Хозяйка расцветающего поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 8

Виктор подошел сзади, обнял, прижался щекой к моему виску.

— Утром я отправил в канцелярию консистории письмо, в котором объявил недействительным прошение о разводе.

— Правда? — ахнула я.

— Правда. — Он потерся об меня щекой, будто кот. — Стоило два года портить друг другу жизнь, чтобы, когда, казалось, все рассыпалось, понять, что я не хочу отпускать тебя.

Я поймала его взгляд в зеркале.

— Но я не смогу стать идеальной женой.

Да и не хочу, если уж начистоту.

— Из меня тоже не выйдет идеального мужа. Но я постараюсь…

— Вот уж нет! — рассмеялась я, разворачиваясь к нему. — Идеал годится только на то, чтобы водрузить его на пьедестал и любоваться.

— Я вовсе не против полюбоваться тобой, — выдохнул он мне в губы.

— А у меня на тебя более приземленные планы, — хихикнула я, когда поцелуй прервался. — Но не раньше, чем заживут твои ребра. А сегодняшний день мы проведем тихо и благопристойно.

— Хорошо, — улыбнулся Виктор. — Чем ты собираешься заняться?

— Читать. Надо же понять, что в мире делается.

И до чего дошла наука.

Муж выудил из стопки журналов «Технологический». Прочитал:

— «Собрание сочинений и известий, относящихся до технологии и приложения учиненных в науках открытий к практическому употреблению, издаваемое Академией наук». Ты всерьез собралась это изучить?

— По крайней мере постараюсь. — Я вынула журнал из его рук. — А ты пока можешь взять «Что-нибудь от безделья на досуге».

— Нет уж. — Муж взял «Белокаменский Меркурий». — Ты не против, если я расположусь на козетке и буду беззастенчиво тебя разглядывать, утомясь от чтения?

— Совершенно не против, — рассмеялась я, устраиваясь в кресле.

Забавно, но я чувствовала себя студенткой в читальном зале институтской библиотеки. Может быть, потому, что, как и на первых курсах, приходилось продираться через малознакомые слова, а может, потому, что, поднимая глаза от текста, я встречалась взглядом с Виктором. Точно так же я переглядывалась с моим тогдашним возлюбленным, за которого у меня хватило ума выскочить замуж, не дожидаясь диплома. Я вдруг обнаружила, что не могу вспомнить его лица.

— Что случилось? — спросил Виктор.

Внимательный, зараза.

Я ответила не сразу. Представила лицо Леночки. Мамы. Отца. Все вспоминались отчетливо. А вот тот, кто стал отцом Леночки, словно стерся из памяти.

Потому что сейчас мне стал важен совсем другой мужчина.

Вечер прошел уютно: под шуршание страниц, негромкое обсуждение только что прочитанного и аромат чая с травами и меда. Виктор, извинившись, ушел спать рано — было заметно, что перелом по-прежнему его беспокоит. Я осторожно спросила: может, ну его, этот театр, да и вороватый приказчик обманывал явно не один день, так что лишние сутки ничего не решат. Однако муж менять планы «из-за какого-то ребра» не собирался.

Потому и я не стала менять свои. Сварила гель для укладки волос из корня алтея и льняного семени. С Дуниной помощью накрутила вымытые волосы на папильотки из тканевых жгутиков и старых газет. Конечно, к утру все это не просохло, так что к завтраку пришлось спуститься в чепце.

— Когда поедешь по лавкам, постарайся не забыть, что в театр не принято опаздывать, и оставь достаточное время на сборы, — сказал муж после завтрака.

— Хорошо, — сказала я, про себя недоумевая, что там собираться.

Сложносочиненные макияжи здесь рисовать не принято. Платье Дуня выгладила с вечера. Когда Петр принес подставку для фары, то есть каретного фонаря, я объяснила ему, как сделать плечики из проволоки, и теперь наряд для театра спокойно висел на них. Виктор помрачнел, увидев в будуаре платье, но промолчал, я тоже сделала вид, будто ничего не поняла, переключила внимание мужа на саму вешалку. Оказывается, ничего подобного здесь никто не делал, и пришлось мне, мысленно хихикая, описывать и даже рисовать все варианты конструкции. Чую я, скоро у князя появится еще один источник дохода. Может, и мне не заморачиваться с патентом на коптильню, а открыть производство пудры из овса и мела, а то и той же картошки? Я отложила эту мысль на потом, и без того не знаю, за что хвататься.

