Слепая зона - Вечная Ольга - Страница 13

Впрочем, когда в пять вечера Платон Игоревич подъедает сухие крекеры, похрустывая на весь кабинет, заботливая цыганочка внутри оживает и чуть-чуть, буквально самую малость жалеет о равнодушии. Но покорно замолкает, когда босс сваливает на меня пачку документов, которые нужно проверить, и убегает тренироваться.

– Я в цех, – лжет он нам всем.

«Мы с Платоном поехали, не теряй», – тут же эсэмэской палит брата Егор.

До конца недели я тружусь с утра до ночи. Засыпаю мгновенно, едва голова касается подушки, глаза болят от перенапряжения. Смолин-старший тоже не сидит на месте, традиционно пропускает обеды, чтобы уйти в пять. Егор занят подготовкой к заезду, мы ограничиваемся короткими, но приветливыми переписками.

В пятницу я заканчиваю проверку смет, оставляю комментарии и отправляю Саше. Егор приглашает поехать на соревнования в Хакасию, но я отказываюсь: это немного слишком для общения с парнями, которых знаешь меньше недели. Предлагаю Дарине погулять по городу, и мы неплохо проводим время.

Вечер воскресенья посвящаю Саше. Мы обсуждаем дела, немного спорим и даже ссоримся. Он разносит сметы в пух и прах. Я не во всем согласна, хотя позиция Саши тоже понятна – он более опытный, и на нем больше ответственности. Потом думаю полночи, как сделать лучше, и засыпаю под утро.

В понедельник я приезжаю на час позже. Врываюсь со стаканчиками кофе, в глубине души надеясь, что у Смолина проснется совесть, и он выпишет единственному экологу премию за заботу об инженерах.

– Доброе утро! С началом недели! – здороваюсь с Дариной, раскладывая угощения на столе. – Нас двое? Я думала, опаздываю.

– Все в цехе, – сообщает она между прочим. – Скоро вернутся.

В этот момент в кабинет заходит ПалСаныч Рыбаков, здешний начальник, и расплывается в улыбке. Показушное добродушие мало впечатляет, я прекрасно помню, как он проехался по Смолину утром во вторник, после моих жалоб. Рыбаков прохаживается по кабинету, а потом гостеприимно открывает дверь кладовки.

– Вы извините, что мы сразу не подготовились. Ожидали, что вы предпочтете удаленную работу, как всегда было в таких случаях. Но ошибка исправлена. Прошу, Элина Станиславовна.

Я замираю. Кончики пальцев неприятно покалывает. Рыбаков смотрит пустыми глазами, не моргая. Не верю я в говорящие фамилии, такое может позволить себе только Гоголь, но здесь прямо как в «Ревизоре». ПалСаныч кивком указывает на дверь, за которой… крошечная комнатка без окон. Точно кладовка, иначе не назвать – я заглянула в один из дней, когда задержалась и уходила последней.

Вот, значит, что. Они все лопали мои угощения, улыбались, а сами готовили темный угол?

Стакан с кофе жжет пальцы. Я представляю себе тайный субботник команды, на котором все вкалывают с утра до ночи, ухахатываясь и воображая, как запрут меня тут. Бросаю растерянный взгляд на Дарину – та не отрывается от мобильника.

Сердце стучит.

Больше всего на свете я ненавижу чувствовать себя глупо. Это одновременно стыдно и как-то невыносимо обидно.

Краска жаром печет щеки.

Оставляю сладости на комоде и делаю несколько шагов вперед.

– Что вы имеете в виду? – интересуюсь дерзко. Хотя саму душит разочарование.

Заглядываю в каморку – давят стены, потолок и пол. Камера, в которую кое-как впихнули стол, стул и полку для документов.

Меня им туда впихнуть не получится.

Или да? Вдруг ощущаю сильное одиночество. Рыбаков по-прежнему не моргает.

– Нравится? – спрашивает весело.

– Уютно, – хвалю я неискренне. Пульс отчего-то ускоряется.

ПалСаныч самодовольно кивает:

– Может быть, не так шикарно, как вы привыкли в своих небоскребах, но, по-моему, очень даже ничего. Располагайтесь. Мы решили выделить экологам отдельный кабинет.

– Я единственный эколог на проекте.

– Да, пока так. Если Платон Игоревич затребует еще, то добавим вам соседа.

