Виктория – значит Победа. Серебряной горы хозяйка (СИ) - Кальк Салма - Страница 1

Пролог

— Госпожа баронесса, её милость очнулась!

— В самом деле? А почему глаза закрыты?

— Слишком мало сил. Сегодня непременно откроет, вот увидите!

Моего лба касается… ладонь? Да, верно, прохладная ладонь. Легко поглаживает, осторожно массирует лоб и голову дальше кончиками пальцев.

— Да нет же, вам показалось, она же почти не дышит и такая же бледная, как и была!

— Госпожа баронесса, вы целитель? — спрашивает мужчина строго. — Вы что-то знаете о жизненной и магической ауре человека?

— Нет, господин Валеран, я не целитель, — мне кажется, что невидимая госпожа поджимает губы.

— Следовательно, не мешайте мне, — говорит он строго.

И продолжает обследовать мою голову. Как будто раздвигает волосы… стоп, какие волосы?

Волос я лишилась год назад, когда начали интенсивное лечение. Просто вылезли все, и новые росли медленно и неохотно. Поэтому — нет там никаких волос. Что за странные ощущения?

— И что там? Что вы у неё нашли? Она уже две полных недели лежит без движения, что там вообще может быть? — не отстаёт неведомая мне женщина.

Я не понимаю, почему лежу без движения две полных недели, это как-то не бьётся с воспоминаниями.

— Госпожа баронесса, сделайте милость, прекратите болтать, — говорит врач неожиданно сурово.

— Ну, знаете, — из невидимой госпожи баронессы сочится обида, я распознаю её даже на слух.

А почему только на слух? Вдруг получится открыть глаза?

Это неожиданно требует некоторых усилий, а потом я открываю их… и вижу руки, вижу какие-то вычурные кружевные манжеты, бархат рукавов…

— О, вы справились, дорогая госпожа де ла Шуэтт. С возвращением в мир! — говорит мне врач.

В жизни не видела такого врача, а я их повидала немало, и вообще, и в последние два года-то уж точно. Он одет, как будто сошёл с картины какого-то весьма приличного художника середины восемнадцатого века. Тёмно-синий бархат с умеренной вышивкой, тонкое плетёное кружево, серебряные пуговицы. Ухоженные руки и кольца на пальцах. Лет ему… да как мне, наверное, за сорок.

— Если слышите меня — моргните, — говорит странный врач.

Я усиленно моргаю, у меня получается. Пробую пошевелить ещё чем-нибудь — носом, например, тоже выходит. Разеваю рот, дышу глубоко. Облизываю пересохшие губы. Чуть поворачиваю голову — и вижу женщину.

Она тоже моих лет, и одета не так пышно, как этот непонятный врач. На ней тёмное платье, кружева на манжетах узкие, спереди на лифе шнуровка, по обе стороны от неё немного вышитых цветочков. Сорочка сколота у горла брошью, на голове накрахмаленный чепец, из-под него торчит седой локон.

И она так смотрит на меня, что понятно без слов — будь её воля, я бы никогда не очнулась. Интересно, что я ей сделала? Ничего не помню.

Мне не сразу, но удаётся еле слышно спросить:

— А где я? И что со мной было?

Вокруг бегают и суетятся, а я прикрываю глаза и отрешаюсь от них. И вдруг понемногу начинают приходить воспоминания. Только… в них нет места тому, что я вижу сейчас.

…Больница, поздняя ночь. Ещё палата в стационаре? Или уже хоспис? Две медсестры разговаривают.

— Вот так, смотришь — и понимаешь, что случись такое — и ничто тебя не спасёт. Ни громкое имя, ни деньги.

— А у неё были деньги?

— Ну так и отдельная палата, и вообще оплачено всё, что можно, и препараты куплены самые-самые, каких простому смертному не достать никогда.

— Наверное, деньги собирали? Всегда ж таким больным собирают?

— Не знаю, я о сборах для Мирошниковой не слышала. Но она вот на днях буквально приглашала нотариуса и заверяла какой-то дар, кажется, каким-то детям на лечение.

— У неё ж нет детей, оставлять некому. Вот и распорядилась. Добрая женщина.

— А мужа тоже нет? Вроде говорили, замужем она?

— Ой, ты что, это ж год назад ещё был скандал, она как заболела, так муж-то её и бросил, и ускакал к молоденькой.

