Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 17

– Как вас, гостюшки, звать-величать? – Хозяйка щурила единственный глаз, стараясь рассмотреть их при лучине.

– Я – Салтан Салтанович, из Деметрия-града, а это… – Салтан взглянул на сына, – приятель мой Гвидон.

– Салтан… Салтанович? – Толстуха попятилась и выпучила на него свой единственный глаз. – Не признала я… впотьмах-то…

– Ты разве меня знаешь?

– Наслышаны… мы… – Хозяйка пятилась, пока не уперлась спиной в стол. – А это, стало быть, сын твой?

Она впилась взглядом в Гвидона, и тот, невольно кривясь, принудил себя поклониться.

– Пристанища, стало быть, ищете? – помедлив, сказала хозяйка и поджала губы, словно ее убогая изба была слишком хороша для царя с наследником.

– Уж не прогони, дай переночевать, – попросил Салтан. – Весь день шли, притомились, а иного жилья, кроме твоей избушки, не встретили.

– Хе! Откуда ж тут взяться другому жилью? – Слова эти, как видно, насмешили хозяйку. – Это мне, горемычной, судьба-долюшка такая выпала… А уж я ли чем провинилась… Одно горе-горькое во всю жизнь и знала, полной ложкой хлебала! Замуж бы кто взял, да кто возьмет, когда у тебя приданого-то два полотенца из дубового поленца да серьги-двойчатки из ушей лесной матки! А года-то и выходят…

– Тебя-то как звать-величать, к… кхозяюшка? – Салтан прервал ее жалобы, грозившие сравняться с морем по бесконечности. Кашлянув, вовремя поправился, поскольку назвать ее красавицей было бы явным издевательством.

– Харитина меня звать… Дадоновна, – пробормотала хозяйка. Помолчала и словно опомнилась: – Вот ведь дура я, стала у голодных и холодных выспрашивать! Располагайтесь, гости дорогие…

Целоваться, к радости Салтана, не предложила. Харитина Дадоновна оказалась не только страховидна, но еще и неопрятна. Мятый сарафан не пойми какого цвета был давно не стиран, засален на груди и на животе, подпоясан криво сидящей вытертой тесьмой. На нем висела тряпка вместо передника, тоже уставшая ждать замены. На земляном полу под ногами хрустел всякий сор, кости, щепки, ошметки не пойми чего. По углам и под лавками громоздились поленья, горшки, целые и битые. С полатей свисало грязное тряпье, на бревнах паутина росла клоками. Вместо печи у нее имелся выложенный камнями очаг посреди пола, сейчас не горящий, над ним висел большущий закопченный котел, кажется, пустой. Тем не менее в избе было жарковато, по круглому, щекастому лицу хозяйки лился пот.

Салтан и Гвидон осторожно прошли в глубину избы – при одной лучине видно было мало что, и они опасались споткнуться. Гвидон держал руку на груди – загадочное яйцо в мешочке задергалось, и он опять подумал: как бы птенец наш не вылупился прямо сейчас.

– Садитесь, гости дорогие. – Харитина сорвала с пояса тряпку и размашисто потерла ею скамью возле стола. – Угощу вас, чем бог послал.

Отец и сын переглянулись и сели. Обоим вспомнились палаты Медоусы, но тут было иное дело. Однако обижать хозяйку отказом не следовало, да и куда деваться? Тьма за узким оконцем уже сделалась непроглядной, а как знать, что творится в этом краю, когда скрывается солнце? Салтан поискал глазами иконы, но красный угол оказался закрыт серой от грязи занавесочкой, и не видно было, иконы там или что другое.

Харитина стала подавать на стол, огромным колобком катаясь к голбцу[2] и обратно. Устав от долгого пути теплым днем, отец и сын первым делом накинулись на квас, передавая друг другу кринку: тот оказался слишком кислым, однако холодным и очень освежал. Напившись, взялись было за еду… но тут хозяйка их не порадовала. Наготовлено было вроде много, но от каши несло гарью, хлеб оказался плохо пропечен и сырой внутри, пережаренная рыба – тощая, костлявая, будто ее собрали из иголок.

– Это что это у тебя, хозяйка… цыпленок такой чудный? – спросил Гвидон, с подозрением рассматривая рубленую жилистую тушку в треснутой деревянной миске.

«Да не крыса ли это?» – с опасением подумал Салтан.

