Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 9

– Ну, слууушай. Что такое: красна, да не девка, хвостата, а не мышь?

– Это… белка! – опережая открывшего рот отца, крикнул Гвидон. – Белка моя, Милитриса… Кирбитьевна.

Пламень-дева засмеялась, посылая на людей новые волны жара. Салтан в изнеможении стянул кафтан, бросил на траву, расстегнул рубаху и провел влажным комком, в который превратился платочек, по груди.

– Она не девка, а красна, – перекрывая смех огненной великанши, продолжал Гвидон. – Хвост у нее – во! Песенки поет, орешки грызет, в хрустальном доме живет!

– Неверно! – сквозь смех выговорила дева.

– Верно! Ты врешь!

– Иной отгадки не знаете? – Пламень-дева опустила копье, устремляя наконечник на путников.

– Морковь это! – крикнул Салтан.

Пламень-дева подняла копье.

– Так не честно! – возмутился Гвидон. – К белке подходит! С чего она решила, что это морковь?

– Еще отгадывайте, – велела дева и насмешливо прищурилась: видно, этот разговор ее развеселил. – Что это: стоит дерево мохнато, в мохнатом-то гладко, а в гладком сладко?

Гвидон подумал и вытаращил глаза от пришедшей догадки.

– Ну, ты, девка… – пробормотал он. – Экая охальница…

– Не то, сынок, – ухмыльнувшись, негромко сказал ему Салтан. – Вот теперь думай про белку: отгадка верная с ней рядом живет.

– Кто с ней рядом живет? Она у себя в теремке хрустальном одна была, только караул стрелецкий рядом да дьяк Афанасий… Но это ж про девку и загадка!

– Нет. Орех это! – громко сказал Салтан, обращаясь к Пламень-деве. – Скорлупа в листочках, ядрышко гладкое и сладкое.

– Так не честно! – повторил обиженный Гвидон. – Совсем не похоже. А похоже на другое…

– Это просто надо знать, – сказал ему Салтан. – Запомни: это – про орех. А не что ты подумал.

– Еще отгадывайте! – Девка опять ухмыльнулась, по зубам ее пробежал огонь. – Дедушка Сидор гнет бабушку сидя; сидя негоже, дай-ка я лежа. Что такое?

– Да ты что, девка? – возмутился Гвидон. – Разве о таких делах посреди бела дня, во чистом поле говорят?

– Тише! – Салтан движением руки остановил его. – Это сон.

– Да уж какой там сон! Это только говорят, что сон, а на деле-то совсем наоборот! Тут уснешь…

– Ну, представь, тебе спать хочется, сидишь, носом клюешь, гнешься, но неудобно – а ляжешь, тут-то и станет хорошо.

– Но бабушка-то как же? Да и стара бабка для таких дел!

– Бабушка и есть сон. Так называется.

– Почему бабушкой называется сон? Он – не человек, его потрогать нельзя.

– Просто запомни… – подавляя вздох, повторил Салтан. – Так что, девица красная, пропустишь нас?

– Придется пропустить. – Пламень-дева, еще ухмыляясь, вздохнула. – Я бы еще с вами потешилась, да нельзя, выходит мое время. Не радуйтесь больно – со мной расставшись, сестру мою повстречаете, ой, не будете той встрече рады…

– Не пугай, – насупившись, ответил Гвидон: ему все казалось, что дева обманывает их с ответами.

– Теперь ты нам дай ответ: как ее имя? – спросил Салтан.

Дева задумалась, потом неуверенно протянула:

– Устиииинья?

– Нет.

– Еликонидаааа?

– Опять нет.

– Ну, может… Лукерья-Сторожу-Придверья-Хрусть-Хрусть-Спину-Переломлюсть.

– Вот теперь правда. Пора нам дальше, а ты дай провожатого до той твоей сестры.

– Дам. – Пламень-дева махнула копьем, с его наконечника сорвался огонек и заскакал по траве. – Ступайте.

Салтан поклонился ей – как-никак дух полуденного жара, смертельно опасный для неосторожных, – а когда разогнулся, девки на красном коне уже не было, перед ними расстилался знойный луг, по виду – бескрайний.

Еще довольно долго они шли через луг, но полдень миновал, жар заметно уменьшился, однако кафтан царь пока не надевал, только накинул на плечи. У речки они с Гвидоном напились свежей холодной воды, умылись и немного отдохнули в тени старых ив на камнях. Гвидон все еще дулся на Пламень-деву и ворчал: зачем, мол, такие срамные загадки загадывает, а потом соглашается на совсем другой ответ?

