Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 8

Людей на ту охрану много понадобится, а пользы мало будет. Просто надо вал подновлять и ров прочищать, вот и будет ладно. А кто через вал полезет… явно не просто так, для баловства.

Сейчас Устя благословляла это решение.

Фёдор потом все же расставит посты, и стража будет хватать любого, кто попытается перебраться через вал, и нещадно пороть прямо на месте. И Фёдор будет сам проверять посты и нескольких людей прикажет запороть насмерть…

Это будет потом.

А сейчас она нещадно вымазалась и радовалась еще более-менее сухой погоде. А то бы и хуже было.

Слезла с другой стороны, кое-как перескочила через ров, правда, упала на четвереньки и, кажется, колено рассадила. А и ладно. Дохромает.

Роща открылась внезапно.

Кажется Усте – или она подальше от вала была?

А, не важно.

Вот только что голая дорога, а сейчас уже вокруг подростки, кустарнички, и все шуршат рядом. И соловей поет.

Устя невольно завертела головой, стараясь отыскать ночного певца. И нашла, что удивительно.

Соловей устроился на ветке дуба и пел так, что дух захватывало. И был он при этом совершенно белым.

Или луна так на перьях отливает?

Устя об этом не думала, она шла вперед и вперед.

И снова споткнулась, упала, выходя на поляну. Совсем небольшую, круглую – и береза на поляне. Да какая!

Сразу видно, она еще государя Сокола помнит. И до того сколько веков встретила?

Толстенная, мощная, покрытая густой зеленой листвой, словно и не приходила в рощу осень.

Устя согнулась в поклоне, да так, что носом чуть в траву не уперлась.

– Богиня…

И словно эхо ей ответил тихий голос:

– Богиня!

Только вот чувства разные были. Устинья перед рощей благоговела. А с той стороны ужас в голосе чувствовался, да какой!

– Кто тут?

Устя оглядывалась. Говорить? Бежать? Делать-то что?

– Это я.

Одетая в простую рубаху и ярко-зеленую поневу, на Устю смотрела женщина.

Молодая? Старая?

Лицо с морщинками, а глаза молодые, яркие, зеленые, даже в темноте видно. Такая искристая зелень, как у кошки, даже светится немного.

Фигура женская, и движения совсем легкие, девичьи.

– Кто ты? – Устя спрашивала требовательно. Разные люди приходят к богине, да и слуги ее… Волхва это? Или пока еще помощница? Или кто-то еще? Не очень Устя во всем этом разбиралась…

– Я просто служу Живе.

– Ты волхва? – Устя и не сомневалась. Она имеет право спрашивать.

– Да.

– Я… я пришла не просто так. Мне приказала прийти сюда одна из Беркутовых.

– Кто?

– Прости. Я не могу назвать ее имя.

– Я тоже Беркутова, – тихо сказала женщина. – Добряна меня нарекли.

– Устинья я. Заболоцкая.

– Не боярышня ли?

– Неуж так мой род известен?

– Прабабка твоя, Агафья, мне ведома. Волхва она, и не из последних.

Устинья кивнула:

– Вот. А со мной… я не знаю, что со мной случилось. Но волхва сказала мне сюда прийти. Здесь ответ искать.

Добряна, видимо, успокоилась, плечи опустились, посох исчез куда-то… когда он и появился-то? Устинья даже и не заметила.

– Что ж. Проходи, Устинья. Будем искать. Прости, не признала я в первую минуту.

– Я… со мной не так что-то?

Устя невольно руку к груди поднесла. Там горел крохотный черный огонек. Такой теплый. Такой…

Настоящий.

– Не совсем так, как надо бы. Но мы смотреть будем. Думать будем. Ты проходи… сестра.

– Сестра?

Вот уж чего не ожидала Устинья. Разве… и так бывает?

– Все мы сестры. – Женщина коснулась груди. Ровно там, где и сама Устинья ощущала тепло. – Все родные. Меня богиня давно уже позвала, а тебя, смотрю, только что? Может, день-два?

Устя кивнула.

Двадцать лет назад? Двадцать лет вперед? Не важно, богине виднее!

– Недавно.

– Но не для служения, это я вижу. Ты меня не заменишь, у тебя другая дорога.

Устя снова кивнула.

Ей хотелось бы остаться в роще. Сесть под березу и сидеть, слушать соловья, ни о чем не думать, никого не видеть – все устроится само?

Не устроится.