– Это, князь ты мой прекрасный, не цыпленок, а ворона, – пояснила хозяйка. – Кур-то нету у меня, вот и обхожусь, чем бог послал…

Салтан и Гвидон переглянулись, поневоле перекосив лица. Несмотря на голод уставших молодых мужчин, охотников есть ворону не нашлось.

Утолить голод почти не удалось: любое блюдо, за которое гости брались, словно бы противилось попыткам едоков. От досады и хозяйка им казалась еще уродливее, чем была, да и запах застарелой грязи и несвежего белья аппетита не добавлял.

Из вежливости Салтан пытался завести беседу, но Харитина только отмахивалась: сирота я, дескать, горькая, ни отца, ни матери, одна как перст, живу, перебиваюсь… Почему она живет в этом месте и откуда взялась, Салтан спрашивать не решился. Подумал, Медоуса направила их сюда переночевать, а что хозяйку дала такую страховидную… видно, чтобы больше ценили ее собственное гостеприимство.

– Палат каменных да перин пуховых нет у меня, – отвечая его мыслям, сказала Харитина. – На лавках ложитесь, а я уж на полатях.

Она стянула с полатей пару тюфяков – при этом сверху посыпался сор и повеяло затхлым. Развернула – тюфяк оказался в дырах, где свили гнездо мыши, и две или три шустрых твари мелькнули, спасаясь под лавкой. Посыпалось мышиное дерьмо…

– Уж лучше б мы в лесу переночевали, – уныло шепнул отцу Гвидон, пока хозяйка собирала какое-то тряпье, чтобы сделать им подушки. – Чем у этой пухлой мыши… с мышами в обнимку!

– Ладно, поспим да уйдем спозаранку, – ответил Салтан. – Я уже шевельнуться не могу, так устал.

– Да и я… – Гвидон широко зевнул и опять схватился за грудь. – Да тише ты! Это я ему – яхонту моему, жаро-птицину яйцу. Такое, знаешь, бойкое яйцо попалось…

Салтан сел на приготовленный для него тюфяк, моргнул на подозрительные грязные пятна. Но спать уже хотелось неимоверно: ломило во лбу, глаза слипались, руки и ноги одеревенели. Тянуло голову приклонить, хоть куда-нибудь, хоть на кочку…

– Дедушка Сидор… – сквозь зевоту бормотал рядом Гвидон, – гнет бабушку сидя… Уж я сейчас ту бабушку загну – вовек не разогнется…

Салтан сильно вздрогнул, обнаружив, что таки заснул сидя и чуть не клюнул носом себе в колени.

– Кафтан-то сними… дедушка Сидор! – пробормотал он сыну.

– Агаааа! – Зевая во весь рот, Гвидон потащил с плеч кафтан.

На белой сорочке мешочек из красного бархата бросался в глаза, словно кровавая рана. Отгоняя эту мысль, Салтан склонился к вороху тряпок, назначенных быть ему подушкой… и уснул, как умер.

Внезапно проснувшись, Салтан ощутил сразу множество неудобств. Болела голова и спина: лежал он как-то очень жестко, в неудобной позе, вытянувшись, лицом вверх. По глазам метались пятна света и тени. Было отчаянно жарко, по всему телу ползли ручейки пота.

С трудом подняв непослушные веки, он увидел, что изба полна огненного света, но не сразу вспомнил, где находится. Рядом слышалось движение, топот и какой-то гул, похожий на человеческий голос. Салтан попытался встать – и обнаружил, что ему мешают засаленные веревки, плотно стянувшись запястья и щиколотки.

– Что за черт!

Салтан дернулся, с усилием приподнялся… Он лежал на столе – на том самом, за которым пытался ужинать подгорелой кашей и жареной вороной в гостях у толстухи Харитины Дадоновны. И сама хозяйка оказалась совсем рядом. Раскрасневшаяся, так что пот лился градом по круглому полному лицу, выпучив единственный глаз, она взбесившимся колобком скакала вокруг стола, размахивая огромным мясницким ножом, притоптывала и неразборчиво пела диким голосом.

– Эй! – хрипло крикнул Салтан. Не считая веревок и креста на груди, он был совершенно голым, но это его сейчас волновало меньше всего. – Ты что, хозяйка! Сбесилась? А ну развяжи меня!

Но Харитина, не слыша его, продолжала скакать вокруг стола, размахивая ножом, повторяя свою песню. В этой песне Салтан разобрал что-то знакомое.