Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 43

Раздевшись, Салтан осторожно улегся в пышную белую постель – в такой, наверное, спит сама Зимушка-Зима. Но и постель была теплой и душистой, будто сделанной из цветов ландыша. Салтан огляделся, как бы убрать свет. Никаких свечей он не обнаружил, но стоило ему опустить усталую голову на подушку, как тихое мерцание стен само собой угасло – не до полной темноты, но приятный легкий сумрак словно принял в мягчайшие объятия и разрешил: спи…

– Ох тыжжжж…

Когда Смарагда, ненадолго выходившая, вновь появилась в хрустальной зале, Гвидон вздрогнул и вскочил, было приняв ее за незнакомую. А когда разглядел рыжую косу и шаловливое личико с чуть раскосыми изумрудными глазами, присвистнул и невольно потянулся к пресловутой шапке, но на полпути рука опомнилась.

– Что, не признал? – холодно осведомилась Смарагда.

– П-признал. – Подавив изумление, Гвидон принял невозмутимый и даже чуть пренебрежительный вид. – Что тут дивного? Ты и там, на острове, в красном сарафане ходила… только мааленьком. – Он показал пальцами, имея в виду, что в те дни Смарагда была в облике белки.

Однако про себя Гвидон не мог не признать: между тем сарафаном и этим есть значительная разница. Этот был из светло-красной парчи, затканной тонким узором в виде золотых цветов; полоса от горла до низа была шита выпуклыми цветами с изумрудными серединками. Широкие рукава сорочки золотистого атласа имели такие же шитые золотом, украшенные изумрудами опястья, и те же зеленые звезды сияли на высоком девичьем венце. В ушах появились золотые серьги с крупными изумрудами. Буйная рыжая грива превратилась в косу длиной до колен, с красной лентой и косником. Вид у бывшей белки был такой роскошный, горделивый и царственный, что Гвидон в первый миг даже оробел. Как есть царевна!

– Пойдем уже, – сказал он, за небрежным тоном пряча изумление.

– Сейчас пойдем.

Смарагда подошла к нему вплотную.

– Руку дай мне, князь мой прекрасный, – ласково сказала она.

– Ты что, меня за руку поведешь, как дитя? – возмутился Гвидон.

Не отвечая, Смарагда сама взяла его за руку… и мир в его глазах опрокинулся. Хрустальная зала ринулась куда-то прочь, но не исчезла, а только стала во много раз больше. А сам Гвидон… исчез. На ладони Смарагды остался обычный лесной орех, чуть недозрелый, с одного конца плотно одетый в листики. Улыбнувшись краем рта, она засунула его к себе на грудь, под сарафан между изумрудными пуговками вдоль разреза, и величаво выплыла из хрустального терема.

Тем временем город проснулся: перед дворцом открывались лавки, сновал народ. Смарагда пересекла площадь, величавыми кивками отвечая на поклоны, и поднялась на высокое крыльцо. Палаты княжеского дворца – просторные, со сводчатыми потолками, расписными стенами, резными лавками, оконцами в частых переплетах – были ей хорошо знакомы, но ранее она видела их только глазами белки, когда пробегала в просторную столовую, чтобы веселить гостей на Гвидоновых пирах.

Вот и опочивальня, где совсем, казалось бы, недавно ее сестра Кикнида жила со своим мужем, князем Гвидоном. Двери были закрыты.

– Не изволили проснуться князь с княгиней? – не без язвительности осведомилась Смарагда у служанок в опрятных белых сарафанах, обшитых черной тесьмой. – Подите доложите, что прибыла ее сестра, Смарагда Тилгановна.

И уселась на резную скамью, крытую синим бархатом, уложила на коленях широкие золотистые рукава. Рассчитывала, что придется долго разглядывать пестрые изразцы высокой печи, но довольно скоро двери отворились и из опочивальни показалась Кикнида, царевна-лебедь. Темные волосы ее были не прибраны, поверх сорочки она накинула широкое, тоже белое одеяние, отделанное лебяжьим пухом и белыми хвостиками горностаев с черным кончиком.

– Смара! – Кикнида всплеснула руками, и широкие рукава платья взметнулись крыльями. – Ты здесь! Зачем? Как ты сюда попала? И как ты сумела…

Она окинула вставшую ей навстречу сестру изумленным взглядом с ног до головы.

– А ты думала, милая, я теперь белкой весь век проживу?