И посадим его вам на шею, потому что больше некуда.

Рыбаков открывает дверь шире, одаривает хищной улыбкой. Я быстро перевожу глаза на стол Смолина, за которым прекрасно работалось всю прошлую неделю, и чувствую, как слезы пекут глаза. На ранее свободной стороне стола стоит фикус.

Фикус, блин.

Которого раньше в кабинете не было, я бы точно запомнила! Рядом ноутбук босса. Получается, Смолин припер с утра растение, чтобы занять мое место?

Они все объединились против меня.

– Прошу, Элина Станиславовна, не стесняйтесь, – воркует Рыбаков.

Поспешнее, чем планировала, захожу в каморку и закрываю дверь. Отдать мне должное – без хлопка. Обессиленно опускаюсь на стул и закрываю лицо руками, потом тру виски.

Стены и потолок действительно давят, мне становится нестерпимо душно. Я кручу головой и обнаруживаю под потолком небольшое оконце. Вскакиваю, гадая, смогу ли его открыть. Нужно встать, наверное, на стол, чтобы дотянуться, и то не факт.

Я хочу немедленно выйти из кладовки и глотнуть кислорода, но отчего-то кажется, что Рыбаков ждет именно этого и будет радоваться, чего допустить никак нельзя. Он, видно, в бешенстве, что Саша исправил сметы, они со Смолиным пытались протолкнуть своих поставщиков.

Я достаю ноутбук из сумки, включаю. На почте письмо. Ага, Смолин еще рано утром посмотрел сметы и заполнил последнюю таблицу с моей зарплатой. Я моргаю несколько раз, потому что кажется, что зрение подводит.

Смолин определил мне точно такую же сумму, как, полагаю, и остальным химикам, вот только без нуля на конце.

В десять раз меньше.

Работая над грантом, я даже кофе для команды не оправдаю, не то что свое питание. И дело не в деньгах (иногда ради цели можно затянуть пояс), а в унижении. Испепеляющем, надменно-демонстративном.

Оглядываю каморку и сжимаю губы – сильно, чтобы не дрожали.

«Ты здесь не нужна», – словно говорит мне команда во главе с боссом. Хором и значительно громче, чем неделю назад.

С каждой секундой становится все более душно. С жутким скрипом я толкаю стол к окну, забираюсь наверх и тянусь к форточке. Достаю с трудом, приподнимаюсь на цыпочки. Именно в этот момент дверь открывается.

Я замираю на миг и, лишь поднакопив врожденного достоинства, оглядываюсь.

Смолин. Стоит и смотрит на меня. А я – на него. Унижение невыносимое, оно жжет каждую клетку.

Платон зловеще хмурится, потом оборачивается и говорит Рыбакову:

– Павел Александрович, почему мой эколог в кладовке?

Сцена, которая разворачивается дальше, достойна если не героической песни, то стройного четверостишия. Вот только слова в строчки не складываются, потому что я все еще не могу отойти от ошеломительного унижения.

Не успеваю я спуститься со стола, как хмурые коллеги подходят к двери и как будто загораживают меня широкими спинами. Смолин оказывается впереди, он сложил руки на груди и на полном серьезе ругается с Рыбаковым.

– Кладовки у нас в хозблоке, Платон, а здесь целая комната! Огромная! – рычит тот. – Когда я начинал работать, мы втроем в такой сидели. И Элине Станиславовне нравится, не так ли? – значительно повышает голос, обращаясь ко мне.

Интуиция подсказывает, что это прямая угроза: дескать, тебе еще два года здесь жить, девочка. Но едва я открываю рот, Смолин перебивает:

– Условия нечеловеческие, рассматривать мы их не будем. Перестаньте на нее давить.

– Не вы ли сами требовали привести кабинет в порядок?

– Требовал, потому что нам нужна собственная кухня.

– Кухня есть общая на первом этаже, плюс рядом хорошие столовые. Платон, я обещал позаботиться о московских коллегах, обустроить достойное рабочее место и предоставить необходимые условия. Тем более Элине Станиславовне нравится.

– Ей не нравится, – надавливает Платон интонациями. – И давайте вопросы об обустройстве рабочих мест моей команды впредь будут решаться через меня.

Тишина длится пару ударов сердца.

– Элина Станиславовна, вам нравится новое рабочее место или нет? – требует выбрать сторону Рыбаков. Немедленно.