— Я оставлю тебе Герасима, Петр плохо ориентируется в городе, — продолжал напутствовать меня Виктор. — Кирпичи я закажу тебе сам и договорюсь, чтобы их привезли в Ольховку, как только дороги подсохнут.

— Спасибо, — улыбнулась я. — А на фабрику я могу заехать или ты будешь слишком занят?

— Я привезу полный каталог всего, что производится…

— И веществ, используемых в производстве, — вставила я.

Муж изумленно приподнял бровь.

— Хорошо. Я помню про охлоренную известь и квасцы, но, возможно, ты найдешь что-то еще интересное для себя. А пока развлекись у модистки, в шляпной лавке и куда ты еще соберешься. Скажешь, чтобы, как всегда, записывали на мой счет.

Я не стала говорить, что к модистке загляну в последнюю очередь. Смиренно выслушала все наставления, поцеловала мужа перед его отъездом, чем, кажется, невероятно его удивила, и отправилась собираться.

Капор на импровизированные «бигуди» налез с трудом — все же предполагалось, что он будет надеваться на относительно гладкую прическу с пучком на затылке и, что хуже того, с локонами, выпущенными на лбу, так что часть чепца и волос торчала спереди. Само по себе вроде бы ерунда, но волосы все еще были влажными, и разъезжать в таком виде по холоду явно не стоило. Поэтому я достала палантины, которые сложила мне Марья — невесомые, из кашемира с ярким принтом, — и намотала тюрбан. В конце концов, если носят шелковые, то чего бы и шерстяному не быть?

Герасим к моему появлению подготовил выезд — открытую коляску. Когда я подошла к ней, спросил:

— Кто с вами поедет, барыня?

— Никто, — пожала плечами я.

— Прощения прошу, Настасья Пална, но одну я вас не повезу. Чтобы потом каждая собака брехала, будто княгиня разъезжала в одиночку в открытой коляске, точно какая-то прости господи. И без того барину стыда хватило.

Он напрягся, ожидая крика, а то и пощечины, но я так оторопела, что только и смогла сказать:

— Но муж мне сам предложил…

— Он же не думал, что вы одна поедете. Ладно бы в карете, но в карете вы в театру вечером направитесь, отмыть и просушить не успеем, так что пусть пока стоит чистая.

— А с кем я, по-твоему, должна ехать? — продолжала изумляться я. — Ни родственниц, ни приживалок.

— Это уже не мое дело, барыня, что старая княгиня в деревню удалилась от суеты городской. — Судя по интонации, он явно повторил чьи-то слова, может, и той самой «старой княгини».

Вот, значит, почему Настенька «не смогла» промотать состояние мужа: когда свекровь ездит рядом, точно цербер… впрочем, может, она и не цербер, а милейшая женщина, откуда мне знать. В любом случае с тратами особо не развернешься.

— Пошлите письмецо, может, кто из городских барынь согласится. Я отвезу.

Писать неизвестным мне «городским барыням» и ждать, когда они соберутся и приедут — если вообще захотят! — не хотелось. Как и ругаться с кучером, который беспокоился о репутации — пусть не моей, но барина.

— Дуня сойдет в качестве компаньонки?

Герасим почесал в затылке, обдумывая незнакомое слово.

— С Дуней можно. Главное, чтобы не одной.

Пришлось кликнуть горничную. Наконец мы обе устроились в коляске.

Герасим был прав: меня здесь знала каждая собака. Вчера, когда мы выезжали с мужем, я списала внимание на него, но и сейчас все встреченные в колясках и многие пешеходы кивали мне, обозначая поклон. Дамы и девицы — холодно, мужчины приветливей, но и те, и другие таращились на мой головной убор — похоже, я опять погрешила против приличий.

— Останови-ка, — велела я, увидев вывеску «Ломбард».

Ничего ценного у меня с собой не было, но хоть теоретически узнать, что могут дать за драгоценности, лежащие под картошкой.

Герасим подал мне руку, помогая спуститься, и, ступив на тротуар, я едва ли не нос к носу столкнулась с Евгением Петровичем.