…Квартира, большая хорошая квартира. Моя любимая квартира. Мы с Сергеевым покупали её в ипотеку, выплачивали кредит, любовно обставляли, вылизывали, придумывали дизайны и прочие всякие вещи. Я никогда не думала, что придётся… придётся поступить так, как я поступила.

Я загремела сначала на полное обследование, а потом, уже с диагнозом на руках, на химиотерапию, и вот вернулась домой — и обнаружила, что мужа у меня больше нет. Нет его вещей в шкафах и кладовках, нет его велосипеда, и даже кактусы свои забрал. На парковке не было нашей машины — новой, три месяца как купленной. Я-то так и не научилась водить, не до того было. А он — вполне.

Он даже ответил на звонок. Ровно для того, чтобы сообщить, что ушёл, что подаст заявление на развод через Госуслуги, что машину забрал, с остальным разберёмся как-нибудь потом. И тут же отключился. Общие знакомые донесли, что машину он уже успел продать, купить две попроще, одну оформил на своего брата, вторую на некую юную нимфу, свою аспирантку. И точно так же поступил со строящимся загородным домом, в который мы планировали перебираться уже скоро.

Меня тогда порвало. Ах ты, значит, с остальным попозже разберёмся, да?

Я даже поговорила с Виталькой, его братом.

— Ну Вика, ты же понимаешь всё, что ты хочешь услышать? — говорил он, а сам смотрел куда-то мимо меня. — У тебя такой диагноз, с которым долго не живут, а Лёха хочет жить долго и счастливо. С женой и детьми.

Ну да, ну да. Я-то бесплодна, и со мной, значит, жить дальше не нужно. Нужно только дождаться, пока я отдам концы, и с выгодой распорядиться имуществом, то есть той самой квартирой в дорогущей новостройке и дачей.

Вообще прогноз был — максимум полгода. Потому что четвёртая стадия. Где вы раньше были, женщина, и почему только сейчас спохватились. И чего вы вообще хотите с вашим диагнозом?

Я хотела прожить то, что мне было отмерено, по-человечески. И я воспользовалась тем, что у меня, как и у Сергеева, была доверенность на всё наше имущество, чем он, например, воспользовался при продаже машины и прочего. Второй машины у меня не было, а вот квартира и дача — были.

Дачу я просто продала поскорее, и всё. Чуть снизила цену. Сергеев со своей нимфой гулял по Таиланду, если и узнал — то уже потом.

И я нашла человека, который искал хорошую дорогую квартиру, и которому не горел переезд. И мы договорились. Я объяснила, что после моей смерти ему эту квартиру не факт, что продадут. Поэтому нужно успевать. А я готова сделать некоторую скидку от рыночной цены.

Сделка произошла, и в договоре было указано — в собственность только после смерти продавца, то есть меня, Мирошниковой Виктории Владимировны. А пока… вот так.

Счёт, с которого списывается коммуналка. Счёт, с которого оплачивается лечение и все медицинские манипуляции. И у меня ещё осталось на жизнь, осталось, да.

Этот год я прожила, как хотела и могла. Пока были силы — путешествовала. Не отказывала себе ни в чём, что могло меня хоть как-то порадовать. Пока могла — ходила на концерты и спектакли, наняла отменно готовившую домработницу, да даже двое мужчин у меня были, не разом, конечно, но последовательно. Бросала их сама, первого — когда случилось ухудшение, второго — незадолго до того, как попала в больницу уже окончательно.

А то немногое, что оставалось на счетах, я последним своим распоряжением перевела в фонд, занимающийся помощью детям с таким же диагнозом, как и у меня.

Сергеев не трогал меня и не подавал на развод, ни через Госуслуги, ни как-то ещё, видимо, надеялся, что я слишком больна, ничего не предприму, и моя доля имущества просто упадёт к нему в руки, как единственному наследнику. А может быть, и узнал, но — как и я, уже не смог ничего сделать.

И я даже немного работала в этот год. Вообще я журналистка, и последние десять лет вела популярное ток-шоу. Я могу разузнать о человеке всё, придумать вопросы и правильно их задать. И это выходило интересно, потому что — острые темы, тёмные пятна, человеческое любопытство к частной жизни. Так вот сначала я ещё выходила в студию сама, потом консультировала тех ребят, которые пытались подхватить. Но так, как у меня, уже не вышло, и программу закрыли.