Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 86

Ох хороша!

Фигура такая… в самый раз. Объемная, такую и обнять-то приятно. Пышная такая, ладненькая, и вырез глубокий, руки так сами к дынькам спелым и тянутся…

В комнате наверху и обнял, и протянул. Потискал всласть, на кровать потащил красотку… та и не сопротивлялась.

А вот только в кровати…

Не получилось ничего.

Что только девушка не делала! Об иных ухватках Фёдор и не знал никогда. А все одно – не работает.

Ни вверх, ни вниз.

Ничего не ворохнется.

Про Устинью подумал – и горячей волной окатило. На девку посмотрел – снова холод и равнодушие. С час они бились, потом ему уж надоело, выкинул он бабу за дверь, еще и сапогом вслед кинул.

Ну ее!

Грязная она!

И вообще… не Устя.

Второй сапог в Истермана полетел.

– Что случилось, мин жель?

– Сгинь! Видеть никого не хочу.

– А все-таки? – Как царедворец опытный, Руди от сапога увернулся со сноровкой. И опять в светелку лезет. – Чем я помочь могу?

– Чем ты мне поможешь? Не люба мне эта девка, не хочу я ее.

– Так, может, ту, беленькую?

Фёдор подумал – и наново головой качнул.

– Не хочу.

– Мин жель…

– Не Устя это. А другие мне и неинтересны.

Руди только вздохнул.

Устинья становилась серьезной проблемой. А что с ней делать-то?

Может, и правда поженить их? Поживет с ней царевич год-другой да и успокоится. Потом и отравить можно будет дрянь такую…

Поговорить о том с Любавушкой?

Всяко поговорить.

И Руди решительно хлопнул Фёдора по плечу:

– Ну, как девки тебе не интересны, пошли выпьем? От вина ты, друг, не откажешься?

Не отказался.

И пили вместе, и пошли козлами под заборами блеять, и напугали кого-то…

Только вот Фёдор развеселился да и забылся, а Руди думал. Может, все же удастся найти подход к Устинье Алексеевне? Не дура ж она, поймет, что с ним дружить надобно?

Или нет?

Государыня Ладога укрывалась первым снегом. Пока еще белым… уже к вечеру он покроется пятнами сажи и гари, кучками мусора и нечистотами, его размесят лапти и сапоги, колеса и копыта.

Это будет завтра.

А сейчас он еще чистый и невинный.

Белый и прозрачный, как лист лучшей бумаги.

Как… как ее судьба?

Что она напишет на нем завтра?

Устя усмехнулась своим мыслям.

Будущее только Живе-матушке ведомо. А ей… ей остается настоящее и надежда.

Медленно, словно перья из подушек матушки Метелицы, летели вниз снежные хлопья.

Звонили колокола.

Начинался Рождественский пост.