Внезапность появления, а также собственный роскошный наряд помогали Смарагде чувствовать преимущество перед более могущественной сестрой, ныне растрепанной и недоумевающей.

– Но тебя же мать зачаровала, что ты не сможешь в человеческий облик вернуться, пока…

– Ты знаешь, что мое спасение в твоих руках – и живешь себе спокойно? – возмущенно перебила ее Смарагда. – А я там пропадай – среди орехов и под стрелецким караулом?

– Говори тише! Чего тебе здесь надо?

Кикниду не столько обрадовало появление сестры, сколько встревожило; она беспокойно оглянулась на закрытую дверь опочивальни.

– Чего мне надо? – Смарагда вернулась к скамье и уселась. – Сама не догадываешься? Надоело мне белкой скакать по свету белому, песенки петь да орешки грызть. Я ненавижу песенки! И орешки ненавижу! Довольно с меня! Не хочу быть белкой-плясуньей, а хочу быть вольною царицей! И чтобы другие передо мной плясали, меня веселили!

– А от меня ты чего хочешь? – Кикнида вернула обычную уверенность и встала перед сестрой, уперев руки в бока. – Я перед тобой плясать не стану, не надейся!

– Знаешь сама, чего мне надо! Моего жениха мне надо! Ты его украла! – Смарагда тоже встала и приняла воинственную позу. – Тарха Мракотовича! И город мой – вот этот! – Она махнула золотистым рукавом в сторону оконца, за которым потихоньку гудел проснувшийся Лебедин-град.

– Ты сама Тарха отвергла! – горячо перебила ее Кикнида. – Не люб он тебе был – за то ты и белкой сделалась! А теперь он мой! И город мой! Мне его в приданое дали.

– Тебе его в приданое дали, чтобы ты в нем с Гвидоном, Салтановым сыном, жила. А ты бросила его и сбежала! Ты мать с отцом обманула, мужа обманула, Понтарха самого! Мать меня к тебе прислала. Велела сказать: поди наигралась уже, так возвращайся к Гвидону. А мне Тарха отдай – я с ним буду в белом свете править, как нам на роду написано!

– Глупости ты городишь! – гневно закричала Кикнида. – Не отдам я тебе Тарха! Он мой, я его люблю, и он меня любит! И город этот мой! А ты хочешь царицей быть, так ступай в белый свет и там устраивайся как знаешь! Можешь Гвидона себе забрать, вы с ним два сапога пара – оба дети глупые, неразумные!

Смарагда хотела ответить, но осеклась и охнула. Снова отворилась дверь опочивальни, неспешно, с хозяйским видом вышел тот, о ком они спорили. Смарагда попятилась.

В городе сын змееногой богини пребывал в человеческом облике – хотя за человека его не принял бы и самый недогадливый. Даже так он был ростом на две головы выше любого мужчины. Обнаженный торс бугрился мускулами, вытянутое, резких очертаний лицо от угловатой нижней челюсти круто сужалось к подбородку, одетому небольшой черной бородой. Густо-смуглая кожа, длинные черные волосы словно источали жар. Но сильнее всего его природу выдавали глаза – они сияли белым огнем, живыми алмазами выделяясь на темном лице. Зрачки сейчас были зеленовато-голубыми, но Смарагда знала, что они выражают настроение Тарха и меняют цвет вместе с ним.

Нынешний их берилловый оттенок выражал благодушие. Улыбаться Тарх не умел вовсе.

– Смарагда… – пророкотал он низким, гулким, как рев подземных черных рек голосом. – Не ждали… но рады.

– Я… – Кикнида, явно взволновавшись, стала теребить широкие рукава. – Разбудили мы тебя, Тарханушка, государь мой… прости…

Тарх подошел к Кикниде, наклонился и поцеловал ее в губы – таким властным глубоким поцелуем, словно хотел съесть; у нее подогнулись колени, она затрепетала, и Смарагда уже ждала, что сейчас ее сестра осядет на пол облачком лебяжьего пуха. Оставив ее, Тарх двинулся к Смарагде, но та еще попятилась и замахала перед собой руками.

– К чему вам ссориться? – Тарх подошел, припирая ее к стене, и навис над нею. Орех у нее на груди явственно ощущал, как дрожит отважная белка. – Ты хочешь быть моей женой, затейница? Так будь. Будьте обе. Дворец большой – места всем хватит. Меня тоже.