуры по приведению меня в человеческий вид. Просто… ощутить всё это на себе было очень любопытно. Этакий исторический туризм, да?

То есть нет, уже эмиграция. Я не вернусь домой никогда, и… хорошо ли это?

Да кто его знает-то! Но второй шанс — это в любом случае хорошо, и нужно его не пролюбить. И если для этого придётся терпеть одевание в шесть рук — ничего, потерпим.

По редким визитам ко мне я поняла, что баронесса Эдмонда одевается скромно. Или от того, что стеснена в средствах, или все возможные средства тратятся на сына. Кстати, этого сына я пока не видела.

Тереза одевалась в целом поживее — ткани с рисунком, на голове не чепец, но причёска, подводила глаза и румянилась. Украшений я на ней не видела — или нет, или дома не надевает.

Мне же предстояло надеть домашнее платье из лилового плотного шёлка, а под него — другую сорочку, чулки, корсет и три нижних юбки — Тереза сказала, что без фижм пока обойдёмся. Несчастные мои, то есть Викторьенкины, волосы замотали в плотный пучок, а сверху на него надели… парик. Я осторожно потрогала — вроде бы натуральные волосы, не буду думать, откуда эти волосы взяли. Цвет волос — непонятно бледный, и кое-где виднеются следы не вычесанной до конца пудры.

А когда меня принялись одевать, оказалось, что Викторьенн изрядно похудела за три недели болезни. Ну да, лежала же тряпочкой и не ела ничего, только пила понемногу, да бульон с ложечки, как-то так мне рассказали.

— Что ж такое-то, госпожа Викторьенн, как же мы вас оденем-то, — вздыхала Жанна.

— Ничего, Жанна, сейчас придумаем, — командовала Тереза. — Не утягивай корсет совсем, только зашнуруй, и достаточно. А платье подошьём, если будет свободно.

Насколько я понимала про эпоху, платье и прочее бельё — индпошив, то есть — шили на Викторьенн и по её меркам. Судя по корсету, у неё имелась недурственная грудь, не слишком тонкая талия и заметные бёдра. Сейчас же и грудь поуменьшилась, и талия стала тоньше — поголодай-ка три недели! Но девы колдовали надо мной прилежно и тщательно, и скоро сказали — готово. Я поблагодарила, и сделала два шага до зеркала.

Шаблон попаданки — смотреть в зеркало и осознавать, что такое тебе выдали в новом мире. Мне выдали нечто заморенное и несчастное, к тому же одетое не по размеру. Как с чужого плеча, право слово.

Викторьенн была невысока, и наверное, выглядела этакой привлекательной темноглазой пышечкой, мне так показалось. То есть по моим домашним стандартам она бы выглядела пышечкой. Здесь-то вряд ли, я так думаю. Цвет волос я пока не поняла, ладно, помоюсь — разберёмся. А как здесь ухаживать за собой… тоже разберёмся.

— Нужно румяна наложить, — Мари уже несла склянку.

— Нет-нет, Мари, не нужно. Буду шокировать всех интересной бледностью, — усмехнулась я. — Я болею, или как? Могу позволить себе выглядеть немного несчастной.

— Как знаете, госпожа Викторьенн, — по виду Мари, я теряла шанс самое малое на всю оставшуюся безбедную жизнь, но настаивать она не осмелилась.

Я почему-то отлично понимала всю их мотивацию. Или здесь всё совсем просто, или моя предыдущая жизнь научила разбираться в людях?

Ладно, идём дальше. То есть — я взяла за руку Терезу, и мы отправились в столовую.

3. Бледная и похудевшая

Я порадовалась про себя, что здешней версии меня не положено ходить одной, потому что я бы непременно заблудилась — куда идти-то, не знаю. Дом господина Гаспара оказался велик. Три этажа, ходы-переходы, много людей — кто кланяется, а кто и шныряет из-под ног, пряча глаза, и неизвестно, что говорит нам в спину, когда мы не видим и не слышим.

Дом полон людей, и наверняка у них есть своё мнение о том, кто должен здесь командовать. Да только их же никто не спросит, верно?

Тереза привела меня в светлую комнату, где за столом уже разместились двое. Известная мне Эдмонда, баронесса Клин-сюр-Экс, такая же строгая и серая, как обычно, и молодой человек лет двадцати пяти, наверное — это и есть её сын. Обильно припудренный, с напомаженным лицом, одежда сверкает серебряной вышивкой, под горлом кружевное жабо. Да уж, маменька жалеет денег на себя, но не жалеет на Симона.

— Поднялась, значит, — прошипела госпожа Эдмонда.

Я уже знала, что ей сорок два года, и что её сын старше нас с Терезой, ему двадцать пять.

— Не вашими молитвами, — промолвила я, садясь на отодвинутый слугой стул.

Тереза разместилась рядом.

Так вышло, что хоть стол и был круглым, но сидели мы двое по двое — мы с Терезой напротив Эдмонды и Симона. И передо мной вальяжно расположился именно Симон.

— И что же, тётушка Викторьенн, вы уже здоровы? — лениво поинтересовался он.

— Почти, — сообщила я.

— И что собираетесь делать дальше? Вы ведь уже присмотрели себе другого мужа?

А на лице прямо написано — проваливай из этого дома. Если бы не какие-то представления о воспитании, то прямо так и сказал бы.

— И зачем же мне другой муж? — я глянула на парня недобро. — Надо же, я тут, значит, лежу, а меня уже замуж выдают, какая прелесть.

— Всем нужен муж, — заметил парень с мерзкой улыбочкой. — Правда, даже и не знаю, кто позарится на такую бледную и заморенную, так ведь, матушка?

Замолчал бы ты, что ли, раздражённо подумала я. Хотелось ответить нехорошо, но не ругаться же за столом?

Тем удивительнее было, что Симон раскрыл рот, вероятно, хотел что-то сказать… и не произнёс ни слова. Закрыл рот и уставился в свою пустую тарелку. Вот и славно, да?

Маменька его только смотрела на меня волком, но не задиралась. И то хлеб.

Впрочем, хлеб нам начали подавать. Я поспешно накрыла колени салфеткой — накрошу ещё или накапаю, а как потом стирать?

Слуги понесли блюда — некий прозрачный бульон, в котором плавали редкие корешки и чуть-чуть мяса, почти несолёный. Я поискала глазами солонку на столе, не нашла, взяла за рукав слугу, поставившего блюдо с хлебом.

— Будьте любезны принести соль, — и смотрю так, как хозяйка.

Тот сморгнул, будто я что-то не то сморозила, а баронесса Эдмонда прошипела что-то вроде «ещё дорогую соль на неё тратить».

Вроде мы не бедствуем, или я что-то не так поняла?

Вообще я не очень-то задумывалась о еде, пока мне приносили исключительно какие-то протёртые супчики и травяные отвары. А теперь вдруг задумалась. Что вообще здесь едят?

Однако, соль мне принесли в красивой серебряной солонке с маленькой ложечкой. Я демонстративно добавила немного в тарелку, размешала, попробовала. Что ж, такой вкус меня радует намного больше.

— Благодарю вас, — кивнула слуге, отпуская его.

Бедняга чуть сквозь землю не провалился, вот так. И мгновенно исчез.

На второе подали столь же недосолённое жаркое из кролика с морковкой и ещё какими-то корешками. Как тут у них с картошкой, наверное, ещё не прижилась? А что с пряностями? На вес золота, да? Но мы же богаты, или как? Нужно разбираться.