– Это такой род загадок, – пояснял Салтан. – У них у всех есть по два ответа. Детей малых учат давать простой ответ: про орех, сон и прочее такое. «У девушки-сиротки загорелось в середке» – это печь, «у одного молодца закапало с конца» – это рукомой, да и все. Дети малые таких загадок не боятся. А как подрастут, так начнут смекать, что есть другой ответ. Девки от таких загадок краснеют и сердятся, а парни молодые хохочут. Ты-то что сердишься, ты ж не девка?

– Так я им и не парень! Я, чай, женатый человек!

«Я тоже», – мысленно вздохнул Салтан и вдруг подумал: как муж, Гвидон-то опытнее его! Гвидон со своей женой-лебедью прожил с полгода, а он сам с Еленой – две недели после свадьбы и пару дней после новой встречи. Он к ней привыкнуть не успел; видит перед собой свое же от нее детище, а думает о ней почти как о невесте. Скорее бы уж конец всем этим чудесам, скорее бы им зажить в стольном граде Деметрии да народить побольше детишек – обычных, что будут расти день за днем, год за годом у отца на глазах, чтобы он хоть успел узнать их прежде, чем станут с него самого ростом…

– Пошли уж дальше, хватит отдыхать! – Дойдя до этой мысли, Салтан ощутил, что засиделись они тут.

Кустов по краям тропки делалось все больше, появились березовые перелески, и вот встала на краю луга новая чаща. Огонек от Пламень-девы заскочил туда и побежал по тропке – хорошо заметной извилистой полоске утоптанной лесной земли, серовато-бурой, обрамленной старыми елями. В сумраке жара окончательно отстала, царь надел кафтан. Огонек здесь было видно куда лучше, чем на жарком лугу. Они шли и шли; Салтан уже подумывал присесть и отдохнуть немного, но понимал, что терять времени не стоит, до наступления ночи надо бы куда-нибудь прийти. Куда? Кто она такая – Медоуса-Стражница? Салтан никогда не слышал этого имени, Гвидон и подавно.

Солнце наливным яблоком медленно катилось за верхушки елей, вот уже подмигивает красным сквозь гущу ветвей. Темнота выползала из глубины чащи, путалась в ногах. То и дело по кустам побегал шорох, качались еловые лапы, словно за ними кто-то прятался и перебегал, следуя за путниками. Застегнув кафтан, Салтан передвинул саблю так, чтобы удобнее было взять.

На повороте тропки огонечек вдруг подпрыгнул, рассыпался искрами, искры погасли. Отец и сын от неожиданности остановились, прислонившись друг у другу плечами и тревожно озираясь. В первые мгновения тьма навалилась и оглушила, но тут же пришло понимание, что и при огонечке они его одного и видели. Салтан глянул вверх – темно-синее, с лиловым отливом ясное небо было усыпано звездами. Только луны нет – новолуние.

– Вон он, тот корабль… – пробормотал Гвидон, тоже подняв голову. – Рассыпался по городам… всем видать, да никому не поймать, так ты говорил?

– Вроде того. – Салтан не стал спорить.

А сам вдруг вспомнил: всем видать, да никому не поймать – это ведь про белого оленя так говорят! Белый олень, что прыгнул в море, Понтарх, его дочери-волны, числом три тысячи, что вынесли бочку на берег острова, все дарованные им чудеса для Гвидона… Взглянул на сына: в темноте того было отлично видно, его лицо и волосы источали тихий, неяркий, но ясно различимый свет.

– Гляди, батя… – очарованно пробормотал Гвидон, мимо отца глядя в ту сторону, куда они шли.

С трудом оторвав взгляд от сына, Салтан взглянул вперед. И резко втянул воздух. Перед ними была та же небесная бездна, огромная, высотой и шириной в сам лес. Но звезд в этой бездне было только четыре: три в верхней части образовывали треугольник, одна сияла на заметном отдалении от тех трех. Вся эта бездна казалась живой. Они еще немного вгляделись, потом разом охнули.

Перед ними высилась исполинская дева-великанша, сотканная из живой тьмы, на таком же коне – выше леса стоячего, ниже облака ходячего. На лбу у нее сияли холодным светом три глаза: один повыше, два других под ним. Четвертая звезда колола взор, сидя на конце длинного черного копья.