ОН умрет. И все будет плохо, и темно, и не нужно. Никому не нужно, и ей в первую очередь. Устя не сможет здесь остаться. Она обязательно уйдет. Но…

– Я просто пришла к Богине. Или за помощью. Я уж и сама не знаю.

– Не печалься, все образуется.

От руки волхвы шло тепло. Оно успокаивало, прогоняло мятежные мысли, заставляло дышать полной грудью. Мимоходом кольнуло горячее в колене, Устя даже охнула, но тут же успокоилась.

– Себя мы вылечить не можем, а вот другим помочь проще. Друг другу особенно. Сила в нас общая. Если ты ее уже приняла, дальше легче будет. А вот те, кто богиню не принял, тех лечить сложнее. Закрываются они, сопротивляются. Я уж молчу про крещеных. Чужое… оно завсегда чужое.

– Я тоже крещеная.

– Нет. Ты умершая.

– Я?! Я… кто?! – Вот теперь Устинья и испугалась. Чуть не до медвежьей болезни, до дрожи в коленях, до крика. – К-как?!

– Неведомо мне это. Ты пришла, я силу твою почуяла. – Волхва головой качнула. – Я думала, ты с недобрым… сила твоя хотя и от Живы, да словно через смерть прошла. Но не колдовка ты, тех бы я сюда и не подпустила. Да и не подошли бы они сюда.

– Колдовка?

– Наш дар от Живы, их – от Рогатого. Наш дар врожденный, из ладоней Матушки, их – чужой кровью и болью выкупленный. Наш к Живе уйдет, их дар передать требуется.

– Понимаю. – Устя и правда понимала, о чем речь. – Но что с моим даром не так?

– Посмотри на меня, Устинья. Внимательно посмотри, вот сюда. Что видишь ты? Что чувствуешь?

Ладонь волхвы коснулась того места, в котором огонек грел.

Устя и пригляделась.

В этом месте как-то все легко получалось. Не училась она такому никогда, а все ж поняла.

– Светлый он. Ровно солнышко. И теплый.

– Испокон веков мы лекарки. Жизни спасаем, черное колдовство снимаем, болезни рассеиваем. Род – меч, Жива – щит. Сколько воин без защиты сделает? Да ничего, впустую все! А и щит один, без клинка, тоже не поможет от врага защититься.

– Понимаю.

– А твоя сила – другая она. Изначально как наша, а сейчас что получилось, не знаю. Согласна ты, чтобы я посмотрела?

– Конечно. Для того и пришла.

– Иди тогда к березе.

Устя даже и не оглядывалась.

ТАКАЯ береза здесь одна.

Громадная, раскидистая, толщиной, поди, в четыре ее обхвата, но не корявая, а гладенькая, ровненькая, стройная. И корни выпирают.

И соловьи в ветвях поют. И сомневаться тут нечего, идти надобно.

Откуда-то изнутри, искреннее, истинное выплыло.

Тебе здесь рады. Ну, здравствуй, Устинья, дочь боярская.

– Не найдется у тебя ножа? Хоть какого?

– Возьми. – В ладонь Устиньи легла рукоять клинка. Костяная.

И клинок костяной. Из клыка какого-то зверя.

В подарок богине приносят не жертвы. Ей приносят пироги, зерно, мед, ей приносят букеты цветов, но где все это взять Устинье? Потому подарком станет ее кровь.

Устя решительно располосовала свою ладонь.

Кровь закапала на корни березы.

И – стихло.

Замолк в роще соловей, замер пролетающий мимо ветер, стих шелест листьев.

Запело, зашелестело ветвями дерево. Устя знала: волхва сейчас на нее смотрит.

А еще смотрит и что-то другое.

Мудрое, древнее… ласковое и теплое. И видит все.

И темницу ее, и Верею, и последнюю, отчаянную попытку девушки всю себя отдать! Только бы получилось!

За всех! И за все!

Так в последнюю отчаянную атаку кидается израненный воин. Не уйти уже живым, на две-три минуты той жизни осталось. Но врагов с собой забрать! И тело движется даже мертвым…

Сколько то продлилось? Устя не знала, не осознавала времени. Себя не помнила.

А потом спустилась веточка, по щеке ее погладила, вокруг запястья обвилась – да и осталась так. И Устя поняла – ее услышали. И увидели.

На волхву оглянулась.

Добряна стояла, молчала. Потом заговорила глухо, тяжеловато: